Грейтхауз не двинулся к Кумполу, а небрежно снял шляпу и плащ и повесил их на крюки в стене.

— Мы пришли просто посидеть недолго. Как я уже сказал, ждем одного человека. Ни мистеру Корбетту, ни мне никакие осложнения не нужны.

«Ждем одного человека»? Мэтью понятия не имел, о чем это он.

— Кого ждем? — Кумпол навалился настойку, скрестил на груди массивные лапы. Шов на плече грозил лопнуть. — Подружку это свою по имени лорд Корн-дырка?

Сидящий рядом Бейтер захихикал.

— Нет, — ответил Грейтхауз. — Человека, которого я хочу нанять в наше агентство. И мне показалось, что интересно будет с ним встретиться именно здесь.

В этот момент открылась дверь, Мэтью увидел на пороге тень, услышал топот ботинок, и Грейтхауз объявил:

— А вот и он!

И вошел раб Зед — в черном костюме, белых чулках и белом шелковом галстуке.

В зале стало так тихо, что слышен был общий пораженный вздох. У Мэтью глаза полезли на лоб. Он обернулся к Грейтхаузу, чуть не сломав себе шею от напряжения, и сумел произнести:

— Вы с ума сошли?

Глава вторая

Сошел или не сошел, но Грейтхауз сверкал глазами, и в голосе его прозвучала некоторая гордость, когда он обратился к рабу:

— Ух ты! Какой отличный у тебя вид!

Так и осталось неизвестным, что понял из этой похвалы Зед. Невольник стоял спиной к двери, слегка ссутулившись, будто боялся нарушить хрупкий мир таверны. Черные бездонные глаза глянули на Грейтхауза, потом осмотрели всех посетителей — Мэтью его взгляд показался чуть ли не молитвенным. Зеду нравилось здесь не больше, чем самому Мэтью.

— Да это же ворона коронера! — пронзительно завизжала дама. — Я видела, как он мертвеца нес будто мешок пуха!

Это не было преувеличением. В обязанности Зеда на службе у Эштона Мак-Кеггерса входила доставка тел с улицы, и Мэтьюсам наблюдал потрясающую демонстрацию его взрывной силы в холодной комнате подвала в Сити-Холле.

Зед был лысым и массивным, ростом почти с Хадсона Грейтхауза, но шире в спине, плечах и груди. В его огромной и загадочной силе угадывалась вся мощь черного континента, и сам он был так черен, что кожа отсвечивала синим под желтизной ламп. На лице, на щеках, на лбу и на подбородке у него виднелись племенные шрамы, выступающие на коже, — стилизованные буквы Z, Е и D, за которые Мак-Кеггерс и дал ему имя. Мак-Кеггерс, очевидно, научил его начаткам английского, чтобы Зед выполнял свою работу, но научить говорить его, увы, не мог, потому что язык у него был обрезан под корень намного раньше, чем невольничий корабль причалил в Больших Доках.

Кстати, о языке: к Скелли вернулся дар речи. В виде громоподобного карканья из ада:

— Убрать отсюда эту ворону!

— Это противозаконно! — вскричал Бейтер, не успела еще осесть пыль, поднятая голосом Скелли с потолочных балок. Лицо его, в багровых пятнах, выражало оскорбление и ярость. — Убери его отсюда, а то мы сами его выбросим! Скажи, Кумпол?

— Кто тут противозаконно? Кто? Я тут констебль, видит Бог!

Нэк снова зашевелился, но в его состоянии от шевеления и до вставания было очень далеко.

Кумпол не стал присоединяться к угрозе, которую только что высказал его собутыльник. Мэтью показалось, что Кумпол оценивал обстановку в связи с новым явлением, а он был не такой дурак, чтобы расшибать себе голову об эту стену. Но так как мужчины — это мужчины, а мужчины, которые пьют крепкое, становятся задиристее, когда кружка пустеет, в приступе доблести Кумпол ответил, хотя и себе под нос:

— Ты прав!

— Ну, джентльмены, давайте не будем ссориться! — Грейтхауз обратил к стойке открытые ладони, и Мэтью стали видны шрамики и узелки на знающих свое дело костяшках. — А вы, сэр, — продолжал он, обращаясь к Бейтеру, — уважаете любой указ, который вытащит лорд Корнбери у себя из-под платья?

