— Здорово!

— А насчет работы не парься. Хатка у нас крутая, свет отличный, мне по кайфу, но если ее не станет, перетопчусь. Бедность меня не пугает.

(Зато меня пугает, дорогой!)

— Милый, я тебя люблю.

— Мы делаем это ради умирающего старикана, а не ради хаты, ясно?

— Секу! Джо, ты лучший муж на свете!

Он не ответил, лишь простонал что-то невразумительное — так всегда начинались его творческие родовые схватки. Юнис молча ждала. Наконец Джо вздохнул:

— Задачка для твоего босса дала выход моему вдохновению. Завтра будешь русалкой.

— Отлично.

— И сегодня. Сверху покрасим в цвет морской волны; на губах, щеках и сосках просвечивает розовый блеск. Ниже пояса золотая чешуя, выше плавно переходит в кожу. Фон — морские глубины с редкими лучами света. Традиционно, романтично. Но кверху дном.

— И? — осторожно спросила Юнис.

(Когда Джо творит, трудно угадать, можно ли ему сейчас задавать вопросы.)

Он улыбнулся:

— Обманка. Ты плывешь. Ныряешь ко дну, выгнув спину, волосы струятся, пальцы ног вытянуты, свет рябится — красота! Но закрепить образ нечем, проволока не пойдет, ее не скроешь. Волосы струиться не будут, ягодицы и грудь отвиснут…

— Моя грудь не отвиснет!

— Спокуха. Я знаю, что у тебя прекрасная грудь. Но любая плоть имеет свойство провисать, и художнику это видно. Всем видно, но не все это осознают. Чувствуют, что-то не так, но не знают что. Глаз не обманешь. Нужен настоящий нырок. Иначе не искусство, а пародия.

— Ну, — задумалась Юнис, — можно взять у соседей стремянку и положить перед задником матрас. Я прыгну, как в бассейн. Надеюсь, не ушибусь.

— Еще чего! Шею себе свернешь, дурында! Нырять надо вверх, а не вниз.

— Что?

— Я же сказал — фон будет кверху дном. Ты подпрыгнешь, как будто отбиваешь мяч. Я сниму прыжок на стереокамеру — шесть, семь, восемь, девять раз, пока не выйдет как надо. Потом переверну картинку — получится ныряющая ко дну русалка.

— Вот я глупая!

— Не глупая. Просто не художник. — Джо снова застонал, и Юнис промолчала. — За вечер не управимся. Фон нарисую завтра, а сегодня распишу тебя на пробу и поснимаем прыжки без фона. Ляжем рано и встанем рано, чтобы снова тебя раскрасить.

— Идет, — согласилась она. — Но зачем красить меня дважды, если русалкой мне быть уже завтра? Могу лечь одна на раскладушке, чтобы краска не стерлась, а завтра ты просто немножко подправишь. Так и поспать подольше можно.

Джо помотал головой:

— Для босса раскрашу иначе. Да и нельзя тебе спать в краске.

— С моей кожей ничего не случится.

— Вот именно, зайка. С ней ничего не случается потому, что я не крашу тебя слишком часто, слишком густо и слишком надолго. И всегда слежу, чтобы ты смыла ее до последней точечки, а потом мажу тебя оливковым маслом. Все знают, что бывает с девушками, которые чересчур много красятся. Прыщи, угри, зуд, воспаления… жуть! Ради босса я тебя, конечно, с головы до ног распишу, но каждый день этого делать не буду. И как придешь домой — сразу в душ, ясно?

— Есть, сэр!

— Так что иди смывай сегодняшнюю краску, а я пока пиццу разогрею.

Спустя несколько минут Юнис выключила душ и крикнула из ванной:

— Ты что-то сказал?

— Забыл рассказать, что Большой Сэм заходил. Пицца готова.

— Будь добр, отрежь мне кусочек. Чего ему надо? Опять в долг просил?

— Нет. То есть я ему дал пятерку… Но вообще-то, он зовет нас на воскресную медитацию. У Джиджи на хате.

Юнис вошла в комнату, завернутая в полотенце:

— На целый день? Будем только мы вчетвером или весь его класс?

— Нет. Круг Семерых.

— Свинг?

— Он не сказал. Наверное.

— Значит, свинг. — Юнис вздохнула. — Милый, мне не жалко, что ты дал ему пять долларов, которые он никогда не вернет. Но Большой Сэм — не гуру, а просто жеребец. И наркоман.

— Юнис, Большой Сэм и Джиджи делятся всем, что у них есть. А меняться партнерами никто никого не заставляет.

— В теории. Но единственный способ вырваться из Круга — не входить в него. Особенно в Круг Семерых. Ты пообещал? Если надо, я стисну зубы и буду улыбаться.

— Нет. Сказал, посоветуюсь с тобой.

— И что ты хочешь, чтобы я ответила, сладкий мой?

— Не пойдем.

— Милый, это не ответ на твой вопрос. Почему ты так рвешься в этот Круг? Туда входит какой-нибудь искусствовед или галерист? Или тебя интересует Джиджи? Так пригласи ее позировать днем, когда я на работе. Она примчится, виляя хвостом. Я видела, как она на тебя пялится.

