Окончательно я понял это в тот день, когда мы с Квасиром отправились в горную долину, где паслись по лету наши лошади. Мы ехали по тропе, и я обратил внимание, что Квасир постоянно бросает взгляды в сторону моря. А поскольку глаз У него всего один, бедняге приходилось то и дело изгибаться и поворачиваться в седле. Он смотрел поверх деревьев, которые гнулись под осенним ветром — словно принося нам вассальную клятву. И мне подумалось: вот и все мы, моряки, такие. Мы можем не замечать окрестных полей и лугов — благо те спрятаны за обступившим нас лесом. Можем даже забыть о горном кряже — великодушном великане, который верно служит нам, защищая от пронизывающих зимних ветров. Но невозможно даже на минуту позабыть о море, ведь куда бы мы ни поехали, везде ощущается его пьянящий соленый запах. Вот о чем я думал, пока наблюдал за акробатическими трюками Квасира. Он в очередной раз обернулся и встретился со мной взглядом. Лицо его тут же приняло упрямое выражение, и он поскреб щеку под повязкой, скрывавшей его мертвый глаз.

— Ну да, — пробурчал Квасир, — я люблю море. И что тут такого?

— Ты теперь женатый человек, — напомнил я. — Тебе надо научиться любить землю.

— А я думаю, — строптиво возразил он, — что моей жене придется полюбить море.

Несколько мгновений он хмурился, а затем рассмеялся вместе со мной. Увы, Торгунна была не из тех женщин, кого можно заставить чему-то учиться — если только она сама того не захочет.

Дальше мы ехали в молчании. Путь наш лежал в долину, с обеих сторон обрамленную высокими холмами. Основания холмов густо поросли деревьями, но выше лес отступал, и голые серые вершины ослепительно блестели на солнце снежными шапками. Эта зеленая долина — лучшая драгоценность в наших владениях — никогда не пересыхала в летнее время и использовалась как сезонное пастбище для лошадей. Вот и сейчас я с удовольствием посматривал в дальний конец долины — туда, где сплошной стеной стояли вековые сосны и ели.

Где-то здесь неподалеку пряталась маленькая хижина, в которой летом жили Калк с сыном — рабы, присматривавшие за нашим табуном. Лачуга так удачно схоронилась за изгибом тропинки, что мы бы, пожалуй, проехали мимо, если б не тянувшийся из трубы дымок. Заслышав стук копыт, Калк вышел нам навстречу. Одет он был в кьявал, обычную одежду траллов, которая представляет собой некую разновидность плаща — с капюшоном, но без рукавов. Фактически это два прямых полотнища, не скрепленные по бокам и застегивающиеся между ног на деревянную пуговицу. Подобно всем рабам, Калк носил эти отрепья круглый год (собственно, никакой другой одежды траллам не полагалось) и лишь в самые холодные зимы натягивал на ноги старые сапоги из грубой бычьей кожи.

Он поприветствовал нас коротким кивком стриженой головы и застыл в ожидании, задумчиво почесывая заросший щетиной подбородок.

— А где мальчишка? — поинтересовался я.

Калк откашлялся и хотел было сплюнуть, но потом, видать, вспомнил, что стоит перед своим ярлом, и передумал. Полагаю, ему трудно было привыкнуть к мысли, что такой вот зеленый юнец является его новым хозяином. Честно говоря, меня это не слишком удивляло, за последние годы я успел уже привыкнуть к подобному отношению. Мне не требовалось заглядывать в зеркало, чтобы узнать, как я выгляжу со стороны.

Узкое лицо с коротко подстриженной бородой, голубые глаза и волосы цвета пожухлого папоротника-орляка. Прическа тоже обычная для наших мест: волосы заплетены в косы и стянуты лентой на затылке. Удивляет, пожалуй, лишь телосложение: слишком уж развита у меня мускулатура для 22-летнего юноши. Эти крепкие плечи вкупе с широкой грудной клеткой красноречиво свидетельствуют о близком знакомстве с трудом гребца на драккаре. Добавьте сюда застарелые шрамы на костяшках пальцев (характерные для тех, кому пришлось изрядно поработать с мечом и щитом) и вы поймете: мальчик давным-давно успел повзрослеть и превратиться в бывалого воина. К тому же воина удачливого и богатого, которому довелось немало поездить по белу свету. Иначе откуда бы взяться этому ожерелью из серкландских монет? Серебряные монеты густо нанизаны на кожаный ремешок и завершаются подвеской в виде трех переплетенных треугольников. Это валькнут — символ могущественного Одина. Он считается довольно опасным знаком: слишком уж многие из носивших его преждевременно окончили жизнь по прихоти Одноглазого Бога.

