Но вместо того чтобы успокоить, мысль о пасынке встревожила ее. Часто Шми спрашивала себя, а не из-за Оуэна ли она столь охотно и быстро согласилась выйти замуж за Ларса? Она погладила мужа по широким плечам. Шми любила его. Она наконец-то в кого-то влюбилась, не порывисто и страстно, как когда-то, — то давнее чувство казалось теперь почти нереальным. Ровное спокойное чувство радовало ее, хотя сначала казалось, что это — лишь благодарность за избавление от рабского ошейника, Но все-таки какую роль сыграл в ее решении Оуэн? Вопрос мучил ее все эти годы. Может быть, нужно было заполнить пустоту в сердце? Энакин ушел — гораздо раньше, чем могла предположить Шми, и у нее осталось так много чувств, которые нужно было кому-то отдать. А Оуэну нужна была мама…

Интересно, а на самом деле смогли бы мальчики подружиться? Они такие разные… Когда подойдет время, Оуэн примет у отца ферму, а Клигг передаст ему все дела, как когда-то сделал отец Клигга, а еще раньше — дед, как заведено в семье Ларс из поколения в поколение. Оуэн, сметливый и добродетельный наследник этой земли, едва ли когда променяет гордость и удовольствие фермерской жизни на, может быть, более тяжелую, зато яркую жизнь.

А Энакин…

Шми чуть было не рассмеялась, представив, как ее нетерпеливый сын, чья голова забита мечтами о дальних странствиях и подвигах, возится с влагоуловителями. Кончилось бы все тем, что Клигг постоянно бы злился и ругался — точно так же, как тойдарианец Уотто. Энакин умеет выводить из себя обстоятельных и солидных, а его жаждущую приключений душу не смирить никаким чувством ответственности перед поколениями фермеров, гнувших здесь спину. Гоняться на болидах, летать среди звезд, искать на свою голову подвигов — вот это как раз по нему. И как раз то, что выводит Клигга из себя.

Воображение нарисовало раскрасневшегося супруга, в гневе разыскивающего, куда подевался Энакин, который в очередной раз замечтался, глядя в небо. Шми тихонько хихикнула.

Клигг покрепче обнял ее, не догадываясь о причинах смеха.

Шми наконец-то было хорошо. Она — там, где должна быть. А Энакин — там, где должен быть он.

Она больше не носила пышных и неудобных одежд, которые когда-то были признаком ее высокого положения. И можно было забыть о томительных часах в кресле, пока горничные укладывали ей волосы в затейливые прически и накладывали на лицо ритуальный грим. Теперь достаточно было простого белого платья и двух обычных косичек. Но странное дело, без всей этой брони Падме Амидала казалась еще более красивой.

Сейчас она сидела на нагретой солнцем скамье возле женщины, которая была очень похожа на саму Падме, только чуть-чуть старше и, может быть, чуть женственнее. Платье соседки было еще проще, а волосы не так тщательно причесаны. Но это не мешало ей быть красивой. И если Падме Наберри сияла всей красотой юности, то от Солы Наберри (так звали вторую) веяло силой и уверенностью зрелости.

— Ты уже закончила переговоры с королевой Джамиллой? — поинтересовалась Сола, и по ее тону каждому стало бы ясно, что лично она невысокого мнения об этих встречах.

Падме бросила косой взгляд на сестру и снова стала смотреть за возней Риу и Пуджи, маленьких дочерей Солы.

— Всего одна встреча, — проговорила она. — Королева должна была передать некоторую информацию.

— О проекте создания армии, — добавила Сола.

Падме не стала подтверждать очевидное. Уже несколько лет военный проект был притчей во языцех и темой для жарких дебатов в Сенате. А она-то, наивная, считала, что то давнее выступление перед сенаторами — еще в статусе королевы — было самым трудным.

— В Республике так шумят и галдят, что едва ли сенатор Амидала сумеет все уладить, — пренебрежительно заметила Сола. Падме опять повернулась к сестре, удивленная ноткой сарказма. — Разве не это занимает твое время?

— Я пытаюсь этим заняться, — поправила Падме.

— Вы все пытаетесь этим заниматься.

— Что ты хочешь сказать? — Падме в затруднении нахмурила брови. — В конце концов, я же сенатор.

— Сначала королева, потом сенатор, и кто знает, сколько постов впереди.

Сола прикрикнула на дочерей, чтобы угомонились.

— Ты так говоришь, будто тебе противно, — сказала Падме. — Как будто говоришь о… о скверных вещах.

— О великих вещах, — со смешком поправила ее Сола. — Если все делать во благо.

— Ну а этим ты что хочешь сказать?

Сола пожала плечами, как будто не была уверена, стоило ли вообще заводить этот разговор:

— По-моему, ты сама себя убедила, что незаменима. Что без тебя ничего не должно происходить.

— Сола!

— Но это так, — настаивала сестра. — Ты отдаешь, отдаешь, отдаешь, отдаешь… Никогда не возникал соблазн взять? Хотя бы немножко?

