На меня наорал управляющий — старик с бородой, как у Санты, только воняла она у него кошачьей мочой. Он приказал мне вычистить еще одну клетку, на этот раз злобного попугая, который все время верещал и норовил меня цапнуть.

И все в целом шло неплохо, пока не пришел парень и не попросил мышь, мол, нужна хорошая, упитанная. Не успел я подивиться критериям, как он добавил:

— Это для моего удава.

На тот момент я проработал всего часов пять, но уже чувствовал ответственность за эту коллекцию пахучих зверушек. Мыши в ней были самыми мелкими. Санта сказал, что они в стеклянном аквариуме, в кладовке, и отправил меня с ужасным поручением выбрать, которую из них приговорить к смерти.

Когда я открыл крышку, сотня мышей уставилась на меня огромными круглыми глазами. Я сунул руку и схватил одну: белая милаха с крохотными ушками доверчиво смотрела на меня. Я с минуту держал ее — а потом сунул обратно в аквариум, где она спешно зарылась под своих собратьев.

То, что случилось дальше, больше напоминало сон. Вроде ты ничего не сделал — по крайней мере, осознанно. Но в какой-то момент понимаешь, что просто перевернул полный мышей аквариум. Занятный факт: испуганные мыши передвигаются невероятно быстро.

Когда я услышал визг, то рванул обратно в зал и увидел, что владелец удава пытается увернуться от орущего попугая, посетительницы — запрыгнуть на прилавок, Санта — их успокоить, дети — поймать мышей, а помощники Санты — догнать детей. Где-то посреди этого хаоса я выпалил, мол, просто не могу отдать животинку тому парню.

Позже, увольняя меня, управляющий положил мне на плечо сморщенную руку и сказал:

— Сынок, у тебя кишка тонка для зоомагазина.

Он был прав. У меня кишка была тонка обречь на смерть ни в чем не повинную мышку.

Вот и припугнуть первокурсников я тоже не мог. Да, необходимое зло, но я предоставил эту задачу Чарли. Стоило ему разок рявкнуть — и они послушно сели и заткнулись.

* * *

Чарли все равно, кажется, на взводе, даже хуже обычного, так что приходится спросить:

— Ты вообще в порядке?

— Мать рожает.

— ОПЯТЬ?! — спрашивает Джесс.

По какой-то неясной причине мать Чарли родила второго ребенка только семь лет спустя после первого, зато потом рожала детей чуть ли не каждые двенадцать минут. Помню, как наш учитель в первом классе собрал нас в круг и сообщил, мол, с Чарли этим утром случилось нечто замечательное. Он стал старшим братом. На что сам Чарли выскочил в центр круга и завопил, что его жизнь отныне рухнула.

— И как его назовут? — с легкой усмешкой интересуется Камила.

— Перо.

— Перо? — переспросил я. — А разве не так называют тюремные заточки? — Хорошо, что я сижу далеко и Чарли не может до меня дотянуться.

— А еще, — прибавляет он, — я провалил тест по химии. Не знаю, зачем я позволил консультанту уговарить меня пойти на углубленный курс. Надо было попроситься перевестись на обычный! Адам…

— Я с ней поговорю.

Не согласись я сразу, Чарли непременно скажет, что вообще-то этим должны заниматься его собственные родители — и занялись бы, не будь у них девять миллионов других детей. Его вечная боль, как Самого Старшего Брата. Да, я мог отказаться, сказать, что он сам в состоянии подать прошение, но, зная Чарли, боюсь, в итоге он выкинул бы какую-нибудь глупость и снова получил наказание.

К этому моменту Эмеральд прикончила бо́льшую часть моей курицы. Я задумываюсь, забрать у нее контейнер или продолжить любоваться, как она жует.

— Так что, вы идете или нет? — спрашивает Джесс, и я понимаю, что прослушал, о чем они говорили.

— Может быть, — отвечает Мэтт. — Было бы клево…

— Нет, — отрезает Камила, будто пресекая затею на корню. Вероятно, так и есть. Она старше брата на две минуты и, сколько я себя помню, неизменно этим пользуется.

— Слишком далеко, — ноет Чарли. — Туда ж где-то час ехать.

— Правда, далеко. — Разумеется, Элисон его поддерживает. — Мы даже не знаем, действительно ли они хороши.

