— Я еще не обращался с этим к Мак-Кеггерсу. А теперь послушай внимательно. — Он прожевал последний кусок колбасы и снова потянулся за чаем. Потом взял кружку Мэтью и одним глотком ополовинил сидр. — Я про эту историю с игрой в джинго. Войти в логово воров, прикидываясь дурачком. Ну, даже прикидываться не пришлось, это другое дело, но ты подверг себя риску, Мэтью, и не делай вид, будто это не так. Если бы я знал, что ты берешь на себя такое задание, я был бы с тобой.

— Вы были полностью заняты другим делом, — возразил Мэтью, имея в виду дело доктора Коффина, ради которого Грейтхаузу пришлось отправиться на другой берег реки, в Нью-Джерси. — И насколько я помню свою должностную инструкцию, я имею право принимать и отвергать клиентов без вашего утверждения.

— Именно так. Почему мне и нужно, чтобы кто-то прикрывал тебе спину. Я заплатил Мак-Кеггерсу за разрешение надеть на Зеда костюм, который я для него купил, и пойти с ним в «Петушиный хвост». Я пообещал, что с Зедом ничего не случится — и это верно, учитывая, на что он способен.

— Но вы же не знали, способен он или нет. Это еще надо было проверить. — Мэтью вернулся к фразе, от которой перестал грызть крекер. — Прикрывать мне спину? Вы хотите, чтобы Зед был моим телохранителем?

— Не беленись, Мэтью. Послушай. Ты знаешь, какие инструкции я просил Мак-Кеггерса дать Зеду? Защищать нас с тобой и себя самого. Я был готов вступить в любой момент.

— Ага, — кивнул Мэтью. — Вам чуть руку не отрубили.

— Да все знают про топор, который Скелли держит под стойкой! Мэтью, я не дурак!

— Равно как и я, — спокойно ответил Мэтью. — Равным образом мне не нужен телохранитель. Вам не пришло в голову, что, если ходить с рабом, можно нарваться на куда большие беды, чем если просто войти куда-то — пусть даже в логово воров, как вы сказали, — надеясь решить проблему собственными мозгами? И я в восхищении от бесстрашия Зеда. Достохвальное качество, не сомневаюсь. Но иногда бесстрашие идет рука об руку с беспечностью.

— Ум и упрямство тоже иногда ходят задница к заднице! — огрызнулся Грейтхауз. Трудно было сказать, от злости запылали у него щеки или от острой колбасы, но на секунду у него в глазах вспыхнул красный огонек: предупреждение, которое иногда замечал Мэтью на уроках фехтования, когда Грейтхауз забывался и ему казалось, будто он в настоящем уличном бою — из тех, что дали ему выучку и оставили шрамы. В такие минуты Мэтью считал, что еще хорошо, что его не освежевали: хотя он уже научился оберегать кожу, все-таки выше любительского уровня ему не подняться. Он молча отвернулся и отпил сидра, ожидая, пока старый вояка вернется из кровавых коридоров памяти.

Грейтхауз щелкнул костяшками пальцев. У него и без того кулаки большие, подумал Мэтью.

— Кэтрин возлагает на тебя надежды, — проговорил Грейтхауз примирительным тоном. — И я полностью согласен, что не должно быть ограничений, каких клиентов ты берешь, каким отказываешь. И действительно, как она тебе говорила, эта профессия опасна — порой даже смертельно опасна. — Он помолчал, разминая пальцы, и наконец сказал, что собирался: — Я не могу быть с тобой все время, а мне противно было бы видеть на твоем надгробном камне год тысяча семьсот второй.

— Мне не нужен те… — Мэтью резко замолчал. Он почувствовал, как его обступает тьма — черным плащом посреди весело завтракающих клиентов Салли Алмонд. И тьму эту он отлично знал: страх, нападающий без предупреждения, от которого колотилось сердце и иголочками пота кололо виски. Страх этот был связан с картой, на которой виднелся кровавый отпечаток пальца. Карта эта лежала у него дома — в бывшей молочной на задах обиталища Мармадьюка Григсби. Об этом послании, доставленном неизвестным гонцом после приключений, связанных с Королевой Бедлама, Мэтью никогда никому не рассказывал. Он не хотел, чтобы знала Берри, и уж точно не должен был знать ее дед, всегда держащий перо наготове. Хотя несколько раз Мэтью чуть было не доложил о ней Грейтхаузу, все же он решил придержать язык и не обращать внимания на эту тьму. Временами это получалось.