Падме неуверенно улыбнулась:

— Что взять-то?

Сола не отрывала взгляда от дочерей.

— Посмотри на них, — предложила она. — Я вижу, как блестят твои глаза, когда ты смотришь на моих детей. Я знаю, как ты их любишь.

— Конечно люблю!

— А своих собственных не хочешь завести? — Вопрос проскользнул как бы между прочим. — Собственную семью? Мне кажется, пора.

Падме выпрямилась:

— Я… — Она замолчала и попробовала еще раз. — Я… я… знаешь, я сейчас работаю над одним важным делом. Правда, очень-очень важным.

— А после того как ты сделаешь свое очень-очень важное дело, отыщешь другое, на этот раз очень-очень-очень важное, так? И так же пламенно будешь верить в него. Дело будет касаться Республики и правительства, но вряд ли будет касаться тебя.

— Как ты можешь?!

— Я говорю правду, и ты это знаешь. Когда ты сделаешь что-нибудь для себя?

— Я делаю!

— Ты знаешь, о чем я.

Падме с вымученной улыбкой покачала головой. Смотреть на Риу и Пуджу было веселее и легче, чем задумываться над словами старшей сестры.

— Разве жизнь определяется только детьми? — спросила она.

— Вовсе нет, — отмахнулась Сола. — Только все не так. Точнее, не совсем так. Я говорю в широком смысле, сестренка. Ты все свое время тратишь на чужие проблемы, на диспуты, на неурядицы целых планет, обсуждаешь, действительно ли некая торговая гильдия честно ведет дела в той или иной системе. Ты все силы тратишь на то, чтобы сделать жизнь других лучше.

— Да что в этом плохого?

— А как же твоя жизнь? — Голос Солы вдруг стал серьезным. — А как же сама Падме? Никогда не хотела сделать лучше собственную жизнь? Помощь другим приносит тебе удовольствие, это я знаю. Это видно. Ну а ты сама? Ты знаешь, что такое любовь, сестричка? А как продолжается мир в детях? Приходила ли тебе хоть однажды мысль об этом? Не пробовала ли ты остановиться и подумать: что хорошего ты принесешь миру своим незнанием, непониманием, отсутствием чувств? Ты не находишь, что жизнь твоя недостаточно полна?

Падме хотела резко ответить, что ее жизнь и без того полнее некуда, но прикусила язык. Она смотрела, как ее племянницы возятся на заднем дворе с бедола-гой-астродроидом, и думала, что слова сестры странным и непонятным образом породили беспокойство, разрушающее спокойствие и уверенность в своем личном предназначении.

И впервые за много дней Падме думала не об ответственности и не о голосовании, а слова «проект создания армии» не могли заглушить хохота девочек.

— Слишком близко, — сумрачно сказал Оуэн отцу, пока они обходили ограду фермы.

Надо было проверить, нет ли повреждений. Его мысли прервал громкий дикий рев. Уже во второй раз, и теперь — гораздо ближе.

Оуэн озадаченно посмотрел на отца. Оба они знали, что банты не разгуливают в их краях сами по себе. Травы в окрестностях одинокой водосборной фермы немного, пастись негде. Но их рев трудно перепутать, да и с кем тут их путать, на пустынной планете? Значит, это не стадо диких бант, а в таком случае… Молодой человек поежился.

— Почему так близко к фермам? — спросил он.

— Мы давно ничего не делали, — откликнулся отец. — Если дать дикому зверю бегать на свободе, он со временем забывает урок.

Оуэн скептически наморщил нос.

— Тускенам постоянно приходится давать уроки хорошего поведения, — сказал Клигг Ларс.

Оуэн не отвечал. Он просто чесал затылок.

— Видишь, как давно им преподавали хорошую трепку? — фыркнул отец. — Ты даже и не помнишь. В этом-то и проблема!

Банта взревел снова.

Клигг оскалился, глядя из-под руки в направлении звука:

— Пусть Беру побудет у нас. Вы оба оставайтесь внутри периметра и держите ружья под рукой.

Оуэн послушно кивнул. Как раз когда они оба добрались до двери, ветер вновь принес тоскливый низкий вопль. Совсем рядом.

— Что стряслось?

Шми задала вопрос, как только мужчины вошли в дом. Должно быть, тоже слышала рев банты. Но Клигг Ларс лишь улыбнулся в ответ.

— Просто песок засыпал в нескольких местах сенсоры, — сказал он, — выкапывал их, устал…

Он поспешно ретировался к умывальнику.

— Клигг…

Беру смотрела только на Оуэна, но выражение ее лица было такое же тревожное, как и у Шми.

— Что стряслось? — Голос ее был эхом голоса Шми.

— Да ничего! Правда, совсем ничего…

Но Беру не Шми, ее словами не успокоишь. Она просто встала у Оуэна на пути, уперев кулаки в бедра.