А чтобы завершить собственный портрет, упомяну о предмете своей гордости — прекрасном рунном мече, а также о серебряных кольцах, украшающих мои пальцы. Ну и, конечно же, на шее гривна ярла — витая серебряная цепь с застежкой в виде двух драконьих голов, оскалившихся друг на друга.

Теперь вы знаете, как я выгляжу, и легко поймете, отчего старый Калк раздумал плевать мне под ноги. Он благоразумно проглотил свою вонючую слюну и двинулся нам навстречу, ухмыляясь и кланяясь на ходу.

Внезапное возвращение ярла Бранда в сопровождении толпы вооруженных мужчин вызвало немалый переполох в округе. Многие сочли за благо поспешно бежать, бросив все имущество. Их дома и наделы стали заслуженной наградой для избранного круга приспешников Бранда, и я тоже относился к их числу. Однако для таких, как Калк и его сын, мало что изменилось в жизни. Раб всегда останется рабом — кто бы ни сидел в высоком резном кресле главной усадьбы.

Тралл безмятежно болтал, пересказывая нам последние новости здешней жизни. Он согласился, что настала пора спускать лошадей с летнего выгона, сообщил, что у одного из жеребцов трещина в копыте. А также в очередной раз пожаловался на Тора Железнорукого, который снова отпускает своих кобыл пастись в нашей долине.

— Похоже, он считает эту землю своей, — высказал предположение Калк.

Мы договорились, что назавтра он погонит табун домой, и удалились, прихватив с собой захромавшего жеребца.

— Что, эта долина вправду принадлежит Тору? — спросил меня Квасир по дороге.

Я пожал плечами.

— Надеюсь, что нет. По словам Торгунны, земля является частью ее наследства. Я пользуюсь долиной на правах вашего ярла — поскольку и ты, и твоя жена живете под моим кровом. Если вам это кажется несправедливым, так и скажите. Тогда я решу, что делать. А почему ты спрашиваешь?

Квасир закашлялся, сплюнул под ноги коню и мрачно произнес:

— Тебя послушать, так это совершенно нормально — владеть целой долиной, словно парой сапог или каким-нибудь ржавым саксом. Странно как-то… порой даже не верится.

— А что ты хочешь? Чтобы эта долина перевернулась на спинку, точно домашняя сука, и подставила тебе свое травянистое пузо? Или чтоб скалы окрест оскалились в знак приветствия?

Квасир лишь раздраженно хмыкнул в ответ, и остаток пути мы проделали молча. Ехали медленно — чтобы охромевшее животное за нами поспевало, — и каждый думал свою думу. В тот день Квасир больше не заводил со мной никаких серьезных разговоров, но я постоянно ловил на себе его задумчивый взгляд. Это раздражало — как заноза, которую не можешь вытянуть. Я все ждал, когда побратим заговорит. И дождался.

На следующий день я, как всегда, сидел в своем высоком деревянном кресле и рассеянно наблюдал за Ивиным сынишкой. Малыш играл с одной из охотничьих собак: пухлыми ручонками он обнимал ее за шею, а здоровенная псина старательно вылизывала чумазую мордашку ребенка. Кормак был настолько светловолосым, что невольно закрадывалось подозрение, что сам ярл Бранд посеял свое семя в нашем доме. Вполне возможно, ибо два года назад ярл почтил нас присутствием и был принят со всеми полагающимися почестями. Некоторое время данный вопрос сильно занимал моих домочадцев, однако выяснить происхождение малолетнего Кормака не удалось. Никто ничего не знал наверняка, и меньше всех — сама Ива. Все, что нам удалось из нее вытянуть: «Было темно, и он принес с собой медовуху». Как вы понимаете, это не сильно помогло в нашем расследовании…

Квасир устроился на корточках рядом с моим креслом и некоторое время сидел молча.

