2

Ждать пришлось недолго. Один и впрямь весьма скоро принялся перекраивать нашу жизнь по своему усмотрению. Тот день начинался как обычно. Я проснулся на заре, разбуженный возней Ивы: рабыня покинула мою постель, чтобы взглянуть на своего сынишку. Я тоже поднялся и вышел из своего отгороженного закутка, которым владел на правах ярла. В доме было холодно, и люди спали прямо на полу, поближе к очажной яме, в которой еще дотлевали уголья.

Торгунна с Ингрид уже были на ногах. Одна из них дула на угли, пытаясь оживить огонь, другая бесцеремонно расталкивала рабов, посылая их за водой и дровами. Я со стоном потянулся. Нет, общаться с Торгунной, да еще в такую рань — это выше моих сил.

Завидев меня, она ненадолго оставила в покое бедных траллов и уставилась на меня. Вся ее поза — руки в боки, бровь иронично изогнута — не сулила ничего хорошего. И точно.

— Выглядишь, словно мешок с дерьмом, — сообщила мне Торгунна.

— Господин!

— Что?!

— Ты должна была сказать: «Выглядишь, словно мешок с дерьмом, господин». В конце концов, я здесь ярл.

— Понятно, — презрительно фыркнула Торгунна. — Так вот, к твоему сведению, господин… Если судить по солнцу — которое давно уже встало? — то ты проспал свой рисмал. Все приличные люди уж час как на ногах. И именно потому, что ты здесь у нас ярл, мне приходится вставать пораньше — готовить тебе чистую одежду и следить за твоей прической. Вот так-то, господин. И еще… Там тебя дожидаются какие-то люди. Они пришли с торговцем Хоскундом, искали вас с Торкелем. Говорят, его знакомые…

Я застонал еще громче, поскольку догадывался, кто такие эти люди и чего им от меня надо. Слишком длинный язык у Торкеля! Наверняка это очередные желающие сесть на весла на нашем «Сохатом».

Я сделал слабую попытку улизнуть от предстоящего разговора.

— Пусть Финн с ними потолкует. — Зевнул и добавил: — А насчет солнца я тебе не верю… Не может быть, чтобы оно взошло.

— Финна нет, — язвительным тоном сообщила Торгунна. — Они с Хегом ушли еще затемно: отправились за бревнами — как ты вчера распорядился… господин!

Говоря это, она издали швырнула мне чистую рубаху. Я поймал, принюхался — та пахла свежестью и полевыми цветами.

— Что же касается солнца, то должна тебя огорчить, Орм… Оно действительно давно уже встало, хоть, может, за облаками этого и не заметно.

Что тут скажешь? Надо одеваться и выходить к посетителям. Однако Торгунна не дала мне просто натянуть рубаху и теплые штаны. Она потребовала, чтобы сначала я ополоснулся ледяной водой.

— От тебя бы так не воняло по утрам, — выговаривала она, — если б ты всю ночь не кувыркался со своей Ивой.

— Мы что, не давали тебе спать, Торгунна? — поинтересовался я, натягивая сапоги. — Помнится, вы с Квасиром тоже поначалу сильно шумели. Настолько, что я даже решил было выстроить вам отдельный дом. Дабы все остальные могли спокойно высыпаться.

На ее щеках проступил легкий румянец, однако Торгунна не относилась к числу тех женщин, кого легко смутить. Уверенным движением она развернула меня спиной и принялась расчесывать мои волосы. Как будто я был несмышленым мальцом, а она приходилась мне мамашей. И это при том, что она всего на полгода старше меня! Я сердито оглянулся и замер — Торгунна улыбалась. И, клянусь, это была не та улыбка, которой можно долго противиться…

Однако мне сразу же расхотелось улыбаться, едва я выглянул во двор. Там, под стеной дровяного сарая, сидел Торкель, а с ним четверо незнакомцев. В руках они держали деревянные кубки с элем, на тарелке перед ними покоился рисмал — первая утренняя еда (сегодня это были хлеб и соленая рыба). Да уж, Торгунна понимала толк в гостеприимстве. Не желая будить домочадцев, она не впустила мужчин в дом, но отказать им в угощении не могла.