— Хороши, уж поверь, — настаивает Джесс. Видимо, речь о какой-то очередной мутной группе. У Джесса настоящее предубеждение водить нас на выступления тех, о ком хоть кто-то слышал.

Наша компания (Чарли, Элисон, Камила, Джо, Натали, Кейт, Бьянка, Майкл, Джош, Мэдди, Шон — да практически все) дружно начинает ворчать, что никуда мы не поедем. Выступление на открытой площадке будет не раньше конца октября. Холодно. Далеко ехать. Джесс и Мэтт недовольны, но, кажется, смирились.

— Я в деле, — сообщаю я, уже предвкушая развлечение, ведь это же клево — куда-то поехать. — Да, будет круто. Приключение! Захватим с собой одеяла.

Джесс расплывается в улыбке и довольно болезненно сует мне в ухо свободный наушник.

— Мужик, ты не пожалеешь. Послушай.

Завывания солиста и грохот гитар ничем не отличаются от десятков других групп, к чьему творчеству он меня приобщал, но я улыбаюсь и доедаю остатки курицы. И лишь вполуха слушаю, как остальные решают, сколько машин нам потребуется, чтобы всем доехать на место.

4

Джулиан

После школы я резко сворачиваю направо и срезаю путь через парк. На самом деле парком его не назовешь: никаких тебе горок или спортивных снарядов или чего-то еще, что могло бы привлечь сюда родителей с детьми. Лишь несколько небольших прудов и едва видных тропинок. Мне больше нравится ходить здесь — не потому, что так быстрее, а потому что так я вроде бы не прячусь от Джареда и автобуса, словно последний трус.

Иногда, если хорошенько постараюсь, я вспоминаю, как мы с ним столкнулись в первый же день в детском саду. Мама пришла меня забирать, и я рассказал, мол, у меня в группе есть очень злой мальчик. Бьет других детей, пока воспитатель не видит. Пачкает чужие акварели черным карандашом. Рушит башенки, которые построили ребята.

Мама слушала, кивала, а потом заявила, что не бывает злых детей, есть только несчастные.

— Откуда тебе знать? — спросил я. — Ты же его не видела.

— А мне и не надо. Я и так знаю. — Она не рассказала, откуда именно, но заверила, что Джареда надо просто пожалеть.

На следующий день, когда он опрокинул мою башенку, я положил руку ему на плечо и сказал:

— Все в порядке. Я знаю, что ты просто несчастлив.

А он ударил меня в глаз.

Я сказал маме, что она была не права. Джаред злой, он меня ударил. Я ждал, что она рассердится, пригрозит позвонить его родителям, но мама повторила, что злых нет, есть несчастные, а злость изводит человека, как незаживающая болячка.

Позже, глядя, как Джаред в одиночку играет на площадке или прячется под деревянными балками домика, точно оживший садовый гном, я с грустью представлял болячки у него под кожей, там, где никто не видит.

Но я их видел. И вижу до сих пор и сочувствую ему так, как научила меня мама.


Однако меньше бояться его я так и не стал.

Едва войдя в дом, я открываю чемодан и достаю блокнот на пружине. Я нашел его в мамином столе, в нашем прежнем доме, и спрятал, пока остальное имущество описывали, упаковывали и убирали прочь. Иногда я почти мог их представить: кисти для рисования, зубные щетки, рубашки, лоскутные одеяла, книги, музыкальные инструменты — все они спят в коробках, в темноте.

Насколько я знаю, в одной из этих коробок лежат еще сотни таких блокнотов. Но этот — все, что мне досталось. Страницы исписаны с обеих сторон, ровно до половины блокнота.

Я листаю наугад и останавливаюсь на уже хорошо знакомой странице. Первый раз, когда я на нее наткнулся, решил, будто это список маминых любимых фильмов. Я опознал не все, но пара ей точно нравилась. С другой стороны — а где тогда все ленты с Ширли Темпл? Мама их обожала. И откуда в списке фильмы о войне? Их она терпеть не могла.

Так если это не перечень любимых или нелюбимых фильмов, то что же? Раз она их написала, значит, это было важно. Может, что-то случилось в те дни, когда она их посмотрела. Или… не знаю, но что-то же это значило.

В тысячный раз я жалел, что мама не озаглавила списки, потому что весь блокнот из них одних и состоял. Список мест. Список цветов. Список песен. Но ни единого заглавия. Никакого контекста. Ни малейшего шанса понять, что они все значат.