— Что ты думаешь насчет Торкеля? — спросил он наконец.

В ответ я лишь пожал плечами. Я не знал, что ответить побратиму, ибо Торкель был еще одной проблемой, которая ставила меня в тупик. Оставалось лишь надеяться, что она разрешится сама собой.

Торкель объявился у нас недавно. Он приплыл на торговом кнорре Хоскунда, который прибыл с грузом разноцветных тканей, тонких ниток и иголок. Последние были столь хороши, что заставляли наших женщин ахать и охать от восторга. Торкель сошел на берег, протолкался сквозь толпу галдящих покупательниц и направился в сторону нашей усадьбы. Я смотрел, как он приближается к дому: все та же кривая улыбка на губах и жестковатый взгляд серо-стальных глаз.

В последний раз я видел эту ухмылку на бриттских берегах, на том самом клочке суши, который скотты именуют королевством Стратклайд. Тогда Торкель ушел, без боя уступив мне свое место в Обетном Братстве. Позже выяснилось, что все было подстроено заранее: мой отец смухлевал, дабы ввести меня в дружину Эйнара Черного, нашего тогдашнего предводителя. И то сказать, обмен выглядел совершенно неравноценным, кто бы на него согласился за просто так. Торкель — видавший виды воин, мне же в ту пору едва стукнуло пятнадцать. Я был совсем еще юнцом, зеленым и сырым, как свеженанесенная царапина. Однако Эйнар закрыл глаза на обман, тем самым подтвердив свою репутацию хитрого и удачливого ярла.

Помнится, тогда Торкель убрался к своей дюффлинской красотке, преисполненным самых радужных надежд. Сегодня же он сидел в моем доме, потягивал эль и рассказывал о приключившихся с ним бедах. Оказывается, с фермерством у него не заладилось, да и женщина его вскорости умерла. Торкель пытался торговать кожей и чем-то там еще, но и здесь его постигла неудача.

Итак, он решил вернуться к бывшим побратимам — и за кружкой доброго эля узнал о том, что история о серебряном кладе Атли оказалась чистой правдой. Те самые слухи, которые он в свое время поднял на смех и из-за которых, собственно, решил уйти из Братства, полностью подтвердились.

Немудрено, что в глазах Торкеля зажглись жадные огоньки.

— Тебя следовало бы окрестить Счастливчиком! — говорит Финн, и Торкель смеется — с излишней готовностью, на мой взгляд.

Он изо всех сил старается выглядеть вежливым, но я-то знаю цену такой предупредительности. Ясно как день: он просто стремится вернуть себе место в Обетном Братстве. Торкеля тоже манит греза отправиться за сокровищами Атли и обрести богатство, от которого он когда-то отказался. Уж теперь-то он не повторит прежнюю ошибку.

— С тех пор как он вернулся, — говорит Квасир, — наши парни стали заметно клониться влево.

Я непонимающе смотрю на Квасира, который невозмутимо подбрасывает тонкие щепочки в огонь. Поймав мой удивленный взгляд, он поясняет:

— Как будто на поясе у них подвешены мечи и боевые топоры.

Произнеся эти слова, он слегка отодвигается в сторону, и его место тут же занимает одна из охотничьих сук. Псина кладет голову мне на колено и грустно смотрит в глаза.

— Рано или поздно, — продолжает Квасир, — каждому мужчине приходится делать выбор. Мы достаточно послужили ярлу Бранду — без малого пять лет бороздили с ним реки Гардарики. Долгих пять лет, Орм!

— Но мы делали это по доброму согласию, — возражаю я, чувствуя, как почва уходит у меня из-под ног (знакомое ощущение — оно возникает всякий раз во время подобных разговоров). — И потом… ведь наша служба щедро оплачивалась! Что-то я не припомню, чтобы ты — или кто-нибудь другой — отказывался от награды.

