Роберт Хайнлайн

«Уолдо», «Неприятная профессия Джонатана Хога» и другие истории

Уолдо [Перевод А. Щербакова]

Повесть

Номер был заявлен как балет-чечетка, но разве опишешь это такими простыми словами?

Его ноги творили замысловатую барабанную дробь, рассыпчатую и чистую. Зал замер, затаив дыхание, когда он взлетел высоко в воздух, выше, чем может быть дано человеку, и на лету исполнил фантастическое, невероятное entrechat douze [Entrechat (фр.) — антраша, балетный прыжок, во время которого совершаются удары ног одна о другую. По современной балетной терминологии их насчитывают девять разновидностей. Автор говорит о «двенадцатой» (douze — двенадцать) и, стало быть, делает три шага вперед в искусстве танца. Знатоки ценят не высоту прыжка, а четкость исполнения в полете заданной последовательности движения ног.].

А потом уверенно приземлился на кончики пальцев и в тот же миг отчеканил громоподобное фортиссимо.

Огни рампы погасли, на сцену дали полный свет. Зрительный зал надолго примолк, потом понял, что пора, и разразился бурей аплодисментов.

Он стоял лицом к залу, как бы позволяя валу человеческих чувств смести себя. Было ощущение, что надо наклониться вперед, чтобы выдержать напор; напор, от которого по всему телу разливалось живительное тепло.

Как чудесно, когда танцуешь, как великолепно, когда тебе хлопают, когда ты любим, когда ты желанен!

Когда занавес опустился в последний раз, он позволил своему костюмеру увести себя со сцены. Как всегда в конце представления, он был чуточку пьян; танец был счастливой отравой даже во время репетиций, но видеть перед собой зрительный зал, который подхватывает, несет и приветствует, — такое не приедалось. Каждый раз это было внове, каждый раз от этого неистово билось сердце.

— Шеф, сюда. Ну-ка, улыбнулись. Хоп!

Полыхнула лампа-вспышка.

— Благодарим.

— Это я вас благодарю. Как насчет по рюмашке?

Его чуть не затолкали в дальний угол артистической уборной. Все как на подбор замечательные ребята, чудо-парни: репортеры, фотографы — ну все до единого.

— А еще по одной? На посошок.

Он готов был. И не только по одной, но костюмер, надевая ему левый штиблет, предупредительно напомнил:

— Вам же через полчаса оперировать!

— Оперировать? — спросил фотограф из газеты. — Что на этот раз?

— Цереброктомия левого полушария [Цереброктомия — операция по удалению (иссечению) коры головного мозга. Производится исключительно на животных, поскольку лишенный коры головного мозга индивид, оставаясь живым, способен вести чисто растительный образ жизни: есть, спать, производить физиологические отправления. Но психические процессы более высокого порядка ему недоступны.], — ответил он.

— В самом деле? Как насчет сняться за этим делом?

— Буду рад. Если клиника не возражает.

— Это мы уладим.

Ну чудо-парни.

— …Хотела бы дать очерк-портрет чуть под иным углом, — прозвучал над ухом женский голос. Он поспешно оглянулся, чуть сконфуженный. — Например, что заставило вас решиться на карьеру танцора?

— К сожалению, не расслышал, — извинился он. — Боюсь, что здесь слишком шумно.

— Я спросила, почему вы решились на карьеру танцора.

— Как вам сказать? Даже не знаю, что ответить. Боюсь, в двух словах не расскажешь, о многом придется вспомнить…

* * *

Джеймс Стивенс со зверским видом уставился на своего зама по технической части.

— По какому поводу ты такой развеселый? — спросил он.

— Просто лицо у меня такое, — ответил зам извиняющимся голосом. — Веселого мало. Еще одна авария.

— Только этого не хватало! Постой, дай угадаю. Пассажирский или грузовой?

— Грузовик с прицепом компании «Климакс» [Кроме явления, связанного с угасанием по причине возраста деятельности половых желез, а также заключительного, относительно стабильного состояния растительности, слово «климакс» означает лестницу, а в английском и многих европейских языках — высшую ступень развития, кульминацию, расцвет.] на челночной линии Чикаго — Солт-Лейк-Сити чуть к западу от Норт-Платта. И еще…

— Что «еще»?

— Вас требует к себе «сам».

— Это интересно. Более чем интересно. Слушай, Мак.

— Да, начальник?

— Как тебе место главного инженера по транспорту «Норт-Америкэн пауэр-эйр»? Я слышал, там вакансия открывается.

Мак почесал нос:

— Забавно, что вы об этом упомянули, шеф. Я как раз собирался спросить, какую рекомендацию вы мне дадите, если я подамся обратно в мостостроители. На что готовы, чтобы от меня избавиться.

— От тебя-то я избавлюсь. Сию же минуту. Дуй в Небраску, разыщи этот гроб с музыкой, прежде чем туда доберутся охотнички за сувенирами, и приволоки сюда все декальбы с него, а заодно и их панели управления.

— А если встрянут копы?

— Сам разберешься. Но обязательно возвращайся.

— Да, со щитком или на щитке.

* * *

Отдел Стивенса располагался сразу же по соседству с зональной энергоцентралью; главный офис администрации «Норт-Америкэн» находился на холме примерно в километре оттуда. Имелся обычный переходный туннель; Стивенс прошел в туннель и нарочно выбрал самую медленную дорожку: ему было о чем подумать перед встречей с боссом.

К моменту прибытия он придумал одно решение, но оно ему категорически не нравилось.