День выдался холодный. Последние желтые листья облетали с деревьев и, кружась, ложились на мерзлую землю. Торкель поприветствовал меня дружеским кивком и стал представлять своих приятелей, попеременно тыча в них своей мятой, перепачканной шляпой.

— Познакомься, Финнлейт из Дюффлина, — рассказывал он, — а это Оспак, Торвир и Трост Сильфра. Все они пришли узнать, не нужны ли тебе люди на новый драккар. Они хотели бы отправиться с тобой в поход, ярл. Так же, как и я.

Я рассматривал вновь прибывших. Все они выглядели бывалыми викингами. Финнлейт наверняка наполовину ирландец, остальные чистых кровей свеи. Я заметил, что у всех костяшки пальцев на левой руке отмечены старыми загрубевшими мозолями, которые образуются от постоянного трения о внутреннюю поверхность щита. Уверен, если посмотреть на их правые руки, там обнаружится множество боевых шрамов. Не говоря уж о ладонях, которые выдавали близкое знакомство с мечами и боевыми топорами. Скорее всего, в недавнем прошлом эти люди сражались против нас. Но те времена прошли, а сегодня все мы служим одному конунгу: совсем недавно он короновался в Уппсале, объявив себя повелителем свеев и гетов.

— Значит, тебя кличут Сильфрой? — обратился я к парню по имени Трост. — Для чего же ты тогда пришел ко мне?

Прозвище его переводилось как «Человек, владеющий серебром», но, как выяснилось, было не более чем шуткой. Ибо, как объяснил мне Трост, никогда у него не получалось владеть серебром — по крайней мере, надолго. Слишком уж он любил играть в кости. А пришел он ко мне, потому что слышал от Торкеля (да и от других тоже), будто этого серебра у меня видимо-невидимо. Я метнул быстрый взгляд на Торкеля, но тот лишь пожал плечами (хотя вид у него был пристыженный).

— Ступайте пока в дом, — распорядился я, — и отыщите там Квасира. Торкель вам покажет. Делайте то, что Квасир скажет… ну, и чувствуйте себя как дома. Мы действительно достраиваем корабль, и вполне возможно, что нам понадобятся люди в команду. Хотя, возможно, и нет…

Я произнес эти слова и тут же почувствовал, как ухнуло в пятки мое сердце. Впрочем, сказанного не воротишь. Да и поздно уже отмалчиваться. По всей округе шла молва, будто Орм Убийца Медведя — любимчик Одина, ведающий, где спрятана целая куча серебра — готовит корабль к походу. Уж не знаю, кто первый пустил такие слухи, но только распространялись они с той же неотвратимостью, с какой обычно вши переползают с головы на голову.

Вот с этого самого дня все и началось. Со всех сторон — даже из самых глухих углов — ко мне потянулись люди. Как, собственно, и предсказывал Квасир. Крепкие мужчины, бывалые воины, они приходили поодиночке и небольшими группами, и все хотели только одного — получить место на палубе «Сохатого». В нашем доме поселилась целая толпа малознакомых людей, и все они шумели, требовали еды и распространяли запах несвежей одежды. Немудрено, что Торгунна постоянно пребывала в дурном расположении духа. Она все реже улыбалась и все чаще устраивала выволочки рабам.

А затем настал день, которого я заранее боялся. Как-то поутру заявились Ботольв с Гизуром — оба сияли, точно начищенные горшки — и объявили, что всё: сегодня они установили ростру на носу «Сохатого». Строительство завершено!

На память мне пришел первый драккар с таким именем. Тот самый, на палубу которого меня, пятнадцатилетнего подростка, когда-то бесцеремонно втащили вместе с моими скудными пожитками. В тот миг закончилась моя жизнь среди скал и лугов Бьорнсхавена и началась новая — на фоне звона мечей и стонов умирающих. Я честно пытался воссоздать прежнюю жизнь — тихую и размеренную — в дарованном мне Гестеринге. Нарочно почти не появлялся на верфи, не желая видеть, как растет и обрастает плотью драккар. Я боялся раньше времени услышать его властный зов, который (уж я-то знал наверняка!) сорвет с места и погонит в морскую даль. И вот теперь, ощущая, как сладко заныло в груди, я четко осознал: к былому возврата нет! Все мои мечты об оседлой жизни оказались вмиг похороненными, едва только я бросил взгляд на готовое детище Хоскунда и Гизура. Зрелище это ударило меня в сердце не хуже молота Тора.

