— А когда будет обед? — спросил я.

— Когда я объявлю об этом, — просто ответила она и повернулась ко мне; лицо ее оказалось совсем близко.

Я обнял ее и, расстегнув серебряную пряжку, коснулся ее нежного животика, и тело ее было мягким и податливым, а волосы струились зелеными волнами.

Там, на кушетке, я и подарил ей обещанную балладу. Губы ее вторили мне без слов.

После обеда — я успешно научился поглощать пищу под водой и могу более подробно рассказать об этом при случае — мы встали из-за стола, накрытого в высоком мраморном зале, довольно странно украшенном сетями и веревками красных и коричневых цветов, и отправились куда-то по длинному узкому коридору, ведущему все вниз и вниз, казалось, ниже дна морского, по винтовой лестнице, которая вилась, сверкая, в абсолютной темноте. Однако примерно ступеней через двадцать брат мой заявил:

— К черту!

Перебрался через перила и поплыл вниз рядом с ними, светящимися во мраке.

— Так быстрее, — подтвердила Мойра.

— А спускаться еще долго, — согласилась Дейдра, зная такую же лестницу в Амбере.

И мы, перешагнув через перила, тоже поплыли вниз, сквозь тьму рядом со светящимися ступенями предлинной лестницы.

Потребовалось, наверное, минут десять, чтобы достигнуть дна; когда ноги наши коснулись его, мы встали прочно и надежно, и вода никуда не сносила нас. Несколько светильников в стенных нишах едва мерцали, слабо освещая окружающее пространство.

— Почему эта часть океана, будучи двойником Амбера, совсем не такая, как остальные воды? — спросил я.

— Потому что здесь все так, как есть! — отрезала Дейдра. Зря это она.

Мы находились в гигантской каверне, из которой в разных направлениях вели тоннели. По одному из них мы и пошли.

И шли очень долго, пока не начали попадаться боковые ответвления. Некоторые были перекрыты дверьми или решетками, другие — нет.

У седьмого ответвления мы и остановились. Дверью служила громадная, окованная металлом серая плита из чего-то вроде сланца, примерно вдвое выше меня. При виде двери смутно вспомнились размеры тритонов. А потом Мойра одарила меня улыбкой, сняла с подвешенного к поясу кольца большой ключ и вставила в замок.

Повернуть не смогла. Наверное, дверью очень давно не пользовались.

Рэндом что-то прорычал, сердитым движением отбросил ее руку и взялся за дело сам.

Сжав ключ правой рукой, повернул.

Щелкнуло.

Рэндом толкнул дверь ногой, та отворилась.

В помещении размером с бальный зал находился Образ. Пол был черным и гладким как стекло, и на полу располагался Образ.

Мерцающий, словно холодное пламя, каким он и был, он обращал все помещение в нечто не совсем реальное. Сложный орнамент, вычерченный светом, состоял в основном из кривых и изгибов, хотя ближе к центру имелось несколько прямых линий; мне он напомнил фантастически замысловатый увеличенный рисунок лабиринта — вариация на тему игр, где карандашом или авторучкой надо неотрывно вывести путь внутрь или наружу [Данный тип «лабиринтов», известный с архаических времен, именуется в узких кругах словом «каэрдройя» (по-кельтски обозначает «стены Трои», отсылка к валлийско-ирландскому мифу о происхождении кельтов от троянцев через Брутуса, внука Энея). К сожалению, похоже, автору данный термин был неизвестен… Именно по этому принципу построены мегалитические «лабиринты» типа Эйвбери и Стоунхенджа, а в Средние века так же часто изображался и критский Лабиринт с Минотавром в центре, что противоречит исходному мифу про Тесея (для прохождения каэрдройи указывающая верный путь нить Ариадны не требуется). Видимо, именно из этих соображений первые переводчики «Хроник Амбера» предпочли перевести авторское Pattern как «Лабиринт», но по-русски все же лабиринт предполагает сооружение с ложными ответвлениями, где ключевым моментом является выбор маршрута, а в Амбере имеет место как раз каэрдройя, где выбирать ничего не нужно.]. Я почти видел слово «Старт» где-то с того края узора. В поперечнике он был около ста ярдов в узком месте посередине, и под полтораста в длину.

В голове моей зазвенели колокола, затем все затрепетало. Прикоснуться к этому Образу было откровенно боязно. Но если я принц Амбера, где-то в моей крови, в нервной системе, в генах должен быть «записан» правильный образ — а значит, я смогу ответить должным образом, смогу пройти эту штуковину!

— Курить охота, — пробормотал я, и прекрасные спутницы наши захихикали — слишком быстро, пожалуй, и явно сдерживаясь, чтобы не сорваться.