«Сам», то есть Стенли Ф. Глисон, председатель правления, приветствовал Стивенса мирно.

— Входите, Джим. Садитесь. Сигару?

Стивенс боком присел на стул, от сигары отказался, достал сигарету и, пока закуривал, осмотрелся по сторонам. Кроме высшего начальства и его самого, присутствовали Харкнесс, начальник юридического отдела, доктор Рэмбо, тоже главный, но по исследовательской части и Страйбел, главный инженер по городским энергопоставкам.

«Все пятеро, — мрачно подумал он. — Одни тяжеловесы, средний вес отсутствует. Ох и полетят головушки с плеч! Начиная с моей».

— Ну что ж, все в сборе, — почти воинственно начал он. — У кого карты? Потянем, кому сдавать?

Харкнесса, похоже, слегка покоробила эта неуместная реплика; Рэмбо, судя по всему, был слишком погружен в какие-то личные скорби, чтобы обращать внимание на шпильки в дурном вкусе. А Глисон просто проигнорировал сказанное.

— Джеймс, мы тут бьемся, соображаем, как нам выкарабкаться. Вас я пригласил в слабой надежде, что вы еще не уехали. Выскажитесь.

— Притормозил, просто чтобы поглядеть, нет ли для меня личной почты, — проворчал Стивенс. — А то уже болтался бы в Майами на пляже, превращал бы солнышко в витамин D.

— Знаю, — ответил Глисон. — Отпуск вы заработали честно. Но увы, Джимми. Ситуация не улучшается, а делается только хуже. Идеи есть?

— А что говорит доктор Рэмбо?

Рэмбо моментом вскинулся.

— Рецепторы де-Кальба абсолютно надежны, — заявил он.

— Однако летят один за другим.

— Они тут ни при чем. Значит, вы с ними обращаетесь не так, как положено.

И Рэмбо опять погрузился в свои внутренние переживания.

Стивенс повернулся к Глисону и развел руками:

— Насколько я в курсе, доктор Рэмбо прав. Возможно, и впрямь сплоховал мой отдел, но я не в состоянии обнаружить причину. Готов подать заявление об отставке.

— Не нужна мне ваша отставка, — милостиво сказал Глисон. — Мне нужен выход из положения. На нас лежит ответственность перед обществом.

— И перед акционерами, — вставил Харкнесс.

— Будем чисты перед обществом — акционеры нас не потревожат, — мудро рассудил Глисон. — Так что скажете, Джимми? Есть предложения?

Стивенс закусил губу.

— Есть, единственное, — объявил он, — и оно мне не нравится. После этого мне одна дорога — в распространители дамских журналов.

— Даже так? И что за предложение?

— Мы должны посоветоваться с Уолдо.

И куда только девалась апатия доктора Рэмбо!

— Что? К этому шарлатану? Это же научный вопрос! На-уч-ный!

Заныл и Харкнесс:

— До-о-октор Стивенс! И впрямь, знаете ли…

Глисон жестом потребовал тишины.

— Предложение доктора Стивенса логично. Но боюсь, Джимми, что вы с ним несколько подзапоздали. Я говорил с Уолдо на прошлой неделе.

Насколько удивился Харкнесс, настолько набычился Стивенс.

— И даже не дали мне знать?

— Прости, Джимми. Я просто разведал обстановку. Но без толку. Условия, которые он выставляет, для нас равнозначны конфискации.

— Все еще дуется на нас из-за патентов Хатауэя?

— Все еще злобу тешит.

— Вам следовало поручить это мне, — вставил Харкнесс. — Он не имеет права так с нами поступать. Речь идет об интересах общества. Если понадобится, заплатим аванс, а вопрос о гонораре передадим в третейский суд. Пусть вынесет беспристрастное решение. Детали я улажу.

— Не дай бог, — сухо сказал Глисон. — По-вашему, судебным решением можно заставить курицу снести яйцо?

Харкнесс всем своим видом изобразил возмущение, но промолчал.

А Стивенс продолжил:

— Предположительно, есть зацепка, как подступиться к этому типу, иначе я не вылез бы с этим предложением. Я знаком с одним его другом…

— С другом Уолдо?! Разве у него могут быть друзья?

— Ну не друг, а что-то вроде родственника. Его детский врач. С его помощью можно бы попытаться договориться с Уолдо по-хорошему.

Доктор Рэмбо вскочил.

— Это переходит всяческие границы, — заявил он. — Так что вынужден просить прощения, но…

Не дожидаясь ответа, он выскочил из комнаты, почти протаранив собой дверь.

Глисон проводил его тревожным взглядом:

— Джимми, чего это он так разошелся? Можно подумать, Уолдо — его личный враг.

— Что-то в этом роде. Но дело не только в Уолдо. Вся его вселенная сейчас рушится. Последние два десятка лет, после того как Прайор пересмотрел общую теорию поля и расправился с принципом неопределенности Гейзенберга, физики держат свою физику за точную науку. Нам, то есть вам и мне, аварии с энергоподачей на транспорте — докука солидная, а для доктора Рэмбо это еще и покушение на его богов. Так что приглядывайте за ним.

— В каком смысле?

— В том, что может натворить черт-те чего. Когда у человека рушится мировоззрение, это дело сверхсерьезное.

— Н-да-а-а. А вы сами? Вас тоже и так же допекло?

— Не совсем. Я инженер, то есть, с точки зрения Рэмбо, высокооплачиваемый лудильщик. Разные личные установки. Я просто в некоторой растерянности.