Очень хорошо, если она хотела, чтобы он взял их к себе, то для чего? Возможно, в качестве шпионов. «Зуб за зуб». Генрих закашлялся, подавляя охватившее его огромное желание рассмеяться. Рука его супруги, некоторое время лежавшая спокойно, опять начала перебирать его волосы. Он вздохнул и прижался к ней сильнее. Долгие годы он приучал себя поддерживать ровное дыхание и держать мышцы расслабленными, когда мысли мечутся, словно крысы в клетке. Поэтому он не боялся, что тело выдаст его. Он чувствовал прилив тепла и симпатии к своей прекрасной молодой жене. Она не знала, какой у нее был противник, — и никогда не должна узнать, иначе может стать опасной. Сейчас она была такой легкой добычей. Она играла ему на руку, создавая впечатление, что имеет влияние на короля, а также явно указывая на людей, которые были сторонниками Йорка, и за которыми следовало следить.

Однако над удовлетворением взяло верх чувство замешательства, потому что Генрих никак не мог понять, чего же Элизабет пыталась добиться. Любая опасность для него будет опасностью и для нее. Она была его женой, не имеющей власти королевой, потому что Англия не приняла бы правящую королеву. Несомненно, ее положение в качестве жены было лучше, чем, скажем, тетушки Уорвика, если бы тот взошел на трон. Кроме того, она достаточно ненавидела его, чтобы потерять мир ради реванша… Тело Генриха все же подвело его. Он вздрогнул, и Элизабет в полусне крепче обняла его и пробормотала словно непослушному ребенку:

— Тише…

Нет, не то. Это так непохоже на Вудвиллов: жертвовать собственной персоной или выгодой ради достижения какой-то цели.

Генрих с некоторым усилием снова расслабился. Подсознательно, в поисках утешения, он стал касаться губами груди Элизабет, нежно лаская благоухающую кожу. Все еще сонная, она вздрогнула и немного повернулась к нему, чтобы посодействовать его ласкам. Тошнота, которая подкатывала к горлу Генриха, исчезала. Его жена была одной из Вудвиллов, такая же похотливая, как и ее мать. Слава тебе, Господи, за это. Даже ненавистная вдовствующая королева не нападала на мужчин, удовлетворявших ее желания. Пока он удовлетворяет Элизабет в постели, она не будет причинять ему вред. Только когда Эдвард уклонялся от исполнения супружеских обязанностей, его жена устраивала скандалы для достижения цели. Эдвард, должно быть, был сумасшедшим, думал Генрих, все более страстно и целеустремленно лаская свою жену. Кто пожелал бы уклониться, когда страсть и выгода так переплетались?

Генрих не намеревался провести ночь так же, как предыдущую, но рассвет уже озарил небо, когда он поднялся.

— Я дам тебе немного отдохнуть, — сказал он, когда Элизабет тоже села. — Останься в постели. Когда потеплеет, мы встанем вместе, чтобы ты могла поехать со мной на охоту.

— Я надеюсь, это будет для меня маленьким отдыхом, — засмеялась Элизабет.

Это была искренняя чувственность, которой ее научили никогда не стыдиться, но Генрих принял это за предупреждение.

— У тебя никогда не будет возможности отдохнуть больше, чем пожелаешь, — ответил он мягко. — Я стараюсь подбирать пищу по аппетиту.

Она снова засмеялась, вдруг стала серьезной и коснулась его руки.

— У нас ночью был разговор, помнишь?

— Генрих никогда ничего не забывает, — повторил он и перечислил имена.

Это также было предупреждением, но то ли Элизабет было все равно, то ли она ничего не поняла. Она в восхищении хлопнула в ладоши.

— О нет, не надо. Погоди, Генрих, — сказала она, протягивая к нему руку, когда он повернулся к выходу. — Ты будешь приходить ко мне каждую ночь?

— Каждую ночь? — его брови поползли вверх.

Элизабет слегка покраснела и весело покачала головой.