Рэндом взял меня за руку:

— Это испытание, но преодолимое, иначе нас бы здесь не было. Начинай очень медленно и не позволяй себе отвлечься. С каждым шагом будет вздыматься сноп искр — не бойся, они безвредные. Будет казаться, будто сквозь тебя как бы течет поток, а через некоторое время закружится голова. Главное — оставаться сосредоточенным и продолжать идти! Ни в коем случае не останавливайся и не сходи с линии, тогда тебе конец.

Рэндом говорил и говорил, подводя меня все ближе, ближе к той стене, что была справа, у дальнего края Образа. Женщины следовали за нами.

Я прошептал Рэндому:

— Я пытался отговорить Мойру от того, что она для тебя придумала. Не вышло.

— Я знал, что ты попытаешься, — улыбнулся он. — Не беспокойся! Год я могу хоть на голове простоять, а может быть, мне даже скостят срок, если я им достаточно надоем.

— Девушку, которую наметили тебе, зовут Виала. Она слепая.

— Ну-ну, — хмыкнул Рэндом. — Те еще шуточки.

— Помнишь, мы говорили о регентстве?

— Да.

— Позаботься о ней и останься с ней на весь год, и я буду щедр.

Молчание. Потом Рэндом сжал мне руку.

— Твоя подружка? — фыркнул он. — Ну и как она?

— Так договорились? — спросил я.

— Договорились.

Мы как раз подошли к тому месту, где начинался Образ, неподалеку от дальнего угла зала.

Я подошел чуть ближе и внимательно рассмотрел нить влитых в камень огней, что начиналась как раз рядом с тем местом, где стояла сейчас моя правая нога. Единственное освещение в зале исходило от Образа. Вода вокруг казалась ледяной.

Я шагнул с левой ноги. Голубовато-белые искры очертили мою стопу. Затем я двинул вперед правую ногу и ощутил тот поток, о котором говорил Рэндом. Сделал еще шаг.

Раздался треск, я почувствовал, как волосы мои встают дыбом. Еще шаг.

Тропа начала резко изгибаться, как бы возвращаясь к исходной точке. Шагов десять, и возникло некое сопротивление. Словно передо мной вдруг вырос черный барьер, отталкивающий меня назад ровно с теми усилиями, которые я прилагал, чтобы продвинуться вперед.

Первая Вуаль, внезапно осознал я, сражаясь с нею.

Преодолев эту преграду, я докажу, что Образ по праву во мне. Просто поднять и опустить ногу вдруг стало невыносимо трудно. Из волос сыпались искры.

Я сосредоточился на огненной линии. Вдох, выдох, шаг, еще шаг.

Вдруг сопротивление ослабело. Вуаль раздвинулась передо мной так же внезапно, как появилась. Я преодолел ее и кое-что обрел.

Я отвоевал часть себя.

Я видел мертвецов Аушвица [Аушвиц — городок в Силезии, в 1940–1945 гг. здесь располагался один из крупнейших комплексов лагерей смерти Третьего рейха. В отечественной традиции чаще используется его польское название «Освенцим».], чьи хрупкие высохшие кости обтягивала пергаментная кожа. Я был в Нюрнберге [Нюрнберг — город в Баварии, в 1945 г. здесь проходил т. н. Нюрнбергский процесс — серия международных трибуналов против руководителей и организаций Третьего рейха.], я знал. Я слушал, как Стивен Спендер декламирует свою «Вену» [«Вена» (1934) — одна из известных поэм сэра Стивена Гарольда Спендера (1909–1995), британского поэта, прозаика и эссеиста. Посвящена восстанию социалистов против режима Дольфуса.]. Я видел мамашу Кураж на сцене в ночь премьеры Брехта [Пьеса Бертольда Брехта «Мамаша Кураж и ее дети» написана в 1938 г., впервые поставлена в 1941 г. в нейтральной Швейцарии, но здесь, вероятно, речь о немецкой премьере 1949 г., где мамашу Кураж играет Елена Вайгель, супруга Брехта.]. Я видел, как ракеты покидают свои насесты — Пенемюнде, Вандерберг, мыс Кеннеди, Кызылкум в Казахстане… [На полигоне Пенемюнде в 1942 г. была запущена первая в мире баллистическая ракета «Фау-2» конструкции Вернера фон Брауна; с базы ВВС США Вандерберг в 1958 г. была запущена баллистическая ракета средней дальности «Тор», а в 1959 г. — первый полярно-орбитальный спутник по программе «Исследователь»; мысом Кеннеди в 1964–1973 гг. именовался мыс Канаверал, с одноименной базы ВВС США в 1958 г. запущен первый американский спутник; Кызылкум (тюркск. «красные пески») — пустыня на территории нынешних Казахстана, Узбекистана и Туркмении, однако автор явно имеет в виду расположенный в ней космодром Байконур. Всплывает вопрос, чем же занимался Корвин во время Второй мировой и в начале «холодной войны», что имел доступ на секретные тогда объекты.] Своими руками я касался Великой Китайской стены [Великую Китайскую стену строили кусками примерно с III в. до н. э. по XVII в. н. э., но с началом правления династии Цин забросили, отчего сооружение к концу XIX в. пришло в полный упадок, кроме небольшого «парадного» кусочка возле Пекина.]. Мы мешали пиво и вино, и Шакспур сказал, что напился, и отошел выпустить газы [Отсылка к сатирическому пасквилю «1601: Разговор, каким он был у социального очага, во времена Тюдоров» (анонимно опубликован в 1880 г., в 1906 г. Марк Твен наконец признал свое авторство).]. Под сенью зеленых лесов Западной Резервации [Западная Резервация Коннектикута — территория у южного побережья озера Эри, прирезанная к колонии Коннектикут указом Карла II. Изначально там обитали племена эри, затем ирокезы. После обретения Америкой независимости земли продали частникам-спекулянтам, те перепродали их поселенцам… Ныне территории эти входят в штат Огайо.] я как-то снял три скальпа за один день. Когда мы маршировали, я мурлыкал навязчивый мотивчик, который потом стал «Aupres de ma Blonde» [«С блондинкою моей» (фр.), также «Голландский пленник» — популярная шансонная песенка, написана после Голландской войны (именно на ней погиб д’Артаньян — как книжный, так и настоящий). Приписывается Андре Жуберу дю Коллету, лейтенанту французского королевского флота, попавшему на той войне в плен и освобожденному в 1704 г. Песенка сохраняла популярность в течение XVIII–XIX вв., а ее английский вариант в исполнении Элвиса Пресли I Love Only One Girl вошел в фильм «Двойная проблема» (1967).]. Я вспоминал, вспоминал… свою жизнь в Тени, которую ее обитатели именовали Землей. Еще три шага, и в моих руках был обагренный кровью клинок, позади остались три трупа, а я во весь опор гнал коня, удирая из революционной Франции [Речь, разумеется, о Великой французской революции (1789–1799).]. И еще многое, очень многое, вплоть до…

