— Вы продолжали поиски так настойчиво, не имея ни малейшей уверенности, что этот наголенник еще существует? — с жаром спросил я.

— Конечно, — спокойно отвечал Хауберк.

Только теперь он заинтересовал меня как личность.

— Это принесло вам деньги? — настаивал я.

— Нет, — сказал Хауберк, смеясь, — мне было достаточно удовольствия от самого поиска.

— Вы не стремитесь разбогатеть? — спросил я, улыбаясь.

— Единственное, к чему я стремлюсь, — стать лучшим оружейником в мире, — ответил он вполне серьезно.

Констанция спросила, видел ли я открытие Дворца Смерти. Сама она заметила конницу, поднимавшуюся по Бродвею утром, и мечтала посетить торжество, но ее отец хотел, чтобы она закончила знамя, и ей пришлось остаться дома.

— Вы видели там вашего кузена, мистер Кастейн? — спросила она с едва заметным трепетом нежных ресниц.

— Нет, — беззаботно ответил я. — Полк Луиса сейчас на маневрах в округе Уэстчестер.

Я поднялся, взял шляпу и трость.

— Вы собираетесь подняться наверх и снова навестить этого безумца? — засмеялся старый Хауберк. Если бы он знал, как ненавижу я это слово, то никогда не стал бы использовать его в моем присутствии. Оно пробуждает во мне определенные чувства, о которых я не хочу говорить. Как бы то ни было, я ответил ему тихо:

— Думаю заскочить к мистеру Уайльду на пару секунд.

— Несчастный, — сказала Констанция, качая головой. — Должно быть, трудно жить в одиночестве, год за годом, бедному, искалеченному, почти помешанному. Вы очень добры, мистер Кастейн, что навещаете его так часто.

— Я считаю, он отвратителен, — заметил Хауберк, принимаясь вновь стучать молоточком.

Я слушал золотой звон по пластинкам наголенника, а когда он закончил, ответил:

— Нет. Он не отвратителен и ни в коем случае не безумен. Его разум — дивный дворец, откуда он извлекает сокровища, которые нам придется искать годами.

Хауберк засмеялся.

Я продолжал, немного нетерпеливо:

— Он знает историю как никто другой. Любая мелочь, даже совершенный пустяк, не ускользнет от его взора, его память абсолютна и настолько точна в деталях, что если бы ньюйоркцы знали о существовании подобного человека, то едва ли смогли бы воздать ему должную хвалу.

— Чушь, — пробормотал Хауберк, шаря по полу в поисках упавшей заклепки.

— Неужели? — спросил я, пытаясь справиться с охватившими меня чувствами. — Неужели чушь, когда он говорит, что бедренные щитки и набедренник эмалированных доспехов, известных всему миру как «Гербовые латы Принца», можно найти среди ржавого театрального реквизита, разбитых печей и мусора, которым погнушался бы старьевщик, на чердаке на Пелл-стрит?

Молоточек Хауберка упал на пол, но он поднял его и с полным спокойствием спросил, откуда мне известно, что бедренные щитки и левый набедренник пропали из «Гербовых лат Принца».

— Я не знал ничего, пока мистер Уайльд не упомянул об этом вчера. Он сказал, они на чердаке дома девятьсот девяносто восемь по Пелл-стрит.

— Чушь! — закричал Хауберк, но я заметил, как дрожит его рука под кожаным фартуком.

— А это тоже чушь? — мягко спросил я. — Чушь, если мистер Уайльд постоянно называет вас маркизом Эйвонширом, а мисс Констанцию…

Я не закончил, ибо Констанция вскочила на ноги, ужас отразился в каждой ее черте. Хауберк посмотрел на меня и медленно разгладил кожаный фартук. — Это невозможно, — заметил он. — Мистер Уайльд может знать многое…

— О доспехах, например, и «Гербовых латах Принца», — вставил я, улыбаясь.

— Да, — медленно продолжал он. — О доспехах, возможно, но он ошибается насчет маркиза Эйвоншира. Тот, насколько я знаю, много лет назад убил негодяя, погубившего его жену, и отправился в Австралию, где ненамного ее пережил.

— Мистер Уайльд ошибается, — прошептала Констанция. Ее губы побелели, но голос остался мягким и ровным.

— Давайте согласимся, если угодно, что в этом конкретном случае мистер Уайльд ошибается, — сказал я.

II

Я поднялся по трем полуразрушенными пролетам лестницы, которой так часто пользовался прежде, и постучал в маленькую дверь в конце коридора. Мистер Уайльд открыл мне, и я вошел.