— О, я знаю, что это не всегда возможно. Мы можем быть слишком уставшими, или я не смогу принять тебя таким образом. Я не это имела в виду. Просто у нас никогда не будет более удобного случая, чтобы поговорить наедине. Если мы станем отсылать своих придворных, им станет любопытно, о чем мы беседуем.

Он так быстро наклонился, чтобы поцеловать ее, что Элизабет не успела уловить его взгляд. Когда их губы расстались, выражение лица Тюдора было просто мягким.

— Я буду приходить каждую ночь в силу своих возможностей. Может случиться, что мы вынуждены будем расстаться, — он снова наклонился и нежно прикоснулся губами к ее лицу. — В таких случаях я буду писать тебе письма каждую ночь или просто записку, если у меня не будет времени на письмо.

«Чем больше она будет верить, что я нахожусь в ее власти, — думал Генрих, — тем сильнее она будет стараться удержать эту власть и уберечь короля».

Когда дверь за ее супругом закрылась, Элизабет снова легла. Она устала, но была очень довольна. Генрих был, несомненно, добр, когда с ним обращаются хорошо. Элизабет подумала, что вчерашнее послание было грубой ошибкой. Но, к счастью, его сердце легко успокоилось, намного легче, чем она заслуживала за свою неосторожность. Это было естественно, что потомок уэльского искателя приключений чувствует себя более уязвимым в вопросах, касающихся его достоинства, чем чистокровный член королевской семьи.

Она должна быть осторожной, чтобы никогда не оскорбить его чувства пренебрежительным отношением к его родословной. Она могла заставить свою гордость покориться, потому что была дочерью короля и принадлежала к линии более законной, чем теперешний ланкастерский узурпатор.

Было бы также необходимо постараться не спрашивать слишком много или слишком часто. Но Элизабет не боялась, что это отпугнет Генриха от ее постели именно сейчас — его удовольствие было слишком явным и новым. Однако этой силой нужно осторожно управлять, чтобы жертва не рассмотрела ловушку. Ее мать совершила эту ошибку. При мысли о матери радость Элизабет угасла. Она начала засыпать.

Полностью пробудившись ото сна, Элизабет подумала, что должна была лучше выспаться. Что бы она стала делать, обнаружив реакцию матери на ее желание назначить этих людей в его владение, желание, которое было выше простого милосердия? Сказать Генриху? Ее инстинкт противился позволить чужаку, а Генрих все еще был для нее чужим, хотя стал мужем и любовником, копаться в грязном белье ее семьи. Нет, она сама будет управлять своей матерью.

Но еще задолго до того как Элизабет поднялась, их «грязное белье» хорошо потрепали Генрих, Фокс и Реджинальд Брэй.

— Где вы достали этот список, сир? — спросил Брэй, при этом он выглядел очень несчастным.

— Я думаю, что в этом вопросе я разберусь сам, — ответил Генрих с улыбкой. — Ты их знаешь?

— Я знаю их, потому что знать такие вещи — моя обязанность. Вы верите, что большинство из них благосклонно расположены к вам, но я знаю точно, что Бродруган организует или будет участником восстания против вас. Броутан, братья Харрингтон немного более осторожны, но отстанут не намного.

— Люди Глостера? — спросил Фокс. Брэй покачал головой.

— О, нет. Они жестоко ненавидели Глостера, поэтому их можно считать вашими друзьями. Но они — легитимисты, как они себя сами называют, йоркширские легитимисты.

— Они бы восприняли Ее Величество как правящую королеву?

Вопрос казался почти праздным, так как Генрих все еще был сонным. Он сидел, развалясь у огня в отороченных мехом тапочках и халате.

— Я не думаю, что они до такой степени сумасшедшие, — сказал Брэй. — Они бы подняли весь Уорвик. В самом деле, это успокоило бы мое сердце, если бы вы сказали, сир, кто предложил вам этих людей. Они опасны. Нужно следить за каждым, кто произносит эти имена.

Генрих рассмеялся.

— Не беспокойся по этому поводу. Если они опасны для меня, то чем они воспользуются, ядом или ножом, чтобы уничтожить меня?

— Я не думаю, что они станут использовать обычные способы. Они считают себя честными людьми. Но я не ручаюсь за них в данном случае. Почему бы не приказать арестовать их?