— Я сказал, — раздался голос держателя таверны, напоминавший уже не карканье, а металлический хрип взводимого курка, — убрать эту тварь с глаз моих!

— И из-под моего носа, — поддержал кто-то из джентльменов в глубине зала, и Мэтью понял, что в этом месте у них друзей нет.

— Ну, тогда что ж. — Грейтхауз пожал плечами, будто смиряясь с окончательным решением, когда спорить уже бессмысленно. — Один стаканчик ему, и мы уходим.

— Ему?! Из ночного горшка я ему налью, а не из бутылки! — взревел Скелли, и фонари над головой Мэтью качнулись на цепях. Глаза у Скелли налились кровью и лезли из орбит, рыжая борода, слипшаяся космами от всех видов нью-йоркской грязи, дрожала как змеиный хвост. Снаружи доносился вой ветра, он привизгивал и присвистывал в щелях между досками стен, будто пытаясь разнести дом в щепки. Двое работяг из доков поднялись с места, один щелкал костяшками пальцев. «Зачем люди так делают? — подумал Мэтью. — Чтобы кулаки казались больше?»

Грейтхауз продолжал улыбаться, как ни в чем не бывало.

— Тогда знаете что? Я себе покупаю стаканчик. А потом мы мирно уходим, вас устраивает?

И к ужасу Мэтью, его большой спутник — большой дурак! — зашагал к стойке, прямо туда, где Кумпол и Бейтер уже ждали его, чтобы свалить. Скелли стоял, не двинувшись с места, скривившись в злобной ухмылке. Мэтью посмотрел на Зеда — видно было, что раб ничуть не стремится оказаться поближе к несчастью, тем более пить его грязной кружкой.

— Да он же вороне своей отдаст, вот что он задумал! — завизжала дама. Впрочем, Мэтью и без нее уже догадался.

«Мы ждем человека, которого хотим нанять на работу», — вспомнил Мэтью слова Грейтхауза.

Мэтью слышал об этом впервые. Нанять Зеда? Раба, который кое-что понимает по-английски, но сам ни слова сказать не может? Грейтхаузу определенно не было нужды здесь пить, потому что у него дома, в пансионе Мэри Беловэр, мозгобойного пойла хоть залейся.

Но Кумпол и Бейтер отодвинулись от направляющегося к стойке Грейтхауза, как осторожные волки. Мэтью встал, опасаясь внезапного взрыва насилия.

— Вы не думаете, что нам бы лучше…

— Сядь, — твердо проговорил Грейтхауз и бросил через плечо взгляд, в котором было предупреждение. — Веди себя прилично, раз мы в приличном обществе.

«Ни хрена себе приличное», — подумал Мэтью, но, поколебавшись, сел.

Двое работяг придвинулись ближе — Грейтхауз не обращал на них внимания. Нэк тер глаза, моргал, вглядываясь в массивную темную фигуру на фоне двери.

— Один стакан, — попросил Грейтхауз у Скелли. — Вашего лучшего, будьте любезны.

Скелли не шевельнулся.

— Я плачу, — хладнокровно и спокойно сказал Грейтхауз, — за один стакан.

Он выудил из кармана монету и бросил ее в денежный ящик на стойке.

— Давай, — злобно сказал Бейтер. — Налей ему и пусть проваливает ко всем чертям со своей черной тварью.

Грейтхауз глаз не сводил с угрюмого трактирщика:

— Как предложил этот джентльмен, — сказал он.

И вдруг Скелли заулыбался — не слишком приятное зрелище. Вид сломанных черных зубов наводил на мысль, что некоторым людям улыбка идет так же, как нимб дьяволу. Просто не к лицу. При виде этой омерзительной гримасы Мэтью ощутил, как уровень опасности взлетел на десять делений — будто трещоткой натянули тетиву арбалета, заряженного злобой.

— Разумеется, сэр! Разумеется! — Скелли достал кружку, отвернулся к полке, открыл бутылку своего обычного мерзкого бренди. Щедро налил столько, сколько полагалось на монету, и со стуком поставил кружку перед Грейтхаузом. — Прошу вас, сэр! Пейте!

Грейтхауз остановился, оценивая расстояние до Кумпола, Бейтера и двух медленно приближающихся работяг. Три хорошо одетых джентльмена уже стояли, возбужденно попыхивая трубками и напряженно глядя, чтобы ничего не упустить. Мэтью тоже встал, что бы там Грейтхауз ни говорил, посмотрел на Зеда и увидел, что даже невольник подобрался, хотя для чего — Мэтью не знал.