Еще шаг.

Вплоть до…

Мертвецы. Они были повсюду. Чудовищно воняло разлагающейся плотью. Вой собаки, которую забивали до смерти. Клубы черного дыма застилали небо, выл ледяной ветер, едва накрапывал дождичек. Глотка моя вся ссохлась, руки дрожали, голова пылала. Спотыкаясь, я брел куда-то, перед глазами плыл туман сжигающей меня лихорадки. Сточные канавы переполнены мусором, дохлыми кошками, содержимым ночных горшков. Раздался звон колокольчика: мимо прогрохотала труповозка, окатив меня грязью и ледяной водой.

Долго ли я так брел, не знаю. Потом какая-то девица схватила меня за руку, и я разглядел кольцо с черепом у нее на пальце. Она отвела меня к себе, но обнаружила, что у меня нет ни гроша и я уже в бреду. По истощенному лицу женщины пробежала гримаса ужаса, стерев улыбку с накрашенных губ, она сбежала, а я рухнул на ее постель.

Позже — опять же, не знаю, насколько позже, — явился какой-то здоровенный мужик, видимо, Черный Дейви [В сочетании с вышеупомянутым перстнем — наверняка отсылка к шотландской народной балладе «Джонни Фаа», она же «Графиня-цыганка» (впервые опубликована в 1740 г.), где по сюжету графиня (в большинстве вариантов отождествляется с Джин Гамильтон) сбегает от супруга с любовником-цыганом.], врезал мне по морде и рывком вздернул на ноги. Я вцепился в его правый бицепс мертвой хваткой, а он наполовину нес, наполовину толкал меня к порогу.

Когда до меня дошло, что меня вот-вот вновь выкинут на мороз, я стиснул его руку еще сильнее, воспротивившись, я давил изо всех оставшихся у меня сил, бормоча полубредовые мольбы.

Потом сквозь пот и слезы, заливавшие мне глаза, я вдруг разглядел его лицо, услышал его пронзительный крик, увидел раззявленный рот, полный гнилых зубов… Его правая рука в том месте, где я вцепился в нее, была сломана.

Он отшвырнул меня левой рукой и, подвывая, упал на колени. Я сел на пол, голова моя ненадолго прояснилась.

— Я… останусь… здесь… пока мне не станет лучше. Убирайся. Вернешься — убью.

— У тебя чума! — выкрикнул он. — Завтра за твоим трупом придут! — Он сплюнул, поднялся на ноги и, спотыкаясь, вышел из комнаты.

Я кое-как добрался до двери и забаррикадировал ее. Потом вернулся к кровати, свалился на нее и заснул.

Если они назавтра и приходили за моим трупом, их ожидало разочарование. Ибо часов десять спустя, посреди ночи, я проснулся в холодном поту и понял, что лихорадка отступила. Я был еще очень слаб, но соображал вполне нормально.