— По какому обвинению? — спросил Фокс.

— Я люблю справедливость, — ответил Брэй, нахмурившись. — Если бы у меня было хоть малейшее основание, эти люди уже давно чахли бы в надежной тюрьме или, что еще надежнее — в своих могилах.

— Господи, прости! — воскликнул Генрих. — Это полнейшая глупость — убивать козла, который ведет овцу на бойню. Фокс, подыщи для каждого из них место, при этом сохраняя их при дворе, но чтобы они не слишком были близки ко мне. Может быть, Ричард, тебе срочно нужна подмога? Как насчет Мортона, Эджкомба, Пойнингса? Не слишком ли они все переутомлены? А ты, Брэй?

Два мрачных лица абсолютно не отреагировали на усмешку Генриха.

— Вы играете в очень опасную игру, сир, — запротестовал Брэй.

Улыбка Генриха расширилась, он потянулся и зевнул.

— Когда мне было шесть лет, Эдвард призвал меня ко двору. Если бы моя мать забрала меня, я бы умер. Когда мне было четырнадцать, мой дядя убежал со мной в Бретань, и мы угодили прямо в зубы бури, которая обещала утопить нас. Когда мне было восемнадцать, Эдвард предложил мне мою нынешнюю жену в качестве приманки и послал за мной двух убийц. Когда мне было двадцать шесть, Ричард подкупил Ландойса, чтобы тот убил меня или послал меня сюда, на кровопролитие. Я не принимаю в счет убийц, которые пытались убить меня и потерпели неудачу. Так что ты сказал об опасности?

— Не одна, а больше жизней висят сейчас на той же нити, что и ваша, Ваше Величество, — сказал Фокс, с укором поджимая губы. — Моя в том числе. Я бы хотел, чтобы вы были более осмотрительны. Нисколько не меньше я вижу и положительные стороны этого поступка. Необходимо вести строгое наблюдение.

— Они сделают пять маленьких окошек, чтобы подсматривать в более темные сердца, — пробормотал Генрих. — Брэй, дай мне список тех, кто еще склонен к этому. — Он уловил испуганный взгляд Брэя, который достаточно легко сменил страх на взрыв смеха. — Самых главных из них. Я не собираюсь выслушивать от тебя список имен всех противников ланкастерской династии в стране.

— Среди них есть также и женщины, — ответил Брэй.

— Тогда и женщин тоже, — легко согласился Генрих, хотя казалось, что тяжесть этого решения выжимала из него дыхание. — На данный момент, Реджинальд, этого будет достаточно.

Когда он ушел, Генрих сказал мягко:

— Мой маленький Фокс, ты будешь следить за ним. Брэй — любитель справедливости со слишком большим сомнением и страхом. В конечном счете, ты должен принять на себя его деятельность. Короли не могут допускать сомнений.

— Он будет проверять и следить за судьями, — согласился Фокс. — Он сделает для вас много хорошего, потому что ему будет доставлять удовольствие вынюхать предательство, и вы узнаете имя любителя справедливости.

— Ричард, я люблю тебя, — пробормотал Генрих. — Ты так часто избавляешь меня от необходимости выражать мои собственные мысли.

— И я вас тоже люблю, Ваше Величество, потому что великие дела для меня как мясо и вода. Все же я не могу допустить ошибки слепого правителя. Но, по правде говоря, не пора ли сейчас нанести визит к заключенным в башне?

— Да, сейчас как раз пора освободить Нортумберленда. Как проходит перемирие с шотландцами?

Фокс все понял. Как только перемирие будет подписано, Нортумберленд будет освобожден. Любое вероломство, которое он предполагал, могло быть затем замечено и доложено шпионами Генриха на севере и при дворе Джеймса.

— Почти сделано. Посланники очень подходящи.

— Слишком подходящи?

— Я не думаю. Они этим исполняют волю короля, Джеймс миролюбивый человек. Ваше Величество, я бы молился за его здоровье.

— Ты думаешь, оно в опасности?

