— Говорите, прошу вас, — напомнил Лиллехорн.

— Да, простите. Я… — Роберт поднес руку колбу, будто хотел поддержать голову. Закрыл глаза. — Да, таверны. Он хотел получить поддержку… для борьбы с эдиктом лорда Корнбери, ежели таковой будет издан. Вот где он был вчера вечером.

— Было бы очень полезно, — сказал Мэтью, не успев подумать, что делать этого не следует, — выяснить, в какой таверне он был последней, в какое время и кто мог бы видеть…

— Уже подумал, — прервал его главный констебль. — Вот что, Роберт, я у тебя спрошу: есть ли у тебя мысли — даже самые легкие подозрения, — кто мог бы желать зла твоему отцу?

И снова молодой человек с мрачной завороженностью стал смотреть, как работает Мак-Кеггерс. Тот исследовал зондом обнажившиеся ткани, потом вновь издал булькающий звук и склонился над ведром — так же безрезультатно. С лицом серым, как простыня шлюхи, он вернулся к своей работе. Глаза за очками казались невероятно маленькими черными углями.

— У моего отца, — сказал Роберт, — было одно кредо. Он говорил… что коммерция — это война. И он в это горячо верил. Так что… да, враги у него были, я уверен. Но не здесь, а в Лондоне.

— Откуда такая уверенность?

— У него здесь не было конкурентов.

— Но ведь были, очевидно. Вероятно, кто-то хотел устранить его в связи с его положением…

— Натяжка, — сказал Мак-Кеггерс, и Зед вытер ему лоб мокрой чистой тряпицей. — И устранения доктора Годвина тоже кто-то хотел? Я вам говорю, это работа одного и того же человека.

— Правда? — Пусть у Григсби не было под рукой блокнота, он все равно рвался записывать. — Вы уверены?

— Не отвечайте ему, Мак-Кеггерс! — предупредил Лиллехорн. И добавил, обращаясь к Григсби: — Я вам приказал убираться! Еще минуту здесь проторчите, я вас в тюрьму посажу на неделю!

— У вас нет такой власти, — небрежно ответил Григсби. — Я ни одного закона не нарушаю, правда, Мэтью?

Но их внимание отвлеклось на яростный шум — Мак-Кеггерс что-то рисовал на бумаге. Когда он отступил, стало видно, что красным мелком он обозначил рану на горле у очерченной черным контуром фигуры.

— Вот ответ, — сказал он и нарисовал красный треугольник вокруг каждого глаза. Потом с такой силой соединил их линией через переносицу, что мелок сломался.

— Маскер, — сказал Григсби.

— Называйте как хотите. — Крупные капли пота блестели в желтом свете на лице у Мак-Кеггерса, он сам был похож на мертвеца. — Но это одна и та же рука.

Он взял черный мелок и начал выписывать вдоль контуров лежащей фигуры какие-то заметки, которые Мэтью не мог понять.

— Вы говорите… тот человек, что убил доктора Годвина, убил и моего отца? — спросил Роберт, снова потрясенный.

— Тело я оставлю на сутки у себя, — сказал Мак-Кеггерс, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности. — Завтра утром — к мистеру Парадайну.

Джонатан Парадайн был городским похоронных дел мастером — его заведение находилось на Уолл-стрит возле церкви Троицы. Труп отвезут туда в парусине, а там Парадайн наденет на него подобающий саван и подберет гроб по вкусу родственников Деверика.

Мэтью заметил, что при всей силе Зеда ему не придется нести тело вверх по лестнице. Над люком имелась система блоков, созданная городским инженером для подъема усопших по тому пути, которым они спускались. Конечно, далеко не все покойники Нью-Йорка оказывались в холодной комнате: большинство прямо со смертного одра отправлялось к Парадайну. Сама комната была предназначена исключительно для расследования случаев насильственной смерти, каковых за время работы Мэтью у магистрата Пауэрса было четыре: жена разносчика, до смерти забитая мужем, морской капитан, которого пырнула ножом проститутка, убийство доктора Годвина, и вот теперь — мистер Деверик.

— Мое заключение будет у вас сегодня днем, — сказал Мак-Кеггерс главному констеблю.