Грейтхауз протянул руку, взялся за кружку.

— Одну минутку, сэр, — остановил его Скелли. — Вы же сказали, чтобы налить вам лучшего? Так позвольте же сдобрить его для вас. — Он подался вперед и пустил в кружку длинную, вязкую, коричневую слюнку. — Вот, сэр. — Он снова осклабился своей дьявольской улыбкой. — Либо пейте, либо давайте посмотрим, как будет это пить ваша ворона.

Грейтхауз смотрел в упор на кружку.

— Хм. — Левая бровь — та, что со шрамом от разбитой чашки — стала подергиваться. Какое-то время Грейтхауз молчал. Кумпол начал хихикать, а дама просто тряслась от мелкого сдавленного смеха. Диппен Нэк сгреб одной рукой фонарь, другой свою полицейскую черную дубинку и попытался встать, но третьей руки для опоры у него не было, а потому ничего из этой попытки не вышло.

— Хм, — повторил Грейтхауз, рассматривая пузырящуюся пену в своем стакане.

— Пейте, пейте! — ободрял его Скелли. — Пройдет гладко, как кусок дерьма. Верно, ребятки?

Надо отдать должное здравому смыслу публики — никто не поддержал.

Грейтхауз убрал руку от кружки. Посмотрел Скелли прямо в глаза.

— Боюсь, сэр, мне уже не хочется пить. Прошу прощения, что вторгся к вам, и хочу лишь, с вашего разрешения, получить свою монету обратно, поскольку так и не попробовал вашего… лучшего.

— Нет, сэр! — Улыбка исчезла, будто стертая тряпкой. — Стакан этот ваш, вы за него заплатили — монета моя!

— Но вы же, без сомнения, можете перелить из кружки в бутылку. Как наверняка делаете, когда ваши клиенты… не в силах допить свою порцию. Так что я просто беру свою монету и оставляю вас с миром.

Он потянулся к ящику с монетами, и Мэтью увидел, как дернулось у Скелли правое плечо. Рука этого гада нашла под стойкой топор.

— Хадсон! — крикнул Мэтью, чувствуя, как стучит в висках кровь.

Но большая рука продолжала движение. Грейтхауз и Скелли смотрели друг на друга, схваченные тисками борьбы воль — одна рука тянулась к ящику, другая была готова отрубить ее у запястья.

Без особой спешки Грейтхауз опустил руку в ящик и коснулся монеты пальцами.

Трудно было сказать, что произошло потом, потому что произошло оно с такой быстротой и яростью, что у Мэтью все слилось и размылось, как во сне — будто он зашатался от одного только запаха бренди.

Он еще успел увидеть, как взметнулся зажатый в руке Скелли топор, как блеснул отсвет лампы на острие, успел подумать, что Грейтхаузу придется пропустить следующий урок рапиры. Топор взлетел до вершины своего пути, Скелли сжал зубы, готовый обрушить его вниз, прорубая мякоть, жилы и кости.

Подальше все было размыто — лезвие топора не нанесло удара.

От двери раздался звук, будто приспешники сатаны лязгают кандалами. Мэтью обернулся и увидел, как Зед раскручивает цепь, сорванную с крюка в потолочной балке. На цепи все еще болтался фонарь, когда Зед размахнулся — описавшая круг цепь лязгнула, намоталась на поднятую руку, лампа ударила Скелли посредине бороды с такой силой, что разлетелись стеклянные стенки. Тут же стало ясно, что живущий в лампе огонек очень даже не прочь полакомиться нью-йоркской грязью, сдобренной набранными за неделю каплями бренди, и пламя принялось пожирать бороду с жадностью уличного пса, стащившего баранью котлету. Искры взлетели роем, а Зед уперся покрепче башмаками, и рывок цепи перетащил старого мерзавца через стойку так легко, как пойманного сома через борт лодки. Единственная разница, что у этого сома еще были бакенбарды.

Скелли приземлился на пол, лязгнув зубами, что, возможно, даже украсило его оскал. Но и с полным крови ртом он не выпустил топора. Зед стал подтягивать его к себе, перехватывая руками. С жутким треском на невольнике лопнул пиджак, открывая надувшиеся мышцы спины. Рывком поставив Скелли на ноги, Зед наклонился, выхватил у него топор и небрежно, как бросает камешки ребенок, всадил лезвие в ближайшую стену.