Джо с улыбкой покачал головой:

— Нет, детка. Поверь мне, я не ответил Большому Сэму, потому что подумал: вдруг тебе захочется вступить в Круг? Мне и самому Сэм не очень нравится — плохая аура.

— Здо́рово! Милый, я не против свинга; я ведь обещала тебе еще перед свадьбой. И когда ты просил, не отказывала. Мне даже понравилось — вот только один раз было скучновато. Но я люблю оценивать новых людей.

— Держи свою пиццу и залезай на трон. Раскрашу тебе ноги, пока ешь.

— Хорошо, милый.

Юнис забралась на кресло для натурщицы, держа в каждой руке по куску пиццы. Длительное время в квартире раздавался лишь хруст откусываемого теста да приглушенные ругательства Джо, переходящего от восторга к отчаянию и наоборот. Никто не замечал издаваемых другим звуков; Джо Бранка вошел в творческий транс, его жена наслаждалась моментом любования.

Наконец Джо подал ей руку и сказал:

— Слезай.

— Можно взглянуть?

— Еще нет. Надо раскрасить грудь и под ней. Не поднимай руки, хочу все осмотреть.

— Ты ведь каждый волосок на моем теле знаешь.

— Тихо. Надо обмозговать утреннюю раскраску.

Пораздумав, Джо сказал:

— Думал тут, не слишком ли для твоего босса, если появишься в одних стрингах. Всё, дотумкал.

— И?

— Нарисую лифчик.

— Милый, но ты все испортишь! Русалки не носят лифчиков!

— Думал. Плохая эмпатия. Пусть будут раковины. Такие выгнутые, ребристые, сама знаешь.

— Извини, милый, но я не знаю. В Айове нет моря.

— Не важно. Раковины уберут плохую эмпатию, все символы один к одному. — Джо ухмыльнулся. — Красотуля моя, я нарисую лифчик из раковин так натурально, что твой босс весь день будет гадать, правда это лифчик или все-таки нарисовано. Если сломается и спросит — я выиграл!

Юнис весело засмеялась:

— Джо, да ты гений!

4

Не успел доктор Бойл выйти из операционной, как мистер Саломон вскочил:

— Доктор!

Бойл чуть замедлил шаг:

— Ох. Опять вы. Валите к черту в ад!

— Когда-нибудь обязательно, но подождите минутку, доктор.

Хирург ответил со сдержанной яростью:

— Послушайте, любезный… я оперировал одиннадцать часов с одной короткой передышкой. Теперь я ненавижу всех, особенно вас. Оставьте меня в покое.

— Я думал, вам не помешало бы выпить.

Бойл неожиданно улыбнулся:

— Где ближайший паб?

— В двадцати шагах отсюда, на этом этаже. В моей машине. Австралийское пиво на любой вкус — холодное и комнатной температуры. Виски. Джин. Чего изволите.

— Чертовы янки, умеете убеждать! Ладно, только переоденусь.

Врач развернулся, но Саломон остановил его:

— Простите за вольность, доктор, но я распорядился сложить вашу верхнюю одежду к вам в сумку и отнести в машину. Не будем тянуть с выпивкой.

Бойл тряхнул головой и усмехнулся:

— И впрямь вольность. Отлично. Если запах вас не смущает, помоюсь и переоденусь в гостинице. Смелей, Макдуф!

Саломон ничего больше не сказал, пока они не оказались в машине с бокалами пива — крепкого австралийского для хирурга и слабого американского для Саломона. В юности будущий юрист как-то перебрал австралийского пива и с тех пор относился к нему с опаской. Огромный автомобиль мягко тронулся с места и дальше ехал плавно — Рокфорда предупредили, что пассажиры будут выпивать.

Когда гость наполовину осушил бокал и блаженно вздохнул, Саломон спросил:

— Доктор, как прошла операция?

— А? Да как по маслу. Мы готовились, отрабатывали, сделали, как же еще? Команду вы мне подобрали отличную.

— То есть вы хотите сказать, что операция прошла успешно?

— «…но больной умер». Вторая половина присказки.

Джейкоб Саломон почувствовал разом горечь и облегчение.

— Что ж, я этого ждал. Спасибо, доктор. Знаю, вы сделали, что могли.

— Да подождите! Я не сказал, что этот больной умер, просто закончил присказку. Операция прошла по плану, состояние больного, когда я оставлял его команде ассистентов, было удовлетворительным.

— Так вы полагаете, он выживет?

— Не «он», а «оно». Сейчас это не человек, и не факт, что когда-нибудь станет человеком. Умереть оно не может, если только суд не разрешит отключить систему жизнеобеспечения. Тело молодое и здоровое. При нынешней поддержке оно будет существовать — не как человек, а как протоплазма — сколь угодно долго. Годы. Мозг, когда я уходил из операционной, тоже был жив; наблюдался сильный альфа-ритм. Он тоже не умрет, поскольку его питает кровь здорового тела. А составят ли мозг и тело живого человека… вы в какую церковь ходите?

— Ни в какую.