Он действительно выглядел великолепно — наш новый «Сохатый фьордов». Как и полагается настоящему драккару, он был длинным и узким, с изящными обтекаемыми линиями. От него исходил пьянящий аромат, в котором смешивались запахи горячей смолы, свежеструганой древесины и морской соли. Я стоял на деревянной пристани, специально построенной по такому случаю, и смотрел, как горделиво покачивается на волнах наш корабль. На палубе суетились люди; они натягивали на рангоутное дерево парус — огромное красно-белое полотнище, ради которого безостановочно трудились наши ткацкие станки на протяжении последних двух лет. Драккар этот съел последние остатки моего состояния, ведь за его постройку мне пришлось заплатить Хоскунду чистым серебром.

Зато уж теперь было на что посмотреть! Борта «Сохатого», равно как и гребные банки, украшал резной орнамент в виде сплошных завитков. Флюгер был посеребрен, а мегинхуф — этот толстый, сверхпрочный пояс, что крепится чуть ниже ватерлинии — позолочен. Руки моих траллов до сих пор перепачканы голубой и желтой краской, которые использовались при постройке драккара. Вот вам, кстати, и еще одна статья расходов… Знали бы вы, сколько звонкого серебра я выложил за ляпис-лазурь для голубой краски, а также охру и мышьяковую обманку для желтой. Не говоря уж о драгоценном масле, которым их разбавляли…

А посему меня не удивляли широкие улыбки, игравшие на довольных физиономиях Хоскунда и Гизура. Что касается торговца, он сможет два года безбедно существовать на те денежки, которые выманил у меня в связи с постройкой корабля. Радость Гизура была другого рода: он явно гордился результатами своего труда. Хотя, сказать по чести, так гордиться должен бы был Онунд — ведь фактически это он построил «Сохатого». Однако горбун оставался верен себе: в ответ на все похвалы он лишь издал невнятное ворчание — словно медведь, ворочающийся в берлоге.

Торгунна тоже признала, что драккар у нас вышел отменный, хоть и ворчала по поводу его бесполезности. За такие-то деньги, говорила она, можно построить новенький кнорр или вполне приличную рыбацкую лодку. Все больше пользы было бы… А уж сколько времени угрохали! Мол, за те часы, что вы ползали вокруг своего драккара, можно было вспахать не одно поле и вычистить не одну конюшню.

Торгунна много чего еще говорила, да только никто ее не слушал. Потому что ведь, в конце концов, это был не какой-то там пузатый кнорр, а «Сохатый фьордов» — с гладкими, обтекаемыми боками и носовой фигурой, увенчанной парой великолепных рогов.


Гизур смотрел на меня выжидательно, но мне не хотелось возвращаться. Сердце мое неслось по волнам, словно кораблик, подгоняемый ветром. Я ведь прекрасно понимал смысл его взгляда: настало время для проведения блота — освящения корабля с помощью ритуального жертвоприношения. Для этого обычно сводили двух жеребцов и заставляли их сражаться. Победитель схватки приносился в жертву, вслед за чем все викинги — члены будущей команды — давали священную клятву. Древний обет, который до сих пор связывает меня с оставшимися побратимами.

Мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гугниром, копьем Одина, мы клянемся, — да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если мы нарушим свою клятву.

Да, это суровый обет. Единожды принятый, он остается при тебе до самой смерти… или же до тех пор, пока кто-нибудь добровольно не заменит тебя в рядах Братства. Мена эта происходит либо через полюбовное соглашение — если оба согласны, — либо через честный поединок. Я и раньше не соглашался с теми, кто думал, будто Один вспоминает о нас, лишь когда приляжет чуток вздремнуть. Однако мне следовало бы знать: Одноглазый Всеотец вообще никогда не спит. А если даже и спит… то своим единственным глазом все равно наблюдает за нами.