— О, да, — соглашается Квасир, — первый год с ярлом Брандом оказался урожайным… да и все остальные были неплохи. Но вот что я тебе скажу, Орм: так на так оно и вышло! Сколько нашли, столько и потеряли. Недаром ведь про таких, как мы, говорится: трудно достается, зато тратится легко. И все же в то время мы верили: ты обо всем позаботишься. Раздобудешь для нас снаряжение и поведешь обратно в Травяное море — разыскивать могилу Атли. А ты вместо того зачем-то принял землю от ярла…

— Но нам прежде всего следовало построить драккар, ведь своего-то корабля у нас не было, — говорю я и чувствую, как предательская краска горячей волной заливает мне лицо и шею (эх, не привык я все-таки врать!). — Для этого нам требовался…

Я чуть было не сказал: «Нам требовался дом». Но вовремя осознал неуместность этого слова для людей, которые привыкли считать своим домом студеное море.

Тем не менее сдаваться мне не хотелось.

— Да ты сам припомни, — упрямо продолжал я, — пока шла война, нас с радостью принимали в любом доме, где жили сторонники ярла Бранда. Когда же война окончилась, мы стали никому не нужны. На всем побережье едва ли сыщется хоть парочка мест, где люди не разбегутся при нашем появлении. И я их не осуждаю… Кому это нужно — чтобы шайка отпетых разбойников вторгалась в их безоблачную жизнь? Так скажи мне, Квасир, ты что, предпочитаешь ночевать на снегу и питаться овечьим дерьмом?

— Да, третий год войны выдался тяжелым, — согласился Квасир. — Настолько тяжелым, что поневоле пришлось задуматься о собственной берлоге. Тогда мы были рады любому месту, которое могли бы назвать своим домом.

Вот так так! Нам действительно тяжело достался тот проклятый третий год войны против врагов ярла Бранда. Мы теряли боевых товарищей, пролилось немало крови… Но мне бы и в голову не пришло заподозрить своих побратимов в подобных мыслях. Я бросил испытующий взгляд в сторону Квасира (не шутит ли?). Но тот не смутился, не отвел глаз. Уж что-что, а в гляделки он играть умел — даром что одноглазый.

— И лишь в прошлом году мы окончательно поняли: ты цепляешься за любой предлог, ищешь причину, чтобы не идти туда, куда все мы рвемся, — в голосе Квасира послышались обличительные нотки. — Пока мы транжирили, ты старательно приумножал свои богатства. Все копил и копил… А это, согласись, странно — для такого молодого ярла, как ты.

— А что мне оставалось делать! — с жаром возразил я. — Потому и копил, что все остальные бездумно тратили. Ярл обязан кормить и вооружать свою дружину. А оружие, как ты знаешь, нынче недешево.

— О да! — усмехнулся Квасир. — Твою щедрость никто не подвергает сомнению, она давно уже вошла в поговорку. Вот только… В этом году, когда Эйрик стал риг-ярлом, тебе надо было выбирать между постройкой «Сохатого» и твоими лошадьми. И нам кажется, Орм, что ты сделал неверный выбор.

Ох, как меня задели его слова…

— Такой корабль, как «Сохатый», стоит больших денег! — вскинулся я. — Не говоря уж о том, что придется заново набирать команду… Или, может, ты собрался идти в поход за серебром пешком и в одиночку? Позволь напомнить, что от нашего Братства остались жалкие крохи — всего-то какая-нибудь дюжина человек… И двое из них в Хедебю: один начисто лишился мозгов, а другой вынужден за ним присматривать. Едва ли этого хватит, чтобы вывести в море кнорр. И уж тем более — чтобы отправиться в дальний поход!

Я разошелся не на шутку. Но Квасир легко выдержал всплеск моего негодования и, похоже, остался глух к ноткам сарказма в моем голосе. Смачно высморкавшись, он смахнул приставшую к носу соплю и безразлично пожал плечами. В его взгляде мне почудилась некая непонятная печаль, и это еще больше разожгло мой гнев.

— Беда в том, что ты пытаешься превратить оставшихся побратимов в пастухов для своих чертовых скакунов, — сказал он с презрением в голосе. — Будто у нас других дел нет, как косить для тебя сено да собирать рассыпавшихся по всему двору цыплят.