Очевидно, подумал Мэтью, некоторые рождаются дураками — иначе не объяснить, почему даже после такой демонстрации силы двое рабочих набросились на Грейтхауза сзади.

Они обрушили на него вихрь кулаков и взрыв проклятий, но Грейтхауз смахнул с себя противников одним презрительным пожатием плеч. Однако вместо того чтобы вбить их в пол, как ожидал Мэтью, он попятился. Рабочие невероятным образом просчитались в оценках и бросились за ним, оскалив зубы. Пьяные глаза горели огнем.

Успели они сделать шага два, и тут в лица им ударил взлетевший стол. Хруст переломанных носов нельзя было назвать совсем уж немузыкальным. Работяги рухнули, извиваясь на полу, а Мэтью вздрогнул, ощутив сзади шеей движение Зеда и совершенно не желая стоять на пути этого шторма.

Скелли на полу плевался кровью и давал страшные обеты отомстить, Бейтер вжался спиной в стену и думал, как бы проскользнуть в щель, Кумпол хватанул еще глоток бренди и наблюдал всю эту суматоху сквозь щелочки глаз, а неопрятная дама, вскочив на ноги, вопила в адрес Зеда такие слова, что воздух мог бы посинеть от стыда. И в это время Грейтхауз и Мэтью увидели, как один из джентльменов в глубине зала — тот, что сделал замечание о своем оскорбленном носе, — выхватил короткий клинок из висящего на стене плаща.

— Если никто не собирается выставить эту черную мерзость, — провозгласил он, решительно выставив подбородок, — то дайте мне проткнуть его насквозь!

Грейтхауз отступил. Мэтью подумал, что самое время направиться в относительную безопасность улицы, но Грейтхауз никому не предложил следовать этим путем, и на лице у него по-прежнему держалась бесящая полуулыбка.

Фехтовальщик шагнул вперед, и Зед поглядел на Грейтхауза вроде бы с вопросом, как показалось Мэтью, но о чем бы он там ни спрашивал, ответа не удостоился. Тем временем сумел встать Диппен Нэк, занося дубинку, дабы реализовать собственное констебльское правосудие. Но когда он нетвердым шагом двинулся в сторону Зеда, Грейтхауз схватил его за шкирку, строго сказал: «Нельзя!» — и толкнул обратно на стул. Нэк не пытался больше встать, что устроило всех.

Дама с душераздирающим визгом запустила в Зеда кружкой, рассчитывая вышибить ему мозги. Зед перехватил кружку в воздухе одной рукой, помедлил ровно столько, сколько нужно было для прицеливания и метнул ее в лоб человеку с короткой шпагой. Тот свалился навзничь неподвижно — хоть сейчас в гроб.

— У-у-ви-ва-ы! У-у-ви-ва-ы! — заорал с пола Скелли, пытаясь произнести «Убивают», но не имея такой возможности в связи с травмой рта. Он на четвереньках прополз мимо Зеда, вывалился в дверь на Уолл-стрит и побежал через улицу в «Кошачью лапу», продолжая вопить «У-у-ви-ва-ы!»

Кумпол Боскинс воспользовался возможностью — шагнул вперед быстрее, чем можно было бы ожидать от человека его размеров, и плеснул остатки бренди Зеду в глаза.

Раб замычал от боли, пошатнулся, протирая глаза обеими руками, и потому не видел в отличие от Мэтью и Грейтхауза бронзовое воплощение насилия, которое выхватил из кармана Кумпол и привычным жестом надел на пальцы правой руки.

Мэтью понял, что с него хватит.

— Прекратите! — крикнул он и шагнул, чтобы встать рядом с Зедом, но его схватили за шиворот и отшвырнули от греха подальше.

— Стой, где стоишь, — велел Грейтхауз тоном, который предупреждал о бесперспективности всякого спора.

Увидев, что Зед ослеплен бренди, Бейтер снова осмелел, бросился вперед и с размаху ударил Зеда кулаком в левую скулу. Потом ударил ногой по правой голени — звук был такой, что Мэтью не сомневался: сломана кость. Но совершенно внезапно взметнулись две черные руки, раздался треск одежды — и Бейтер лишился почти всей своей рубашки. Небрежно вылетел вперед локоть — и курносый нос над разинутым ртом Бейтера взорвался, брызнув струями крови в свете ламп. Бейтер вскрикнул, как младенец, зовущий мать, и рухнул на пол, хватая за ноги Кумпола.