— Из-за проскользнувших то тут, то там слов я думаю, его сын перережет ему горло, а затем вам, если сможет.

Генрих уставился на огонь.

— Змея на груди — хорошая причина для мира за границей, — сказал он мягко, при этом он все время вертел кольцо, которое на его палец надела Элизабет.

Несколькими часами позже Элизабет пригласила на завтрак свою мать. Это было оскорбительно, поскольку вдовствующая королева была уверена, что имеет полное право входить и выходить из апартаментов своей дочери, когда ей заблагорассудится. Поступок дочери подразумевал, что Элизабет не намеревалась позволять своей матери такую свободу. Глубоко возмущаясь, она сделала заключение, что Элизабет была неблагодарной и бессердечной дочерью, и если бы ее постигла болезнь, она это заслужила. Ее когда-то красивое лицо было искажено гримасой разочарования и жалости к себе. Всех любящих ее детей у нее отняли, и она осталась с недоброжелательными дочерьми: Элизабет, которая так высоко поднялась с тех пор, как вышла замуж за этого ублюдка Вэлмана, что нуждалась в хорошей трепке, а также те обе хныкающие младшие, которые так и льнули к своей сестре, игнорируя свои обязанности перед обманутой матерью.

— Я предполагаю, что должна сделать вам реверанс до самой земли, — резко сказала она после того, как надменно распустила фрейлин королевы.

Элизабет нисколько не возмутилась. В данный момент им лучше было остаться наедине.

— Но не мне, мама, — ответила она. — Если ты и сделаешь реверанс, то только моим покоям.

— Я не буду. Даже, даже…

— Королю, мама?

— Называй его, как хочешь — для меня он не король. Он даже своей матери запретил кланяться ему.

Элизабет опустила глаза. Ей стало стыдно, но не за то, что она дразнила мать реверансом, а за разницу в отношениях, которая позволяла Генриху упасть на колени перед своей матерью, не боясь последствий. Возможно, она была неправа. Жизнь ее матери была такой горькой, шатко колеблющейся между слишком большим великолепием и слишком темным мраком.

— О, мама, это был дурной жест. Ты знаешь, а ведь я немного умна. В самом деле, я приложила все усилия, чтобы исполнить твою волю. Я осторожно попросила своего супруга и получила то, что хотела. Дворяне будут назначены. Личный секретарь Генриха, доктор Фокс, принес приказы.

Мать королевы схватила бумаги, увидела, что они были подписаны и с печатями, и принялась читать.

— Ты дура! — выкрикнула она.

— Дура? — Элизабет побледнела. Ее самые худшие опасения подтвердились.

— Я сказала назначить их в твое владение, ты идиотка, а не в его!

— Но какая разница? У них сейчас есть средства к жизни. Разве это не то, чего ты добивалась?

— Чего я?..

Она заметила, что губы ее дочери дрожат, и смягчила выражение своего лица. Как они с Эдвардом, которые оба любили власть, могли иметь таких слабоумных детей, она не могла себе представить. Однако нужно успокоить дочь, иначе хныкающая дура будет достаточной идиоткой, чтобы сказать своему ублюдку супругу, что ее мать недовольна назначениями.

— Элизабет, любовь моя, — сказала она спокойно, — твоего супруга заставила жениться на тебе та любовь, которую люди все еще питают к твоему отцу. Разве ты не видишь, что его единственное желание — это избавиться от тебя? Поэтому он наполнил твое владение шпионами.

— Я не боюсь шпионов, мама, — твердо сказала Элизабет. Если из-за этого тревожилась ее мать, тогда она могла успокоиться. Она не боялась Генриха. Она представила его мягкое лицо и устремленные на нее, горящие страстью глаза. Губы, которые так ласково целовали ее грудь, руки, которые так нежно выискивали секреты ее тела. — Я никогда не сделаю ничего, что бы шпион мог рассматривать, как мою измену. Тогда чего же бояться?

— Идиотка! — выругалась ее мать, снова теряя над собой контроль. — Разве нельзя привести доказательства? Кроме того, как ты можешь быть уверена, что никогда не примешь человека или дашь милостыню кому-нибудь, кто является скрытым предателем? Ты должна все начать сначала и избавить себя от этих наблюдающих за тобой глаз. Я найду других людей, подходящих тебе.

