Робин Вассерман

Девочки в огне

В веке золотом,
Светом залитом, —
Вечная весна
И, как снег ясна,
Юных тел нагая белизна.

Уильям Блейк [Блейк У. Заблудшая девочка. Пер. В. Топорова. — Здесь и далее примеч. пер.]

Поверишь ли, когда скажу —
Ты королева сердца моего.

Nirvana

Сегодня

Понаблюдайте в предзакатный час за оравой девчонок, которые, ошалев от радости, потому что закончились уроки, впихиваются в городской автобус. Неловкие руки проходятся, якобы невзначай, по ложбинке между приподнятых лифчиком грудей, обгрызенные ногти колупают зрелые прыщики, губы искусаны, глаза прищурены в тщетной попытке не расплакаться. Слабейшие проглочены и выплюнуты стильными и сильными. Девчонки в клетчатых юбчонках, подтянутых неизмеримо выше колена, девчонки, пользующиеся резким рывком автобуса, чтобы упасть на объект своего внимания — «упс, прости, парниша, не хотела тыкать своими буферами тебе в лицо, а это у тебя телефон в кармане или ты просто рад встрече?»

Даже не пытайтесь их не заметить. Девчонки повсюду. Вон они стоят, прислонившись к стене магазина, и с деланно беззаботным видом поигрывают сигаретой, выпуская клубы дыма; или набирают номер на телефоне, визгливо сообщая окружающим, что «мамаша такая сучка». Они повыше задирают юбки перед отделом спиртного в надежде, что им продадут большую бутылку водки, если они сверкнут ляжками, а в косметическом отделе беспомощно глазеют на полки с лаками для ногтей, будто слыша безмолвное одобрение, подначку тихонько скинуть в сумку вон те вишнево-красные бутылочки, оправдать злобные взгляды продавщиц, уступить соблазну, ожиданиям, подростковой обязанности, поддаться.

Поддаться: выберите парочку из них, полностью растворившихся друг в дружке, идеальный комплект, будто видение из прошлого. Ничего особенного, две пустышки. Но когда они вместе, они излучают радиацию, излучают свечение. Примостились на заднем сиденье автобуса, руки переплетены, лбы соприкасаются.

И всю дорогу они поглощены исключительно друг другом, сжигаемые изнутри жаждой всего и побольше — великой, безграничной, экзистенциальной жаждой. Выйдите за ними из автобуса на солнце. Та, что главная (в таких парах обязательно есть главная), стягивает резинку для волос и встряхивает непокорной волнистой шевелюрой. У нее безупречный макияж, яркие, чрезмерно пухлые соблазнительные губы. Другая совсем не накрашена, прямые гладкие волосы платинового оттенка с отдельными ярко-розовыми прядями развевает океанский бриз, пока подружки направляются к воде.

Смотрите: вот они задержались мимоходом, чтобы бесцельно обозреть стойку с солнцезащитными очками и уцененными майками, а теперь глазеют на скейтбордистов и штангистов, любуясь игрой солнечных бликов на умащенных мускулах и капельками пота на тугой коже. Последуйте за ними на песчаный пляж. Не бойтесь, они вас не засекут, потому что никого вокруг не замечают. Понаблюдайте, как они лижут мягкое мороженое, подцепляя языком сливочную спираль: кудрявая втягивает в рот и выпускает обратно сладкую ледяную башенку, медленно и томно ее посасывая, пока другая не заметит ее маневр и не толкнет подружку локтем, отчаянно покраснев. Потом они пройдутся «колесом» по полосе прибоя, после чего, бессмысленно улыбаясь, снимут себя на телефон, запечатлев момент для вечности и поделившись им со всеми, кого знают. Будто существует лишь то, что зафиксировано и просмотрено.

Вот они, надорвав пачку чипсов «Доритос», отмахиваются от алчных чаек и слизывают с липких пальцев оранжевую посыпку. А потом навзничь падают на импровизированную пляжную подстилку — мятую, крашенную вручную простыню, вытащенную из рюкзака кудрявой. Они поделят на двоих пару наушников и уставятся в небо, и неведомый саундтрек будет рисовать для них узоры в облаках.

Постарайтесь сдержаться и не нависайте над ними, не бросайте на них тень возраста, не потрясайте кулаком, не пророчьте скорый конец всему, конец дням, похожим на этот, не требуйте клятв наслаждаться каждой восхитительной минутой и мерить угасающие вечера мелодиями и крошками «Доритос». Сдержитесь. Будь осторожны, не то чары рассеются.

Смолчите, ведь вы знаете девчонок: девчонки никого не слушают. Может, уж лучше растолкать их, швырнуть в море. Пусть это волшебное мгновение станет последним, не подвергнется порче блекнущей памятью или эмоциями; зафиксируйте его во времени, пока не исчезло. Скажите: «Уйдите красиво, девчонки», — и столкните их в волны. Пусть плывут на край света.

Невозможно не смотреть на них, не жаждать смотреть на них; невозможно не вспоминать, как это было, когда это было с вами. Сидеть, дрожа от холода, когда солнце ныряет за горизонт, над тихоокеанским побережьем поднимается ледяной ветер, небо полыхает красным, а вокруг девочек сгущается тьма, и ни одна из них не знает, что пройдет совсем немного времени, и огонь погаснет.