Он снял очки, протер глаза. Руки у него тряслись. Мэтью понимал, что ему никогда не преодолеть ужас перед кровью и смертью, даже если бы пришлось осматривать в год сорок трупов.

— А можно мне тоже будет увидеть заключение? — спросил Григсби.

— Вам нельзя будет, сэр. — Лиллехорн снова повернулся к молодому Деверику и протянул ему бумажник и золотые часы. — Полагаю, они теперь ваши. Если вы не против, я пойду с вами и поговорю с вашей матерью.

— Да, я буду вам очень благодарен. Сам я не знаю, что ей сказать.

— Джентльмены? — Лиллехорн жестом позвал Григсби и Мэтью к двери.

Мак-Кеггерс, не отрываясь от своего занятия, произнес:

— Я буду говорить с мистером Корбеттом.

Лиллехорн надменно выпрямился. Губы его сжались так плотно, что он едва смог процедить слова:

— Мне не кажется разумным…

— Я буду говорить с мистером Корбеттом.

Это был и приказ, и явный намек, что остальные свободны. Мэтью стало ясно, что в этом нижнем царстве король Мак-Кеггерс, а главный констебль в лучшем случае шут.

И все же Лиллехорн не стал сдавать тона.

— О подобном нарушении служебной субординации я буду говорить с генеральным прокурором Байнсом.

— Имеете право, что бы это ни значило. Всем доброй ночи… точнее, доброго утра.

Ограничив дальнейший протест гневным вздохом, Лиллехорн сопроводил Григсби и молодого Деверика верх по лестнице. Идущий последним Григсби плотно закрыл за собой дверь.

Мэтью стоял и наблюдал, как Мак-Кеггерс пишет свои заметки, смотрит на тело, снова пишет, что-то измеряет циркулем, опять пишет, а безмолвный и бесстрастный Зед время от времени протирает ему лицо влажной тканью.

— Я сегодня был на собрании, — сказал Мак-Кеггерс, когда Мэтью уже решил, что прозектор начисто забыл о его присутствии. Мак-Кеггерс продолжал работать, будто кроме него, Зеда и трупа никого здесь не было. — Что вы думаете о лорде Корнбери?

Мэтью пожал плечами, хотя Мак-Кеггерс этого видеть не мог.

— Я бы сказал, интересный выбор шляпок.

— Кое-что я о нем знаю. Говорят, он проныра и фигляр. Не думаю, что он у нас задержится надолго. — Мак-Кеггерс прервал речь, чтобы еще раз приложиться к своему эликсиру храбрости, и подождал, пока Зед вытрет с его лица капли пота. — Ваши предложения были хорошо сформулированы. И давно уже назрели. Надеюсь, что они будут реализованы.

— Я тоже. Особенно теперь.

— Да, особенно теперь. — Мак-Кеггерс наклонился поближе посмотреть на лицо трупа, невольно содрогнулся и снова стал писать. — Скажите, мистер Корбетт, это правда — то, что о вас говорят?

— А что обо мне говорят?

— Это дело с колдовством, в колонии Каролина. Что вы воспротивились воле магистрата и старались спасти женщину от смертного приговора?

— Это правда.

— Ну и?

Мэтью ответил не сразу:

— Что именно «ну и», сэр?

Мак-Кеггерс обернулся к нему — отсветы свечей мелькнули в очках и на вспотевшем лице.

— Была она ведьмой?

— Нет, не была.

— А вы были всего лишь клерком? И как же вы пришли к такому убеждению?

— Я всю жизнь терпеть не мог вопросов без ответов. Наверное, таким родился.

— Урод от рождения, можно сказать. Большинство людей охотно принимают простейшие ответы на труднейшие вопросы. Так ведь легче жить, не правда ли?

— Мне — нет, сэр.

Мак-Кеггерс хмыкнул, помолчал. Потом сказал:

— Полагаю, мистер Григсби хочет написать для своего листка новую статью? Про «Маскера», как он его столь образно назвал?

— Думаю, что хочет.

— Так вот, половину того, что я в прошлый раз говорил, он пропустил мимо ушей. — Мак-Кеггерс отложил мелок и обернулся с возбужденным видом. — Ну как может человек выпускать газету, если у него на ушах заглушки, а глаза прямо у себя под носом не видят?