Карта была угрозой. Даже не угрозой — обещанием смерти. Такую получил Ричард Герральд, единоутробный брат Грейтхауза, и через семь лет обещание было выполнено. Такую карту получил магистрат Натэниел Пауэрс, у которого Мэтью работал клерком и который свел Мэтью с Кэтрин Герральд. Над Пауэрсом еще витало обещание смерти, и летом он уехал с семьей из Нью-Йорка в колонию Каролина — помогать своему брату Дерхему управлять табачной плантацией лорда Кента.

Карга обещала смерть в текущем году или в будущем, или еще через год. Когда человек получает такую карту, ему не уйти от руки профессора…

— Ты свою кашу есть собираешься? — поинтересовался Грейтхауз. — Она когда простынет, противная становится.

Мэтью покачал головой, и Грейтхауз придвинул к себе тарелку.

Через минуту, когда старший партнер почти очистил тарелку четырьмя взмахами ложки, тьма отступила, как обычно. Сердце снова билось ровно, покатывающий пот испарился, Мэтью сидел спокойно, и лицо его ничего не выражало. Никто даже представить себе не мог, что здесь присутствует человек, за которым гонится по пятам страшная смерть и будет гнаться годами… или сегодня же, например, на Бродвее всадит ему нож.

— Ты где странствуешь? — Мэтью заморгал. Грейтхауз отодвинул тарелку. — Ты куда-то девался. По знакомому мне адресу?

— Я думал про Зеда, — ответил Мэтью вполне убедительно.

— Думать ты можешь сколько хочешь, — быстро сказал Грейтхауз, — но решение я уже принял. Абсурдно, что человек с талантами Зеда вынужден таскать трупы. Я тебе говорю, рабов я видал много, но впервые вижу в рабстве человека из племени га. И если есть шанс купить его у Мак-Кеггерса, не сомневайся — я это сделаю.

— А потом постараетесь его освободить?

— Именно так. Как было вчера указано, закон запрещает рабам посещать таверны. Какая нам польза от Зеда, если он не сможет войти туда, куда нам нужно? — Грейтхауз стал доставать из кармана деньги. — Кроме того, мне не нравится мысль держать у себя раба. Религия не позволяет. В Нью-Йорке уже имеются освобожденные рабы, в том числе парикмахер Мика Рейнод, стало быть, прецедент есть. Доставай деньги, я зову Эвелин.

Он поднял руку, подзывая официантку со счетом.

— Да, прецедент, — согласился Мэтью, — но всем этим рабам вольная была утверждена до приезда лорда Корнбери. Я вот не знаю, согласится ли он подписать указ.

— Все по порядку. Доставай деньги, ты же уже поел? — Нерешительность Мэтью была очень красноречивой, и Грейтхауз, тяжело вздохнув, откинулся на спинку стула. — Только не говори мне опять, что у тебя их нет.

— Тогда не буду. — Мэтью хотел было пожать плечами, но предпочел не злить Грейтхауза.

— Не надо бы мне за тебя платить, — сказал Грейтхауз, когда Эвелин подошла к столу. — Третий раз за неделю. — Он натянуто улыбнулся официантке, принимая счет, просмотрел и заплатил. — Спасибо, лапонька. Смотри деревянных дьюитов не бери.

Та засмеялась стеклянными колокольчиками и пошла заниматься своим делом.

— Слишком много тратишь на одежду, — заметил Грейтхауз, вставая со стула. — На что теперь у тебя деньги пошли? На эти дурацкие ботинки?

Мэтью тоже встал и снял с крюка треуголку.

— У меня были расходы.

За ботинки еще предстояло заплатить в четыре взноса. За последний костюм он расплатился наполовину и до сих пор был должен Бенджамену Оуэлсу за рубашки, но так хороши они были, эти рубашки, с меловой белизной и синевой птичьих яиц, с кружевами спереди и на манжетах. И притом — последняя мода для молодых людей со средствами. Как же их не купить, если хочешь произвести впечатление?

