Все остальные стояли, разинув рты, а Донован даже забыл обо мне, чем я незамедлительно воспользовался: выхватил у него обрез и так засадил ему в челюсть левым кулаком, что он свалился в самую пыль. Я вскинул обрез и закричал остальным:

— А ну, оружие на землю, чтоб вас всех!

Под дулом дробовика они порастеряли свою храбрость и возражать не стали. Я прекратил орать лишь тогда, когда четыре кобуры оказались на траве.

— Отлично, — говорю, — а теперь идите-ка ловите Капитана Кидда.

Конь уже добрался до их лошадей, привязанных поодаль, лягал их, выбивал из них дух, а те в ответ только яростно кричали.

— Он же нас всех перебьет! — завопили ковбои.

— А мне-то что за дело? — огрызнулся я. — А ну, пошли!

В отчаянии они попытались отогнать Капитана Кидда, но тот легко расправился с ними: кому дал пинка в живот, а кого укусил пониже спины, оторвав добрую часть штанов. Наблюдать за этим представлением было чертовски приятно. Но я все-таки подошел к Капитану Кидду, пока он был занят избиениями, и взялся за недоуздок. Увидав меня, жеребец прекратил драться, а я отвел его подальше от лошадей и привязал к другому дереву. Затем я наставил обрез Донована на четверых парней и приказал им подойти к своему поверженному лидеру. Получилась отличная банда, вся в синяках и кровоподтеках. По их виду сразу было ясно: кто-то обошелся с ними не очень-то вежливо.

Я приказал, чтобы они сняли с Донована кобуру с револьвером, и только после этого он пришел в себя и сел, бормоча что-то неразборчивое о дереве, которое якобы на него свалилось.

— Помнишь меня? — спрашиваю. — Я Брекенридж Элкинс.

— Вроде припоминаю, — пробормотал он. — Мы играли в карты на Капитана Кидда.

— Ага, — говорю, — и ты победил. А сейчас мы сыграем снова. В прошлый раз ты выбирал ставки, теперь мой черед. Ставлю эти вот штаны, которые сейчас на мне, против Капитана Кидда, твоего седла, узды, кобуры, пистолета, штанов, рубахи, сапог, шпор и шляпы.

— Это же грабеж! — воскликнул он. — Ты настоящий бандит!

— Заткни-ка рот, — сказал я и ткнул ему обрез под ребра. — Сесть! И вы все тоже!

— Ты что, даже не пустишь нас проведать, как там Рыжий? — спросили они.

Рыжий так и остался лежать в ольховнике, куда его забросил Капитан Кидд. Бандит громко и отчаянно стонал.

— Пусть полежит пока там, — говорю. — Если он помирает, то мы ему не поможем, а если помирать пока не собирается, то одну партию переживет. Ну, Смоки, раздавай, да только в этот раз сверху колоды.

Дрожа от страха, Смоки стал раздавать карты, а я обратился к Доновану:

— Ну, что у тебя?

— Бубновый флеш-рояль, клянусь богом! — ответил он. — Тебе ни за что не побить!

— Червонный флеш-рояль бьет бубновый, так ведь, Смоки? — обратился я к раздающему.

— Д-д-да! Да! Бьет!

— Ну что ж, — говорю, — я хоть и не смотрел пока свои карты, но точно говорю — у меня червонный флеш. А ты как думаешь? — Я приставил дуло к верхним зубам Донована. — Тебе не кажется, что у меня в руке червонный флеш?

— Я бы ничуть не удивился, если б так оно и оказалось, — проблеял побледневший Донован.

— Значит, все довольны, и мне вовсе незачем раскрывать карты, — сказал я и тут же сунул карты в колоду. — Ну, скидывай свое тряпье!

Донован скинул без возражений, и я отпустил их всех к Рыжему. У него насчитали семь сломанных ребер, вывих предплечья и перелом ноги; товарищи перекинули его через седло и привязали веревками для надежности. Затем они ускакали, не сказав ни слова и ни разу не обернувшись. Все они сникли, а особенно забавно выглядел Донован: ему пришлось повязать вокруг пояса шерстяную попону. Не хватало только перьев в голове, получился бы настоящий индеец, подумал я и тут же озвучил свою мысль. Но Донован, похоже, не оценил шутки. У некоторых совсем плохо с чувством юмора.

Они поскакали на восток, и, едва пропали из виду, я надел выигранное седло на Капитана Кидда; засунуть удила ему в рот было все равно что пытаться побороть торнадо. Но я справился. После этого я стал одеваться в выигранную одежку. Сапоги оказались маловаты, рубаха узка в плечах, но, несмотря на это, я счел, что одет вполне достойно, и даже прошелся немного туда-сюда, жалея, что Глория Макгроу меня сейчас не видит.

Я повесил свое старое седло, рваный ремень и ржавый револьвер на ветку и решил, что потом пошлю за ними своего младшего брата Билла. Пусть оставит их себе, и Александра тоже пусть забирает. А я вернусь на Медвежью речку героем, ей-богу!