— Я сейчас не могу ничего просить, — медленно сказала Элизабет.

Вдовствующая королева нахмурилась.

— Сейчас как раз пора, сейчас, до того как он устанет от тебя, до того, как наполнит свою постель проститутками. Отказывай ему до тех пор, пока он не выполнит твое желание. Он еще не может уложить в постель любовницу. Даже его собственные слуги выразят неодобрение, если он это сделает до того, как у тебя появится ребенок. Им нужен наследник Йорков, чтобы выражать свои ничего не стоящие притязания на трон твоего отца.

«Ты только что перехитрила себя, — подумала Элизабет — Генрих не может причинить мне вред, если ему нужен наследник. Если люди в моем владении шпионы, не для того ли они, чтобы защищать меня от опасности, от которой ты предостерегаешь меня? В любом случае убрать их отсюда — не послужит ли это доказательствами злого намерения по отношению ко мне?»

Слезы накатились на глаза Элизабет и стекали по щекам. Она не знала, что было ужаснее — ее боязнь, что мать была права либо оживший страх, что вдовствующая королева тайно подготавливала заговор.

ГЛАВА 15

— Что вы думаете о нравах жителей Лондона? — спросил Генрих у Джона Мортона, который был теперь архиепископом Кентерберийским, сменив на этом посту Бурчье.

— Относительно вас, Ваше Величество? — кивнул Мортон в ответ на улыбку Генриха. — Священники рассказывают мне, что никогда ранее не было так много и таких пылких молитв за здоровье определенного человека. Смею заверить, что если бы враг подошел к этому городу, его жители закрыли бы ворота и сражались.

Генрих вздохнул.

— Молюсь, чтобы никогда не было необходимости оказывать мне подобное одолжение.

Архиепископ молча смотрел на стекающие по стеклу маленького окна в личном кабинете Генриха дождевые капли. Кабинет был небольшой, красивой комнатой позади спальни, обставленной с изрядной роскошью и предназначенной для конфиденциальных разговоров. Генрих пользовался им, если ему хотелось побыть одному или побеседовать с кем-либо в частном порядке. Хотя он проводил здесь обычно немного времени, но это время имело для него огромное значение.

— Нет никакой причины откладывать наше путешествие по стране, за исключением, конечно, погоды. — Мортон сделал паузу, а затем медленно продолжил: — Вы должны ехать. Вам необходимо сменить обстановку. Вы устали, сын мой.

Генрих исповедался, и эти слова были взяты из его исповеди. Король сжал губы.

— Неужели я выгляжу слишком озабоченным? Элизабет, в свою очередь, нет.

— И как она может быть озабоченной, — подумал он. — Что это за брак? Я слежу за ней. Она следит за мной.

— Я не решаюсь взять ее с собой, — напряженно добавил, он. — И не решаюсь оставить здесь.

— Вы устали, — повторил Мортон. — Вы должны оставить ее здесь, сир, что будет лучше как для вашего здоровья, так и в политических целях.

Генрих беспокойно зашевелился. Он знал, что, несмотря на упоминание Мортона о его здоровье, опасность для него представляли не физические потребности Элизабет.

— Она хочет поехать. Я не желаю обидеть ее.

— Пообещайте ей следующее путешествие по стране. Необходимо, чтобы в этот раз король появился один. На Севере…

Быстрый раздраженный жест прервал повторение слов о том, что на Севере слишком сильны позиции приверженцев Йорка, и что там скорее будут приветствовать Элизабет как королеву, чем Генриха как короля.

— Как обстоят дела с Францией?

Мортон не выказал удивления от перемены темы беседы.

— Я еще не получил известий, но ожидаю со дня на день, нет, с часу на час, известие о том, что договор утвержден.

— И они непременно освободят Дорсета?

— Это второе условие.

— Я хочу, чтобы мне дали знать об этом в любое время дня или ночи. Пошлите за мной в спальню Ее Величества, если не сможете найти меня в моей.