Итак, я — хоть и с тяжелым сердцем — пообещал товарищам провести обряд блота, как только мы с Финном и Квасиром определимся со сроками похода.

На самом деле я отчаянно надеялся на чудо. Например, на то, что погода в ближайшем будущем изменится к худшему. Вот если б солнце окончательно спряталось за тучами, а ветер, все эти дни нагонявший с фьорда мелкую морось, усилился! Да так, чтобы все ощутили в нем зловещее дыхание Тора. Возможно, тогда мои побратимы отказались бы от своей затеи… или хотя бы отложили ее до лета. Мне оставалось только надеяться, ибо я понимал: если ярл Бранд узнает, что его подданные — да к тому же не просто подданные, а ближайшие соседи — не спросясь отправились в поход, всем нам не поздоровится. Не знаю, какую кару он для нас изберет, но уж беззаботной жизни в Гестеринге точно придет конец.

И, как всегда, я выпустил из вида одно важное обстоятельство. Забыл, что если Тор обычно метает свой молот из грозового неба, то Один, напротив, предпочитает наносить удары при ясной погоде.

А потом настал день, когда мы решили испытать драккар. В тот день весь мир, казалось, был вылеплен из серебра и олова. Северный ветер гонял барашки по зеленовато-серой глади залива, над ними с криками носились чайки. Как сказал Гизур, удачный денек для того, чтоб выяснить, насколько хорош наш парус. И действительно, ветер был достаточно силен, чтобы большую часть пути идти под парусом и таким образом избавить команду от изнурительной гребли.

Люди втаскивали на палубу свои морские сундуки и устраивали их возле уключин. Наши «ирландцы», очевидно, были не слишком опытными мореходами. Они с любопытством вертели головами, разглядывая развешенные по бортам щиты и копья.

— Мы, что, собираемся на кого-то нападать? — спросил Оспак.

Его наивный вопрос развеселил проходившего мимо Рыжего Ньяля, и тот издал короткий хриплый смешок. Остальные побратимы к нему присоединились. Уж им-то опыта не занимать, достаточно поплавали, чтобы знать: уважающий себя викинг — если он, конечно, не полный дурак — даже в нужник не пойдет без оружия.

— Вовремя сказанное доброе слово предохраняет от ненужных ран, — наставительно заметил Рыжий Ньяль. — Однако для тех, кто доброго слова не понимает, лучше припасти добрый клинок… как говаривала моя бабушка.

Я стоял на носу драккара. Свежий ветер бесцеремонно трепал мои косы, но я этого не замечал. Взгляд мой был прикован к великолепному красно-белому парусу, который постепенно надувался и натягивался у меня над головой. Наш корабль мягко взлетал на каждую встречную волну, а затем со всего размаха ухал вниз. Было слышно, как Онунд и Гизур смеются от удовольствия. Я же украдкой посматривал на Финна, который, стоя неподалеку, вертел в руках потрепанную широкополую шляпу и что-то над ней нашептывал. Поймав мой взгляд, он дернул плечом и заявил с вызовом:

— Да, я верю, будто эта шляпа скрывает целый мешок с ветрами! Знать бы еще, как с ней обращаться… Нам следовало бы разыскать старого Ивара и все у него вызнать.

Старый Ивар, лишившийся после знакомства с нами своей знаменитой шляпы — как, впрочем, и всего остального имущества, — вынужден был бежать на Готланд. И я сильно сомневался, что ему захочется делиться своими секретами с такой публикой, как мы. Я не стал говорить этого Финну. Зачем? Он и сам все понимал… Мы еще некоторое время постояли рядом. Финн продолжал поворачивать шляпу то так, то эдак и бормотал рунные заклинания, которым его научил Клепп. Я ощущал, как кожа у меня на лице натягивается и дубеет от оседавшей на ней морской соли.

Мы шли достаточно долго под парусом, дабы Гизур и Гаук убедились, что выявили все недочеты шпринтов, гафелей и прочего корабельного снаряжения. Затем мы развернулись против ветра и двинулись в сторону берега. Люди заняли свои места на веслах и принялись за работу.