Запомните, как это здорово: пылать огнем.

Мы. Январь — март 1992

Декс. До Лэйси

Еще до того, как мы погибли, до крови на руках и того, что осталось в лесу, до «мартинсов», фланелевой рубашки и Курта, даже до Лэйси стало ясно: худшее, что могло случиться, по крайней мере в этом городе, где никогда ничего не случалось, уже произошло. Хеллоуин, 1991 год: той ночью Крэйг Эллисон отправился в лес с отцовским ружьем. Крэйг Эллисон не значил для меня ничего. Меньше, чем ничего. Живой Крэйг Эллисон — это футболки «Биг Джонсон», идиотские мешковатые джинсы, из-под которых торчит резинка трусов-боксеров», звонкий шлепок мяча. Это баскетбол зимой и лакросс весной, и круглый год — безмозглый блондин со склонностью к жестокости; формально — мой однокашник еще с детского сада, но во всем остальном — обитатель параллельной реальности, где улюлюкают на школьных матчах и коротают субботние вечера за выпивкой и дрочкой под Color Me Badd, а не сидят дома за просмотром сериала «Золотые девочки». Пожалуй, Крэйг — всего лишь груда мышц, и в те немногие разы, когда наши пути пересекались и он удосуживался заметить мое существование, от него, как правило, можно было ожидать брошенной походя милой остроты типа: «Шевелись, сцу-у-ука!» Смерть превратила его сразу и в мученика, и в чудо, хотя ни то ни другое и близко не лежало к правде.

Официальные письма из школы, разосланные нам в течение двух суток, деликатно обрисовывали историю, которую уже знал весь город. Папа любил говорить, что в Батл-Крике даже в собственную постель не нагадишь, без того чтобы сосед тут же не подскочил подтереть задницу, и хотя по большей части он просто хотел позлить маму — ее бесило, когда наш с отцом диалог неизбежно сводился к обсуждению нюансов гипотетического публичного акта дефекации в постель и обстоятельств, в которых его можно ожидать, — доля истины в его словах присутствовала. Батл-Крик, штат Пенсильвания, город, к счастью, достаточно большой, чтобы шансы наткнуться по пути в гастроном на того, кого знаешь с пеленок, составляли лишь пятьдесят на пятьдесят, но все же невелик и питается новыми слухами пополам со старыми обидами. Если вместо баскетбольной тренировки отправиться в лес с папиным ружьем и выстрелить себе в голову, то сплетен не оберешься.

Письма информировали нас о «несчастном случае» с Крэйгом Эллисоном и предлагали родителям «откровенно обсудить» с детьми любые чувства и «позывы», которые могли возникнуть после безвременной утраты «блестящего юноши», ушедшего «в расцвете сил». И никакого упоминания о том, что не последней причиной появления дыры в голове явились ход баскетбольного сезона и подружка, не брезгующая минетом, — основа «расцвета» Крэйга Эллисона.

— Пришло письмо из школы, — сообщил в тот день папа, когда я вернулась домой.

Обычно к моему приходу после уроков он был дома: либо в данный момент не работал, либо работа «не требовала постоянного присутствия». Разумеется, отец вкладывал в эту формулировку более гибкий смысл, чем его наниматели, но они не торопились его поправлять. «Ты удивишься, — любил объяснять мне папа, — но большинство людей стремятся до последнего избегать конфронтации, особенно если человек им по душе». Призвание Джимми Декстера заключалось в том, чтобы быть человеком, который всем по душе.

Открывая «откровенное обсуждение», рекомендованное в письме, папа начал:

— Ханна… — и смолк.

По-видимому, вступление предполагало продолжение: «Хочешь поговорить об этом?», но поскольку в доме Декстеров «говорить об этом» было не принято, а в данном случае мне хотелось говорить еще меньше обычного, я ответила:

— Пойду телик посмотрю.

Он заметил:

— Ты слишком много смотришь телевизор, — после чего устроился рядом со мной на диване с пачкой печенья «Орео» и двумя стаканами молока. Мы посмотрели теле игры «Пирамида» и «Пароль», потом шоу Джерри Спрингера, а дальше домой вернулась мама и с натянутой улыбкой, едва маскирующей раздражение, предложила нам перестать тупить. Не знаю, показал он ей письмо или нет, но она его ни разу не упомянула.

Каждого старшеклассника заставили хотя бы раз встретиться со школьным психологом, оценивавшим уровень наших страданий по десятибалльной шкале; инициатором, как я теперь догадываюсь, выступила страховая компания школьного округа, потому что отец девушки Крэйга был юристом, и отсутствие как минимум жесткого прессинга в сфере психогигиены могло запросто обернуться судебным иском. Моя встреча с психологом состоялась спустя несколько недель после гибели Крэйга, в одно из «окон», зарезервированных для ничтожеств вроде меня (девушка Крэйга явилась уже на следующее утро после и выгадала на своем безутешном горе двухнедельные каникулы). Все ограничилось обычной формальностью. Снятся ли мне кошмары? Бывает ли, что я не в силах справиться с приступом рыданий? Или не могу сосредоточиться на школьных занятиях? Требуются ли мне помощь или консультации? Счастлива ли я?