— Твои дела касаются только тебя, — сказал Грейтхауз, шагая вместе с Мэтью к выходу из таверны. — Пока не начинают вынимать деньги из моего кармана. Ты же знаешь, я веду счет.

Они уже были у самой двери, как вдруг из-за стола, где она сидела с подругами, встала женщина средних лет с острым носом, в мелких седых кудряшках под лиловой шляпкой, и поймала Мэтью за локоть.

— Ой, мистер Корбетт! Одно только словечко!

— Да, мадам?

Он знал миссис Айрис Гарроу, жену купца Стивена Гарроу с угла улицы Дюк-стрит.

— Я хотела попросить вас надписать мне другой экземпляр «Уховертки», это можно? Мне неудобно даже рассказывать, но тем, что был, Стивен случайно убил таракана. Я ему чуть уши не оторвала!

— Буду счастлив, мадам.

— А новых приключений нет? — замирая заранее, спросила другая дама — Анна Уиттеккер, жена олдермена из управления доков.

— Нет, — ответил за него Грейтхауз с такой силой, что чашки звякнули на столике. Взяв Мэтью за локоть, он подтолкнул его к двери. — Всем всего хорошего!

На Нассау-стрит гулял прохладный ветерок, сияло серебристое солнце. Мэтью подумал: можно быть сегодня знаменитостью — а завтра по твоему имени размажут таракана. Лучше носить красивую одежду, высоко держать голову и купаться в славе, пока она есть.

— И еще одно, — сказал Грейтхауз, останавливаясь. Они недалеко ушли от двери Салли Алмонд. — Я хочу знать, насколько разумен Зед. Насколько, например, он понимает по-английски. Насколько быстро его можно обучить. Ты мне можешь в этом помочь.

— Чем? — спросил Мэтью и тут же понял, что пожалеет о своем вопросе.

— Знакомством с учительницей, — пояснил Грейтхауз. Мэтью не спешил с ответом, и он уточнил: — Которая помогает учителю Брауну. В школе.

Ну, конечно, Берри Григсби. Мэтью отступил в сторону, пропуская запряженную быком телегу, направлявшуюся к рынку.

— Я хочу знать ее мнение. Приходи со своей подругой в Сити-Холл сегодня к четырем часам. В мансарду Мак-Кеггерса.

— Вот она будет в восторге!

Мэтью представил себе Берри в мансарде, где Мак-Кеггерс хранит свои скелеты и омерзительные реликвии ремесла коронера. Вылетит она оттуда, как ядро из двенадцатифунтовой пушки.

— Восторг ее мне не нужен, и твой тоже. Просто будьте там вовремя. — Грейтхауз прищурился, посмотрел на север вдоль Нассау-стрит. — Есть у меня одно дело, и оно может отнять время. Полагаю, у тебя найдутся сегодня занятия, не требующие риска для жизни?

— Что-нибудь отыщется.

Всегда есть подробные отчеты о старых делах, которые Мэтью привык писать. Из того, кто был клерком, такую привычку уже не вытравить.

— Значит, в четыре часа.

И Грейтхауз зашагал на север навстречу утреннему движению.

Мэтью смотрел ему вслед. «Есть у меня одно дело». Грейтхауз вышел на охоту — Мэтью почти что видел, как он нюхает воздух. Человек в своей стихии, волк среди овец. Значит, ведет дело? А кто клиент? Очевидно, Грейтхауз держит это в тайне. Ну, и у Мэтью тоже есть тайна. Даже две: кровавая карта и размер долга.

Ну, и третья тайна тоже.

«Со своей подругой», — сказал Грейтхауз.

Могло бы быть и больше, подумал Мэтью. Но в его положении, при его опасной профессии, когда над ним тяготеет кровавая карта…

Подруга — вполне сойдет.

Проводив взглядом Грейтхауза, Мэтью повернул на юг, пошел к номеру седьмому по Стоун-стрит, где ему предстояло провести утро за писанием дневника и время от времени отмечать звуки, которые могли бы быть далеким хохотом исчезающих призраков.

