Робертсон Дэвис

Убивство и неупокоенные духи

Посвящается Бренде

Печатники находят по опыту, что одно Убивство стоит двух Монстров и не менее трех Неупокоенных Духов… Ибо Убивство влечет за собой Повешение, к вящему веселию Сброда. Но ежели к Убивству присовокупляются Неупокоенные Духи, никакая другая Повесть с этим не сравнится.

Сэмюэль Батлер (1612–1680)

I

Грубый перевод

(1)

Я сроду так не изумлялся, как в тот миг, когда Нюхач выхватил доселе скрытое орудие, ударил меня и я упал.

Откуда я знаю, что умер? Мне показалось, я вернулся в сознание через долю секунды после удара. Я услышал, как Нюхач произносит: «Он мертв! О господи, я его убил!» Моя жена стояла на коленях рядом со мной; она пощупала пульс, прижалась ухом к моей груди и произнесла — с самообладанием, удивительным, если принять во внимание обстоятельства: «Да, ты его убил».

(2)

А где же был я? Я наблюдал эту сцену с близкого расстояния, но не из тела, лежащего на полу. Мое тело — в таком ракурсе, в каком я его никогда не видел при жизни. Неужели я и правда был таким крупным мужчиной? Не великан, но ростом в шесть футов и весьма увесист. Видимо, да, ибо вот он я, лежу, облаченный в плохо поглаженный летний костюм — в отличие от моей жены и Нюхача; они оба в чем мать родила или в чем спрыгнули с кровати — моей кровати, — в которой я их застал.

Величайшая банальность человеческой драмы, но для меня внове: муж застает жену в постели с любовником, любовник вскакивает, выхватывает скрытое оружие, наносит мужу сильный удар — по-видимому, слишком сильный — в висок, и муж валится мертвый к его ногам. Я уже сказал, что как никогда в жизни изумился такому повороту событий. Ради всего святого, зачем он это? И неужто больше нельзя вернуть все как было — чего страстно желали и он, и я?

Нюхач совсем пал духом; он попятился, плюхнулся задом на кровать и истерически зарыдал.

— Ой, заткнись, — сердито сказала моя жена. — Некогда сейчас реветь. Помолчи и дай мне подумать.

— О боже! — выл Нюхач. — Бедняга Гил! Я не хотел! Это не я! Я не мог! Что теперь будет? Что со мной сделают?

— Если поймают, то, скорее всего, повесят, — ответила она. — Прекрати шуметь и делай, что я говорю. Во-первых, оденься. Нет, погоди! Сначала вытри эту чертову штуку салфеткой и вставь обратно в футляр. На ней кровь. Потом оденься и иди домой, да позаботься, чтобы тебя никто не видел. У тебя пять минут. Потом я начну звонить в полицию. Шевелись!

— В полицию! — Его испуг был столь карикатурен, что я засмеялся — и понял, что они меня не слышат. Нюхач совершенно утратил мужество.

В отличие от моей жены. Она была мужественна и решительна, и я восхитился ее самообладанием.

— Разумеется, в полицию. Человека убили. Так? Об этом нужно сообщить немедленно. Так? Ты работал в газете и этого не знаешь? Делай, что я говорю, и быстро.

И это любовники? Где же нежность между ними? Потрясение моей жены проявилось только в том, что к ней вернулась старая привычка — то и дело добавлять: «Так?» Мне казалось, я отучил ее от этого, но в грозную минуту привычка возобладала. Моя жена никогда не владела, что называется, хорошим слогом. Она не уделяет достаточно внимания языку.

Нюхач, стеная и едва волоча ноги, принялся облачаться — в неуместно франтовские одежды, за которые его вечно высмеивали коллеги-журналисты. Но он повиновался приказам. Первым делом он взял бумажную салфетку и вытер безобразную металлическую дубинку, выскочившую из его элегантной трости. Ручка трости служила рукояткой также и для дубинки. Затем он вкрутил орудие обратно в тайник. Как гордился он этой мерзкой штукой! А ведь я его тысячу раз предупреждал, что люди, носящие при себе оружие, рано или поздно пускают его в ход. Но он считал эту штуку атрибутом крутого мачо, броской приметой маскулинности. Он купил ее за большие деньги в знаменитом магазине в Лондоне. Он утверждал, что это даже лучше, чем трость со шпагой. Но зачем ему вообще нужна была шпага или дубинка? Теперь-то он убедился в моей правоте. Несчастный шпендрик! Убийца. Он убил меня.

Я все еще злился, но не мог и удержаться от смеха. Почему он меня ударил? Наверно, потому, что, застав их in flagrante, я пошутил, несмотря на свой гнев. «Боже, Эсме, с кем угодно, только не с Нюхачом!» И он в ярости, подпитанной, вероятно, любовным пылом, выхватил дубинку и треснул меня.

Сейчас он оделся, но явно пока не пришел в себя. Он на цыпочках обогнул мое тело, почти загородившее дверь, вошел в гостиную и двинулся прямо к шкафчику с напитками. И достал бутылку коньяка.

— Нет, — сказала моя жена, последовав за ним в гостиную. — Забыл? До конца спектакля — ни капли.

Она засмеялась, а он — нет. Он вечно повторял эту заезженную шутку в адрес пьющих актеров, но в применении к нему самому она, видно, показалась уже не такой смешной. Он поставил бутылку на место.

— Вытри бутылку там, где ты ее трогал, — велела моя жена. — Полиция снимет пальчики.

«Снимет пальчики!» Это значит — будет искать дактилоскопические отпечатки. Как она владеет полицейским жаргоном! Я восхищался ее хладнокровием. У двери Нюхач повернулся, явно выпрашивая поцелуй. Но моей жене было теперь не до поцелуев.

— Поторопись, да смотри, чтобы тебя не видели, — распорядилась она.

Он ушел — самый элегантный убийца, какого только можно себе представить, но лицо искажено болью. Впрочем, кто обратит внимание на театрального критика, чье лицо искажено болью? Это одна из примет его профессии.

(3)

Как только он ушел, моя жена, все еще обнаженная, как летний ветерок, принялась перестилать постель. Наведя порядок, она плюхнулась на кровать, чтобы остался отпечаток только одного тела. Потом слегка прибралась в спальне, вымыла и вытерла два бокала. Быстро, но тщательно оглядела пол; достала щетку для чистки ковров и почистила ковер. Слегка намочила полотенце и протерла все места, которых мог коснуться Нюхач. В методичности ей не откажешь!

Я наблюдал за ней с восхищением и некоторой долей похоти. Обнаженная женщина прелестна, когда лежит в постели, готовая к любви, но насколько она красивее, когда трудится! Как дивен был изгиб ее шеи, когда она искала возможные отпечатки пальцев! Отчего она так прекрасна в этот миг? От возбуждения? От ощущения опасности? Оттого, что произошло убийство? Ибо она стала свидетельницей убийства — возможно, даже пособницей.

А теперь к телефону.

— Полиция? Убийство! Моего мужа убили. Пожалуйста, приезжайте скорей.

И она дала наш адрес. Неплохая актриса. Ее голос впервые дрогнул от волнения. Но когда ее уверили, что полиция обязательно приедет, она не волновалась. Она удивительно быстро стерла макияж, подпорченный утехами с Нюхачом, надела ночную рубашку и халат, причесалась — а потом растрепала волосы, видимо приведя их в приличествующий случаю, по ее мнению, беспорядок. И села за стол — свой письменный стол, так как собиралась писать статью в ожидании, пока полиция позвонит снизу из подъезда.

Ждать ей пришлось недолго.