— Не знаю, сэр, — ответил Мэтью, несколько обеспокоенный внезапным оживлением Мак-Кеггерса. Но сильнее его беспокоило, что Зед смотрит на него своими черными бездонными глазами. Мэтью знал, что на невольничий рынок Зед прибыл уже без языка. История этого раба наверняка была ночным кошмаром.

— Я ему сказал, что это не был обыкновенный нож. Это был нож с кривым лезвием. Удар наотмашь, слева направо. — Мак-Кеггерс пальцем показал на красном мелке это движение. — Нож, сделанный, чтобы перерезать горло животному. Удар нанесен без колебаний и в полную силу. Я бы искал кого-нибудь, имеющего опыт работы на бойне.

— А, понимаю, — кивнул Мэтью.

— Извините…

Мак-Кеггерс, побледневший при собственном описании насилия, прижал ко рту полотняную тряпицу.

— А вот разрезы вокруг глаз, — начал Мэтью. — У вас есть предположения, что…

Мак-Кеггерс замотал головой и выставил руку ладонью вперед, призывая Мэтью к молчанию. Пришлось подождать, пока он справится с собой. Ожившей и зловещей африканской резьбой смотрело на все это бесстрастное лицо Зеда.

— Разумеется, это послание, — спокойно сказал Мак-Кеггерс, когда смог отвести руки от лица и перевести дыхание. — Точно такое же, какое было доставлено Джулиусу Годвину. В итальянской традиции карнавальные маски украшают ромбическим или треугольным орнаментом вокруг глаз. В частности, маски арлекина в Венеции. — Он заметил, что Мэтью ждет продолжения. — Больше ничего я об этих следах сказать не могу. Но подойдите и посмотрите.

Мэтью подошел ближе к трупу и неподвижному Зеду, Мак-Кеггерс остался возле мольберта.

— Посмотрите на левый висок. Вот здесь.

Он вытащил из банки другой красный мелок и нарисовал кружок на контуре головы. Мэтью посмотрел на труп и увидел припухлость и черный кровоподтек длиной примерно в три дюйма.

— Игра началась с этого удара по голове, — пояснил Мак-Кеггерс. — Мистер Деверик был оглушен и не мог крикнуть, но был еще жив. Я считаю, что убийца опустил его на землю навзничь, спрятал дубинку — маленькую, которую легко скрыть под одеждой, взял мистера Деверика за волосы, чтобы обездвижить, и сделал свое дело. Могу предположить, что последними он нанес разрезы возле глаз. Потом он оставил мистера Деверика лежать и ушел. Ваш друг окровавил об него руки и потом перенес кровь на вашу злополучную рубашку. Я верно говорю?

— О рубашке — именно так все и было.

— Все это заняло, наверное, считанные секунды. Как я уже отметил, у него огромный опыт работы ножом. И, судя по доктору Годвину, опыт убийств — тоже.

Мэтью смотрел в упор на след дубинки. Лицо мертвеца стало всего лишь предметом клинического интереса, вопросом, на который надо найти ответ.

— Вы говорите, горло было перерезано спереди? Ударом наотмашь?

— Я это заключаю по глубине раны. Сначала она глубокая, потом — все более мелкая, разрезанные жилы и сгустки тканей сдвинуты направо по отношению к убийце. Минуту… — Мак-Кеггерс пошатнулся, задрожал и уставился в пол, пока не прошел приступ ужаса. Зед предложил мокрую ткань, но Мак-Кеггерс покачал головой.

— Почему вы думаете, что горло перерезано не сзади? — спросил Мэтью.

— Тогда убийца должен быть левшой. Я думаю, что он был… то есть что он правша. Если бы он подошел к мистеру Деверику сзади, то ударил бы дубинкой сзади по затылку. И еще: посмотрите на правую руку мистера Деверика.

Мэтью взглянул. Закоченевшая правая рука лежала поперек живота, пальцы растопырены. Приветствие, подумалось ему тогда на месте убийства. И все сразу стало ясно.

— Он собирался пожать руку своему убийце!

— Да, а пальцы растопырил в шоке от удара. Не следует ли нам искать среди джентльменов? Среди людей, которых мистер Деверик знал и уважал?