Заперев дверь на два оборота и придвинув к ней тяжелый сундук, он приблизился и сел рядом, изучая мое лицо маленькими светлыми глазками. Полдюжины новых царапин покрывали его нос и щеки, а серебряная проволока, поддерживающая искусственные уши, сместилась. Я подумал, что никогда прежде не видел его столь гадким и притягательным одновременно. У него не было ушей. Искусственные, что ныне топорщились под углом из-за тонкой проволоки, являлись его единственным слабым местом — вылепленные из воска и окрашенные в нежно-розовый, тогда как лицо было желтым. Лучше бы он позволил себе роскошь вроде искусственных пальцев на левой руке, полностью их лишенной, но это, по-видимому, не причиняло ему неудобств. Восковые уши его устраивали. Он был почти карлик, не выше десятилетнего ребенка, впрочем, с превосходно развитыми руками, а его мощным бедрам позавидовал бы любой атлет. Но самым удивительным в мистере Уайльде, человеке невероятного ума и познаний, казалась голова — вытянутая и остроконечная, как у тех несчастных, которых запирали в лечебницы из-за слабоумия. Многие называли его помешанным, но мне было понятно: он так же здоров, как и я.

Впрочем, не отрицаю его эксцентричности. Маниакальное желание держать дома кошку и дразнить ее, пока она не кинется ему в лицо словно фурия, без сомнения, было крайне странным. Я никогда не мог понять, почему он терпел ее и что за удовольствие находил, запираясь в комнате с этой угрюмой, злобной тварью. Помню, однажды, оторвавшись от рукописи, которую изучал при свете каких-то сальных огарков, я увидел мистера Уайльда, застывшего на корточках в своем высоком кресле. Его глаза горели от возбуждения, пока кошка, поднявшаяся со своего места у печки, подбиралась, стелясь по полу, прямиком к нему. Прежде чем я смог пошевелиться, она распласталась на ковре, напружилась, задрожала и прыгнула ему на лицо. Воя и исходя слюной, они катались по полу, царапая и кусая друг друга, пока кошка с воплем не юркнула под шкаф. Мистер Уайльд перевернулся на спину, его конечности подергивались и сжимались, как лапки умирающего паука. Он и в самом деле был эксцентричен.

Мистер Уайльд забрался в свое высокое кресло, а затем, пристально рассмотрев меня, достал гроссбух с загнутыми страницами и раскрыл его.

— Генри Б. Мэттьюс, — прочел он. — Бухгалтер в «Уисот, Уисот и Ко», продажа церковной утвари. Заходил третьего апреля. Репутация испорчена на скачках. Известен неуплатой долгов. Репутацию надо восстановить к первому августа. Гонорар пять долларов.

Он перевернул страницу и пробежал костяшками беспалой руки по исписанным мелким почерком колонкам.

— П. Грин Дьюзенбери, священник, Фэйрбич, Нью-Джерси. Репутация испорчена в Боуэри. Должна быть восстановлена как можно скорей. Гонорар сто долларов. — Он кашлянул и добавил: — Заходил шестого апреля.

— Значит, вы не нуждаетесь в деньгах, мистер Уайльд? — поинтересовался я.

— Слушайте… — Он закашлялся снова. — Миссис К. Гамильтон Честер, из Честер-парк, Нью-Йорк. Заходила седьмого апреля. Репутация испорчена в Дьеппе, Франция. Должна быть восстановлена к первому октября. Гонорар пятьсот долларов. Заметка: «К. Гамильтон Честер, капитан корабля „Лавина“, приказ вернуться домой из эскадры южных морей первого октября».

— Что ж, — сказал я, — реставрация репутаций оказалась прибыльным делом.

Его бесцветные глаза встретились с моими.

— Я всего лишь хотел доказать, что был прав. Вы говорили, преуспеть в качестве реставратора репутаций невозможно и, даже если я достигну успеха в некоторых делах, расходы превысят доходы. Сегодня в моем распоряжении пятьсот человек, я плачу им немного, но они работают с энтузиазмом, который способен породить лишь страх. Эти люди принадлежат ко всем слоям и классам общества, некоторые являются столпами наших самых тайных и привилегированных организаций, другие — опора и гордость финансового мира, прочие имеют непререкаемое влияние в мире талантов и моды. Я выбрал их на досуге из тех, кто откликнулся на мои объявления. Это легко, все они — трусы. Я мог бы утроить их число в двадцать дней, если бы пожелал. Теперь вы видите: те, кто хранит репутации наших сограждан, у меня в кармане.

— Они могут взбунтоваться, — заметил я.

Он потер большим пальцем обрубки ушей и поправил восковые протезы.

— Пожалуй, нет, — прошептал он задумчиво. — Я редко берусь за кнут, и лишь один раз. Кроме того, плата им по душе.

— Как же вы беретесь за кнут? — настаивал я.

На миг на реставратора стало страшно смотреть. Его глаза сузились до пары зеленых искр.

— Я приглашаю их к себе для маленькой беседы, — мягко проговорил он.

Стук в дверь прервал его, и на лице мистера Уайльда вновь появилось любезное выражение.

— Кто там? — спросил он.

— Мистер Стейлетт, — раздалось из-за двери.

— Приходите завтра, — бросил мистер Уайльд.

— Невозможно, — начал визитер, но смолк, услышав рычание мистера Уайльда.