Глава четвертая

Шли по синему небу облака, и солнечный свет заливал деревни и холмы, окрашенные багрянцем, золотом и медью. Шел своим путем очередной день, шли своим путем дела Нью-Йорка. Мимо Устричного острова шел кораблик под белыми парусами, направляясь в Большие Доки. Разносчики продавали с тележек сласти, хрустящие чипсы и жареные каштаны. Торговля велась бойко — публику привлекали к товару молодые девицы, танцевавшие под трещотки бубнов. Один мул решил проявить силу воли, таща по Бродвею телегу с кирпичами, и застыл в неподвижности, из-за чего тут же образовалась пробка, четверо мужиков подрались, и их пришлось разливать водой. Ирокезы, прибывшие в город небольшой группой продавать оленьи шкуры, смотрели на представление с серьезными лицами, но все же посмеивались, прикрываясь ладонями.

Несколько женщин и затесавшийся в компанию мужчина бродили по кладбищу за чугунной оградой церкви Троицы. Там, в тени желтеющих деревьев, приносили цветок или тихое слово любимому, покинувшему земную юдоль. Впрочем, времени здесь проводили немного, ибо знали: Господь с распростертыми объятиями принимает достойных, а живым следует жить.

С лодок на реках тянули сети, сверкающие окунем, алозой, камбалой и снэппером. Паром между причалом Ван-Дама на Кинг-стрит и пристанью на той стороне Гудзона в Вихокене непрестанно сновал через реку, перевозя торговцев и путешественников, которым иногда приходилось убеждаться, что ветры и течения даже такую простую поездку могут превратить в трехчасовое приключение.

На другом краю города горели многочисленные светильники коммерции — от горна кузнеца до печи гончара, горели ярко весь день, расписываясь на небе дымами с перьев труб. Ближе к земле работали строители, возводя дома, и двигалась на север цивилизация. Грохот деревянных колотушек по сваям и визг пил не прекращался ни на секунду, а самые давние голландские поселенцы с тоской вспоминали добрые старые тихие дни.

Особенный интерес представлял тот факт, что новый мэр, Филипп Френч, был коренастым мужчиной, поставившим себе целью замостить булыжником как можно больше городских улиц. И эта деятельность тоже распространялась на север за Уолл-стрит, но на нее требовались деньги из казначейства, и потому все застряло на стадии бумажной подготовки у губернатора лорда Корнбери, которого последние дни редко видали на публике вне стен его особняка в форте Уильям-Генри.

Все эти события составляли фон жизни Нью-Йорка. В том или ином виде или обличье они повторялись так же верно, как рассвет и закат. Но того события, что происходило сегодня в четыре часа по серебряным часам Мэтью, прежде еще не бывало: Берри Григсби по узким ступеням Сити-Холла восходила в мансарду, в царство Эштона Мак-Кеггерса.

— Осторожнее, — предупредил Мэтью, когда она оступилась, но через две ступеньки сам споткнулся и вынужден был ухватиться за ее юбку, чтобы не упасть.

— Я вас прощаю, — сказала она ему сухо и высвободила юбку, а рука Мэтью сама убралась со скоростью птицы, случайно севшей на горящий утюг. Берри все с той же грацией повернулась и пошла дальше, к двери на самом верху. Оглянулась на Мэтью, он кивнул, и она постучала в дверь — как он ей и говорил.

Отношения между ними последнее время стали, как мог бы сказать решатель проблем, запутанными. Обоим было известно, что дед пригласил Берри из Англии, чтобы найти для нее если не позицию, то партию. И в первой строке кандидатов в женихи, по крайней мере в коварном уме Григсби, стоял некий нью-йоркский житель по фамилии Корбетт, а потому Мэтью получил приглашение превратить молочную в свою резиденцию, наслаждаясь совместными трапезами и обществом клана Григсби, от которого его отделяло всего несколько шагов. «Ну покажи ты ей город, — нудил Григсби. — Своди ее пару раз на танцы, не умрешь же ты от этого».

Вот тут Мэтью не был уверен. Последний кавалер Берри, его друг и партнер по шахматам Ефрем Оуэлс, сын того самого портного, как-то вечером, провожая Берри домой, провалился в сусличью нору и повредил ногу. Теперь с танцами было покончено хотя бы до тех пор, пока не спадет опухоль. Но где бы ни встречал сейчас Мэтью своего друга — за столиком в «Галопе» или с костылем на улице, у Ефрема сразу круглились глаза за очками, и он хотел узнать, во что сегодня была одета Берри, куда она шла, говорила ли она что-нибудь о нем, и так далее, и так далее.