Вскоре мы поймали прибрежный ветер, и грести стало легче. Корабль отлично слушался руля. Команда громкими криками «хейя!» выражала свое одобрение Онунду, построившему такое замечательное судно. Тот же, нимало не обращая внимания на бурные восторги, расхаживал по палубе и измерял уровень воды, плескавшейся под ногами у гребцов.

Довольный тем, что на сей раз мне не надо сидеть на веслах, я стоял у борта драккара и всматривался в размытые очертания далекого берега.

— Не доверяй спокойному и тихому морю, — раздался у меня над ухом гулкий голос, — ибо как раз через него ты и обретешь погибель.

Я аж подпрыгнул от испуга — словно услышал зловещий глас невидимого рифа. Но, обернувшись, увидел лишь простодушное лицо Рыжего Ньяля (тот на минутку бросил весло и отошел помочиться).

— Так моя бабка говаривала, — пояснил он, направляя за борт горячую струю.

— Ну, ты… рабский выродок! Смотри, куда льешь! — прикрикнул на него снизу Финнлейт. — Обмочишь меня, так тебе не придется выбирать море. Утоплю в каком есть…

— Это я-то рабский выродок?! — вскинулся возмущенный Ньяль.

Он развернулся, невольно направив свой могучий инструмент в сторону гребцов — оттуда немедленно послышались негодующие крики. Ньяль поспешно вернулся на исходную позицию, бормоча сквозь зубы извинения вперемешку с проклятиями Финнлейту.

— Напрасно вы относитесь к рабам с презрением, — мрачно проворчал Онунд. — Да будет вам известно, что самый лучший человек, которого я когда-либо знал, был как раз таки рабом. Из-за него-то я и покинул Исландию.

Гребцы, успевшие уже изрядно запыхаться, зашевелились, расслабились. Да и то сказать — грех было не послушать, коли сам Онунд заговорил. Горбатый исландец вообще редко открывал рот… А уж о причине, заставившей его покинуть родину, и вовсе никогда не упоминал. Так что все присутствующие навострили уши, не спуская, впрочем, взгляда с главного весла.

— История эта приключилась в местечке Гейртиофс-ферт, которое располагалось в моем родном Торснесе. Жил там некий человек по имени Гисли Кислый. Был он в наших краях пришлым — прибыл откуда-то из-за моря, потому как дома его объявили вне закона. Гисли знал, конечно, что на него объявлена охота, но покидать Торснес не собирался. Жил себе и жил… даже корабль строить заладил — меня позвал на помощь. Ну так вот, и был у него тралл по кличке Торд Заячья Душа. Звали его так, потому что был он не слишком храбрым человеком, зато бегал почище любого зайца.

Среди гребцов послышались одобрительные смешки: удачное прозвище ценилось не менее хорошего кеннинга. Финн тем временем ходил с кожаным бурдюком по рядам, предлагая гребцам воду. Желающие могли напиться прямо из его рук, не отрываясь от весел.

— Гисли был умным и осторожным человеком, — продолжал Онунд, — а посему ни на миг не расставался со своим копьем. О копье надо сказать особо. Дело в том, что было оно не простым — Гисли изготовил его из волшебного меча под названием Серый Клинок. Меч этот он самовольно присвоил и возвращать не собирался. За что, естественно, и поплатился… Хотя это отдельная история, и речь сейчас не о том.

И снова — понимающие усмешки: действительно, подобное деяние не должно оставаться безнаказанным. Вообще же, зима обещала выдаться нескучной — у старины Онунда, похоже, в запасе целый ворох исландских баек. Финн тоже заинтересовался историей. Оставив свое занятие, он подошел послушать.

— В тот вечер, о котором я говорю, Гисли с Тордом возвращались домой. Гисли, как всегда, кутался в свой любимый синий плащ. И вдруг, не доходя до усадьбы, он остановился и передал плащ рабу. В знак дружбы, как он сказал… Ну, а Торд и рад-радешенек — ночь-то выдалась темной и холодной. Пошли они дальше, но не успели далеко отойти, как на них напали трое вооруженных мужчин. Торд по своему обыкновению сразу побежал, но только на сей раз ему не повезло. Нападавшие узнали синий плащ Гисли и решили, что это он и есть.