С радостным кличем я запрыгнул на Капитана Кидда и поскакал на запад, время от времени щекоча шпорами его бока. Горные охотники потом рассказывали, будто видели, как по долине на запад несется комета, да так быстро, что ничего не разглядеть; их осмеяли, обвинили в пьянстве — вопиющая несправедливость. Ведь на самом-то деле это я верхом на Капитане Кидде несся на Медвежью речку. Он проскакал пятьдесят миль, прежде чем остановился передохнуть.

Я даже и говорить не стану, как быстро Капитан Кидд добрался до Медвежьей речки. Все равно вы мне не поверите. Скажу только, что мне оставалась всего пара миль до дома, как я услышал быстрый стук копыт, и через секунду передо мной появилась Глория Макгроу верхом на лошади. Ее личико побледнело от испуга, но, узнав меня, она вскрикнула и так резко осадила лошадь, что та поднялась на дыбы.

— Брекенридж! — ахнула Глория. — Мне только что сказали, что твой мул вернулся домой один, и я решила пойти поискать… Ох. — Только теперь она заметила моего коня и шикарную одежку, и тут же осеклась. Она помолчала секунду, а затем сухо продолжила: — Что ж, мистер Элкинс, вижу, вы вернулись в целости и сохранности.

— И как видишь, я раздобыл и покупную одежку, и лучшего жеребца в Гумбольдтских горах, — говорю я ей. — А теперь прошу прощения, мисс Макгроу. Мне еще нужно поздороваться с родней, а затем заглянуть в гости к Эллен Рейнольдс. Доброго дня!

— Не заставляй меня применять силу! — вспыхнула Глория, но, едва я прошествовал мимо нее, она тут же закричала: — Ненавижу тебя, Брекенридж Элкинс!

— Знаю, — сказал я с горечью, — и незачем мне напоминать…

Но она уже развернулась и пулей умчалась прочь, к себе домой, а я поехал восвояси, размышляя про себя, какие же все-таки странные они создания, эти девушки.

Глава 4. Разбойники с гор

Прошел месяц с тех пор, как я вернулся на Медвежью речку, и вроде бы все шло довольно неплохо. Многие проделывали путь во много миль, чтобы поглядеть на Капитана Кидда да послушать историю о том, как я вздул Дикого Билла Донована. Моя новая одежка пришлась по вкусу Эллен Рейнольдс. Но и в этой бочке меда не обошлось без трех ложек дегтя: брат Джоэля Брекстона Джим, папаша Эллен и мой дядюшка Гарфильд Элкинс; о последнем-то и пойдет речь.

Старик сразу меня невзлюбил, но, поскольку мне уже приходилось иметь дело с папашей Макгроу, я кое-чему научился. Я не допускал никаких глупостей, да к тому же и Эллен была не так чувствительна на этот счет, как Глория. А вот с Джимом Брекстоном было сложнее. Я довольно грубо втолковал ему, чтобы он не подходил к Эллен, но все равно я не был уверен, что он не станет ошиваться вокруг нее и любезничать с ней в мое отсутствие; к тому же я не знал, что сама Эллен об этом думает. Но я худо-бедно справлялся, пока в бочку меда не добавилась третья ложка дегтя.

Из Техаса к нам с визитом приехал дядюшка Гарфильд Элкинс.

Это уже само по себе не предвещало ничего хорошего, но вдобавок на станцию между Топотом Гризли и Жеваным Ухом напали какие-то головорезы в масках, и дядюшка Гарфильд, который никак не мог забыть, как лет тридцать, а то и все сорок назад его обставили в стрельбе, решил достать свой ржавый револьвер вместо того чтобы поднять руки вверх, как ему было сказано. Повезло, что бандиты не вышибли ему мозги, а всего лишь треснули по голове пушкой сорок пятого калибра. Кончилось дело тем, что дядюшка обнаружился в повозке, на которой его вместе с прочими пассажирами везли в Жеваное Ухо; он лишился всех наличных денег и остался без наручных часов.

Из-за этих самых часов и начались все беды. Часы достались дядюшке в наследство от деда из Кентукки, но никто из родни так над ними не трясся, как дядюшка Гарфильд.

Не успел он приехать на Медвежью речку, как тут же принялся выть о своих бедах, будто волк, страдающий от несварения. И с тех пор ни о чем другом он не мог говорить, кроме как о своих злосчастных часах. Видал я раньше эти часы — ничего особенного. Дядюшка Гарфильд постоянно терял ключ, которым заводились эти здоровенные, с мой кулак, часы, а потом искал его с завидным упорством. Зато они были из чистого золота, и дядюшка называл их каким-то реликвием, хотя я ума не приложу, что это значит. Все наше семейство чуть не свихнулось от его нытья.

— Это надо же, прямо под носом у таких громил, как мой племянничек, бедного старика грабят средь бела дня, — горько жаловался он. — Вот если бы моего дядю во времена моей молодости так оскорбили, я бы немедля бросился вслед за бандитами, я бы не мог ни спать, ни есть, пока не вернул бы часы, а вдобавок не прихватил бы скальп того разбойника, что посмел присвоить их. Не то что нынешняя молодежь… — И все такое, а мне от этих разговоров уже хотелось окунуть старого ворчуна головой в бочонок с кукурузным виски.