Это потрясение открыло Мэтью глаза еще на одно проявление зла, от которого холодок пробежал по коже.

— Кто бы это ни был, он хотел, чтобы мистер Деверик видел его лицо. Чтобы знал, что сейчас видит перед собой смерть. Так?

— Возможно. А может быть, все было совсем наоборот: убийца сам хотел увидеть лицо мистера Деверика и быть уверенным, что это он. Или потому, что у убийцы не было фонаря. Я не думаю, что это был случайный поступок сумасшедшего, как не было им и убийство доктора Годвина. Потому что доктор Годвин также получил удар в левый висок, и у него остался такой же синяк почти на том же месте.

Мэтью не мог ничего ответить — он размышлял, как должен был подготовиться убийца, чтобы действовать быстро, тихо и успешно. Одеться в темное, без фонаря, держать наготове дубинку — быть может, на поясе под черным плащом, и нож в ножнах пол рукой. С земли кровь не плеснет так далеко, чтобы убийца — заранее готовый к ее фонтану — не смог избежать попадания. Перчатки, конечно, — на случай, если рукоять ножа станет скользкой. Разрезы вокруг глаз — и он исчезает в темноте.

— Какая связь между доктором Годвином и мистером Девериком? — спросил Мэтью, пусть даже вопрос был слышен только ему.

— Вот вы и найдете, — ответил Мак-Кеггерс. Он отвернулся от Мэтью, показывая, что разговор окончен, и сосредоточился целиком на своих записях.

Мэтью подождал еще чуть-чуть, но было ясно, что его присутствие перестало быть желательным. Когда Мак-Кеггерс махнул рукой Зеду, и невольник стал умелыми движениями бритвы разрезать одежду на покойнике, Мэтью понял, что пора поднимать с пола фонарь, где свеча сгорела до огарка, и выходить в мир живых.

Но его восхождение к двери было ненадолго прервано.

— Иногда, — сказал Мак-Кеггерс, и по голосу и эху было понятно, что головы он не повернул, — неразумно бывает открывать внимательному наблюдателю все без исключения. Что говорить Григсби и что не говорить, я оставляю на ваше усмотрение.

— Да, сэр, — ответил Мэтью и вышел из холодной камеры.

Глава восьмая

— Ну? Ну? Рассказывай! — Мэтью едва успел выйти в дверь Сити-холла, как Мармадьюк Григсби сгреб его за шкирку. Печатник запрыгал рядом, шаг в шаг, хотя ему пришлось подналечь, чтобы угнаться за длинными ногами Мэтью. — Что думает Мак-Кеггерс? Он что-нибудь сказал об орудии убийства?

— Я думаю, не стоит превращать это в публичное обсуждение, — предостерег Мэтью, потому что даже в столь поздний час на улицах все еще бродили люди — несомненно, беженцы из таверн, — собирались на углах, дымили трубками и обсуждали жестокосердную быстроту бледного всадника, Мэтью продолжал идти, свернул за угол на Бродвей — Григсби не отставал. Мэтью на ходу подумал, что еще очень далеко идти в такую темную ночь, а в этой темноте бродит Маскер, совершивший уже два убийства. Уличные фонари почти догорели и погасли, влажный морской ветерок нес тучи, закрывавшие иногда луну. Мэтью замедлил шаг. Хотя у него и был свой слабый свет, а иногда виден был фонарь другого какого-нибудь ночного прохожего, но он решил, что все-таки лучше идти в компании.

— Не надо это так оставлять! — говорил Григсби. — Мы должны сличить свои впечатления и немедленно дать статью в «Уховертке». У меня есть прочие объявления и всякая хроника, чтобы заполнить лист, но уж эта история всяко заслуживает чернил.

— У меня завтра полный рабочий день. В смысле, уже сегодня. Может быть, в четверг я смогу тебе помочь.

— Я напишу правду, как мне она известна. Ты можешь написать статью со своими фактами и впечатлениями. А потом напечатаем. Ты же мне поможешь?