«Ну не знаю я! — отвечал Мэтью слишком, быть может, резко. — Я же ей не опекун! И разговаривать о ней у меня тоже нет времени».

«Но Мэтью, Мэтью! — И это действительно звучало жалобно — особенно когда Ефрем хромал на костыле. — Правда же, что ты таких красивых девушек больше вообще не видел?»

В этом Мэтью тоже не был уверен. Но сейчас, когда он стоял к ней так близко на лестнице перед дверью Мак-Кеггерса, пахло от нее очень приятно. Быть может, это запах коричного мыла, которым она моет кудрявые пряди медных волос, или аромат полевых цветов, обрамляющих соломенную шляпку. Берри было девятнадцать — исполнилось в конце июня. Событие отпраздновали, если можно так назвать, на борту злополучного судна, которое перевезло ее через Атлантику и выгрузило грязным комом на доски причала. Такой ее Мэтью впервые и увидел. Но тогда — это тогда, а сейчас — это сейчас, и намного лучше. Щеки и лепной нос Берри усеивали веснушки. Твердо и решительно вырезанный подбородок, темно-голубые глаза, такие же любопытные к миру, как и у ее достопочтенного деда. На ней было синее платье и кружевная шаль на плечах — ночной дождь принес прохладу. Еще до знакомства с Берри Мэтью ожидал увидеть гнома — в соответствии с диспропорциональным сложением Мармадьюка, но ростом она была почти с Мэтью, и ничего гномьего в ней не было. На самом деле Мэтью даже находил ее хорошенькой. Более того — интересной. Ее описания Лондона, его жителей, собственных путешествий — и приключений — в английской глубинке было очень интересно слушать за столом у Мармадьюка. Мэтью надеялся когда-нибудь увидеть этот невозможно огромный город, который звал его к себе не только атмосферой интриг и опасностей, почерпнутой из чтения «Лондон газетт». Конечно, до того, чтобы попасть в Лондон, надо еще дожить, поскольку интриг и опасностей и в Нью-Йорке хватает.

— Отчего ты на меня так смотришь? — спросила Берри.

— Как?

Он отвлекся мыслями, и глаза тоже отвлеклись, но он немедленно отвел взгляд и взял себя в руки. В ответ на стук Берри в двери приоткрылся глазок, и за ним показался глаз за стеклом очков. Когда Мэтью был здесь впервые, он стал свидетелем экспериментов Мак-Кеггерса с пистолетом над Розалиндой и Элси — двумя парикмахерскими манекенами, которые служили мишенями. Не говоря уже о том, какие еще предметы там за дверью. Через минуту Берри помчится по лестнице обратно.

Открылась дверь, и Эштон Мак-Кеггерс произнес приятным голосом:

— Добрый день, заходите, будьте добры.

Мэтью жестом пригласил Берри заходить, но она и так уже заходила, не обращая на него внимания. Мэтью ступал следом, Мак-Кеггерс закрыл дверь — и тут Мэтью чуть не налетел на Берри, потому что она застыла неподвижно, оглядывая пристанище коронера.

Свет, льющийся в окна мансарды, освещал то, что висело над головой на балках: «ангелов» Мак-Кеггерса, как он их когда-то назвал в разговоре с Мэтью, — четыре человеческих скелета: три взрослых и один детский. Вдоль стен этого макабрического зала висели двадцать с лишним черепов разных размеров — и целые, и с отсутствующими челюстями или другими элементами. Связанные проволокой кости ног, рук, грудные клетки, кисти и стопы служили декорацией, пригодной только для жилья коронера. В этой большой комнате стояли медового цвета каталожные шкафы, а на них — другие костяные инсталляции. Были здесь и скелеты животных, свидетельствующие, что Мак-Кеггерс собирает кости ради их форм и разнообразия. Рядом со столом, где в сосудах с какой-то жидкостью плавали предметы неопределенного, но явно не ординарного происхождения, была стойка Мак-Кеггерса со шпагами, топорами, ножами, мушкетами, пистолетами и более грубыми видами оружия вроде дубинок со зловещего вида гвоздями. И перед этим стендом предметов, превращающих человеческие существа в мясной ряд, стоял Хадсон Грейтхауз, который любовался инкрустированным пистолетом, вертя его в руках.