— Оно и видно, какой из тебя хозяин, — злобно огрызнулся я.

Мне и самому стало смешно: сижу, как обиженный ребенок, упорно ковыряю кончиком меча дырку в земляном полу. Тем не менее я упрямо закончил свою мысль:

— Если б ты больше обращал внимание на домашнее хозяйство, то знал бы, что цыплята у нас не бегают по двору, а сидят в курятнике!

Квасир вытер пальцы о штаны и заявил с вызовом:

— Да, не знаю… и знать не хочу, коли на то уж пошло. И никто из наших побратимов не желает разбираться в твоих цыплятах, лошадях и сенокосах. Зато они хорошо разбираются в кораблях! И именно поэтому каждый день валят лес и таскают бревна для Гизура. Ребята участвуют в строительстве нового «Сохатого фьордов». Это единственное, что их здесь держит. И не надо кивать на сложности с командой, Орм. Думаю, Торкель — лишь первая ласточка. Да у тебя отбоя не будет от желающих сесть на весла! Прошедшие пять лет не погасили блеск серебра в той чертовой куче.

— У тебя ведь теперь есть женщина!

В отчаянии я цеплялся за последний довод, ибо чувствовал: Квасир прав, и не мне спорить с его правотой.

— О чем ты думал, когда брал ее в законные жены? Или тебе так же легко уйти от Торгунны, как от лошадей с цыплятами?

Квасир поморщился, и я внутренне возликовал — видать, задел-таки его за живое. Тем неожиданнее были для меня его последующие слова:

— Как я уже говорил, Торгунне придется полюбить море.

Я только рот разинул от удивления. Он, что, собирается тащить за собой жену в земли славян, а оттуда в дикое Травяное море?

— Именно так, — подтвердил Квасир, лишив меня возможности дальше развивать наступление.

А что тут скажешь? Коли уж мужчина решился на подобный шаг, то спорить с ним бесполезно. Доносившийся с побережья перестук топоров и визг пилы выглядел сущим издевательством. Строительство близилось к завершению. Очень скоро новый «Сохатый» — последний в длинной череде славных предшественников — будет достроен. И тогда…

— На днях «Сохатый» будет достроен, — сказал Квасир (вот задница Одина, он что, читает мои мысли?), — и тогда тебе придется выбирать. Обет пока держит людей в подчинении — ну, кроме Финна, наверное. Но вечно так продолжаться не может. Ты должен решить, Орм.

Я был избавлен от необходимости отвечать, поскольку входная дверь с шумом распахнулась и впустила внутрь целую толпу. Первым ввалился Гизур, за ним — Онунд Хнуфа, Финн и Рунольв Заячья Губа. Следом шествовала наша сладкая парочка — Ботольв с Ингрид. Они шли под ручку и о чем-то ворковали.

— Если ты возьмешь для носовой обшивки более тонкие бревна, — втолковывал Гизур Онунду, корабельному плотнику, — то они будут пропускать воду, как решето.

Онунд ничего не ответил. Этот горбатый исландец и вообще-то не отличался разговорчивостью, а уж тем более, когда дело касалось строительства драккара. Он молча скинул котиковый плащ, в котором смахивал на сказочное морское чудовище, и молча уселся возле очага. Его изуродованное горбом плечо скособочилось и теперь возвышалось за спиной, подобно горе.

Люди теснились у огня, выискивали, куда бы пристроить промокшую одежду — так, чтобы и просохла, и не капала на соседа. Последним вошел Рыжий Ньяль. Он оставил дверь открытой — в комнату сразу хлынула волна влажного холода — и принялся топать ногами, счищая грязь с сапог. За что и был немедленно вознагражден порцией отменной брани от Торгунны.

— Недаром моя бабка говорила, что женский язык способен ранить не хуже боевого топора, — проворчал Ньяль, съежившись под испепеляющим взглядом хозяйки.

Ингрид на минутку отлепилась от своего Ботольва и кинулась затворять дверь. Жених ее тем временем протопал к очагу, где и расположился в окружении восторженной детворы. Они со всех сторон облепили могучего викинга и требовали очередной сказки. Улыбающийся Ботольв слабо отбивался от маленьких надоед.