Это была утомительная работа, от которой почти слепли глаза, потому что набирать приходилось от конца к началу. И на это мог уйти — что бы там ни говорил Мэтью о «вечерней работе» — целый день и приличный кусок ночи. Но эта операция требовала по крайней мере двух человек — один мажет набор типографской краской, другой тянет за рычаг, печатая лист.

— Да, помогу, — согласился Мэтью. Григсби ему нравился, а дух этого человека внушал восхищение. И ему нравилось участвовать в верстке листка, первому видеть некоторые заметки, которые Григсби писал о пьяных дебошах в тавернах, драках между мужьями и женами, погонях за вырвавшимися на улицу быками и лошадьми, кого в каком заведении видели за каким столом и в чьей компании, и более обыденные истории: какой груз куда прибыл или убывает, какой корабль идет в какой порт и тому подобное.

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Нам, конечно, нужно побеседовать с Филиппом Кови, поскольку, как я понял, он был на месте преступления первым. А ты вторым — вот повезло тебе! В смысле, какая это удача для газеты, хотел я сказать. Ну, и попробуем получить официальное заявление от Лиллехорна. Маловероятно, но не совсем уж невозможно. А знаешь, я думаю, что мы даже от лорда Корнбери могли бы получить заявление. Вот это было бы такое…

Мэтью не слушал. Его как громом поразила фраза «был на месте преступления первым». Григсби бубнил о своих грандиозных планах, а Мэтью думал о тех, кто там действительно был вторым и третьим. Вспомнил слова преподобного Уэйда, обращенные к доктору Вандерброкену: «Мы вынуждены его покинуть».

И куда пойти?

Он решил, что это как раз пример факта, которым с Григсби делиться не надо — по крайней мере до тех пор, пока не представится возможность услышать, что выяснил у этих двух джентльменов Лиллехорн и какое было у них дело более важное, чем дождаться констебля на месте убийства. Может быть, они видели или слышали нечто, о чем должны были бы свидетельствовать? Если да, то слишком они оказались плохими свидетелями для таких уважаемых граждан. Потому что с места преступления просто исчезли.

— Как восприняла известия миссис Деверик? — спросил Мэтью, когда они подходили к церкви Троицы.

— Стоически, — ответил Григсби. — Но за Эстер Деверик никогда не замечали публичного проявления чувств. Она поднесла к лицу платок и закрыла им глаза, а уж были там слезы или нет, неизвестно.

— Я бы хотел снова побеседовать с Робертом. Он не может не знать что-нибудь о том, кто желал зла его отцу. Может быть, он даже сам не понимает, что именно знает.

— То есть ты думаешь, что Маскер… — Григсби понизил голос, услышав, как эхо разносится над тихим Бродвеем, — что Маскер действует с целью и планом? Почему ты решил, что это не безумец среди нас?

— Я же не говорил, что убийца — не безумец, или хотя бы наполовину не безумец. Меня беспокоит другая половина, и она должна беспокоить также и Лиллехорна. Если есть два человека, убитых одной и той же рукой, почему не ожидать третьего, четвертого или… или сколько их еще будет? И я не думаю, что это все так случайно.

— Почему? Из-за того, что рассказал тебе Мак-Кеггерс?

Мэтью почувствовал, что Григсби напряжен, как громоотвод. Уж если попадет человеку в кровь типографская краска, она всю жизнь будет зудеть у него в жилах.

— Я смогу получить его заключение у магистрата Пауэрса, — ответил он, не желая комментировать возможность, что Деверик был убит, когда протянул руку такому же, как он сам, джентльмену или — упаси Господь — крупному коммерсанту. До Мэтью дошло, что сам Маскер тоже может ходить в маске — маске общественного служащего или же успешного предпринимателя, и это его «полубезумие» определяет его действия уже месяцами, если не годами. — Полагаю, следует узнать мнение Мак-Кеггерса до того, как мы…

Но тут неожиданно из-за угла Кинг-стрит вышел хорошо одетый человек в бежевом сюртуке и треуголке, прошел мимо, не сказав ни слова, и исчез в темноте. Мэтью видел его какие-то несколько секунд, но, кажется, узнал в нем того, кто так свирепо метал яблоки в лицо Эбенезера Грудера.

Что было еще интереснее, за этим джентльменом остался едва уловимый запах гвоздичного одеколона.