— Отстань, так тебя-растак! — рявкнул тот, с размаху ударив ногой, чтобы освободиться, а Зед тем временем рубашкой Бейтера стер с глаз жгучий алкоголь.

А потом, как и полагал должным Мэтью, наступил наконец момент, когда столкнулись два голых бычьих черепа.

Кумпол не стал ждать иной возможности: отпихнув в сторону плачущего Бейтера, он шагнул вперед и своим орудием убийства нацелился Зеду в лицо — кулак свистнул в пустом воздухе. Только что Зед был там — и вдруг не стало. Второй удар — тот же результат. Кумпол теснил противника, подняв левую руку для отражения удара, а правой сам нанося удары, каждый из которых мог стать смертельным.

— Бей его, бей! — кричала дама.

Усердия Кумполу было не занимать, а уж грубой силы — тем более. Чего ему недоставало — так это успеха, потому что куда бы ни бил кастет, раба там уже не было. Все быстрее и быстрее сыпались удары, но Зед еще быстрее уклонялся от них. У Кумпола на лбу выступил пот, дыхание стало тяжелым.

Завывая в пьяном кураже, в дверь, повисшую на одной петле после бегства Скелли, вломилась толпа посетителей из «Кошачьей лапы». Зед не обратил внимания — он был занят уходами от смертельного прикосновения меди.

— Стой и дерись, трус черномазый! — рявкнул Кумпол, брызгая слюной. Удары становились размашистей и слабее.

Кумпол выбросил вперед левую в отчаянной попытке поймать Зеда за галстук, удержать под ударом, но не успели его пальцы сомкнуться на шелке, как правая рука раба ушла назад, кулак с размаху вдвинулся Кумполу в челюсть с жутким шмякающим звуком, от которого ликующие завывания толпы стихли мгновенно — будто людям явилось небесное знамение. Глаза у Кумпола закатились на лоб, колени подогнулись, но левая рука держала галстук, а правая продолжала удар, в котором было больше усердия, чем расчета, потому что мозг Кумпола уже удалился с вечеринки.

Зед легко ушел от удара, чуть отклонив голову. А потом — о чем впоследствии рассказывали от Больших Доков и до самой Почтовой Дороги — Зед поднял Кумпола Боскинса легко, как мешок с мукой, и швырнул лысым черепом вперед в забитое досками окно, куда не раз вылетали многие другие, хотя далеко не столь крупные жертвы размолвок. Когда Кумпол отправился на неласковую встречу с мостовой Уолл-стрит, вся передняя стена здания содрогнулась так, что люди перепугались, как бы она не рухнула, и бросились прочь визжащей спасающейся массой. Застонали балки, посыпались опилки, заскрипели цепи под закачавшимися фонарями, и в дверях возник верховный констебль Лиллехорн с криком:

— Что тут творится, во имя семи дьяволов?!

— Сэр! Сэр! — Нэк снова был на ногах и даже шел, пошатываясь, к двери. Мэтью заметил, что констебль либо пролил кружку себе на штаны, либо ему уже не нужен ночной горшок. — Я пытался прекратить, сэр! Вот честное слово, сэр!

Он прошел мимо Зеда и весь сжался, будто боялся повторить выход Кумпола.

— А ты заткнись, — бросил ему Лиллехорн. Поражая глаз костюмом и треуголкой тыквенного цвета и желтыми чулками над блестящими коричневыми ботинками, он вошел в зал и сморщил с отвращением нос, оглядывая обстановку. — Здесь есть кто-нибудь мертвый?

— Этот черномазый всех нас хотел убить! — завизжала дама. Она позволила себе собрать недопитые кружки со стола, где сидели рабочие с верфи, и держала по одной в каждой руке. — Смотрите, что он с этими бедняжками сделал!

Лиллехорн стоял, похлопывая себя по ладони тростью с серебряной львиной головой, внимательно оглядывая помещение. Длинное бледное лицо с тщательно подстриженной бородкой и усами, узкие черные глаза под цвет волос (некоторые говорили, что эти волосы щедро окрашены индийской краской), увязанных в хвост лентой того же цвета, что и чулки.