— И не пытайся, а то узнаешь, в каком я состоянии. Пока у меня пара вопросов. Первый: кто меня сюда поместил и кто оплачивает мое пребывание здесь?

— Ну хорошо, — вздохнул он — тонкие усики песочного цвета огорченно поникли — и сунул руку в ящик стола.

Но я был наготове.

Я выбил пистолет у него прежде, чем он успел спустить предохранитель. Аккуратненький такой «кольт» тридцать второго калибра [Так обычно именовался «карманный бескурковый» М1903 (Colt Pocket Hammerless), выпуск этой популярной модели пистолета прекращен в 1945 г., но на руках их немало и сейчас, а тем более во время создания романа.]. Подхватив оружие, щелкнул предохранителем и навел ствол ему в физиономию.

— Ты ответишь на мои вопросы. Ты явно считаешь меня опасным. Возможно, ты прав.

Он бледно улыбнулся и закурил сам. Ошибка, если он хотел изобразить невозмутимость. Ручки-то дрожали.

— Хорошо, Кори. Если вы так настаиваете… Привезла вас сюда ваша сестра.

Не понял.

— Какая сестра?

— Эвелин.

Ни звоночка.

— Странно. Я несколько лет ее не видел, — сказал я. — Она и не знала, что меня занесло в эти края.

Он пожал плечами:

— И тем не менее…

— Где же она теперь живет? Я хочу связаться с ней, — сказал я.

— У меня нет под рукой ее адреса.

— Так найди.

Он поднялся из-за стола, подошел к секретеру, открыл его, порылся там и достал карточку.

Я впился в нее глазами. Миссис Эвелин Флаумель… Нью-йоркский адрес тоже был мне незнаком, но в памяти я его зафиксировал. Судя по карточке, меня звали Карл. Отлично. Дополнительная информация.

Я заткнул пистолет за пояс рядом с прутом, не забыв, конечно, поставить его на предохранитель.

— Ну ладно, — сказал я. — Где моя одежда и сколько ты мне заплатишь?

— От вашей одежды после аварии мало что осталось, — ответил врач. — Вынужден вам напомнить, что у вас были сломаны обе ноги, причем левая — в двух местах. Откровенно говоря, я просто не понимаю, как вы стоите. Прошло всего две недели…

— На мне все заживает как на собаке, — успокоил его я. — Так как насчет денег?..

— Каких денег?

— Отступные, чтобы я не подавал в суд на твое заведение. За всякие злоупотребления и прочее.

— Не валяйте дурака!

— Кто здесь валяет дурака? Согласен на тысячу, но наличными и сразу.

— Даже говорить на эту тему не желаю!

— А ты лучше подумай. Выиграю я суд или проиграю, но какую рекламу получит твое заведение, если я сумею дать несколько интервью еще до суда, а? Я ведь доберусь и до АМА [АМА — Американская медицинская ассоциация. Самое обширное объединение американских врачей и медработников.], и до газетчиков…

— Шантаж, — заявил он, — и я тут вообще ни при чем.

— Заплатишь ты сейчас или по приговору суда, — отозвался я, — мне, в общем, без разницы. Но сейчас выйдет дешевле.

Если согласится, значит, я прав и здесь что-то нечисто.

Тип в халате долго буравил меня взглядом.

— У меня нет здесь тысячи, — заявил он наконец.

— Тогда назови сумму сам.

— Это грабеж.

— Нет, Чарли [В американском сленге обезличенно-пренебрежительное обращение, также употребляется в третьем лице.], это самообслуживание. Итак?

— В сейфе, наверное, сотен пять найдется.

— Ладно. Доставай.

Покопавшись в небольшом стенном сейфе, он заявил, что там четыреста тридцать долларов. Проверять не хотелось: могли остаться отпечатки пальцев. Так что я принял тощую пачку банкнот и сунул в карман.

— Теперь такси. Какая ближайшая компания обслуживает эту территорию?

Он назвал, я проверил телефонный справочник. Похоже, где-то на севере штата Нью-Йорк.

Я велел ему самому вызвать для меня такси, ибо по-прежнему не знал названия этого места и не хотел, чтобы он знал, в каком состоянии у меня память. Один из бинтов-то был у меня на голове…

Он заказал машину, и я услышал, как он назвал свое заведение: частная клиника «Гринвуд».

Я погасил окурок, закурил новую сигарету и с облегчением плюхнулся в мягкое коричневое кресло возле книжного шкафа, освободив свои бедные ноги от двухсот фунтов живого веса.

— Подождем здесь, потом проводишь меня до дверей, — сказал я.

Больше я от него и звука не услышал [Событийно и стилистически вся первая глава романа повторяет эпизод из рассказа Р. Чандлера «Человек, который любил собак» (1936), позднее переписанного в кусок его же романа «Прощай, красотка» (1940).].

Глава вторая

Было около восьми утра, когда таксист выбросил меня в ближайшем городке. Я расплатился с водителем, побродил минут двадцать по улицам. Потом зашел в кафе и заказал сок, яичницу, ветчину, тосты и три чашки кофе. Ветчина оказалась слишком жирной.

Завтракал я не торопясь, наверное, не меньше часа. Потом снова бродил по городку. Нашел магазин одежды, дождался, пока он откроется в половине десятого, и купил брюки, ремень, три спортивные рубашки, белье и подходящие ботинки. Выбрал еще носовой платок, бумажник и расческу.

Потом отправился на автостанцию «Грейхаунда» [Greyhound Lines — крупнейший в Америке оператор междугородних автобусных перевозок.], где сел на автобус до Нью-Йорка. Никто не пытался меня задержать. Никто вообще не обращал на меня внимания.

Сидя в автобусе и лениво поглядывая на проплывавшие мимо осенние пейзажи, на ясное холодное небо, я мысленно перебирал все, что знал о себе и обстоятельствах вокруг меня.

Итак, моя сестра Эвелин Флаумель поместила меня в клинику «Гринвуд» под именем Карла Кори. Это было следствием аварии, случившейся дней пятнадцать назад, во время которой я переломал себе все кости. Ноги меня, кстати сказать, совершенно не беспокоили.

Никакой сестры Эвелин я не помнил. В «Гринвуде» меня должны были держать «овощем» и очень испугались проблем с законом, когда я вырвался и озвучил эту угрозу. Хорошо. Кто-то меня почему-то боится. Будем иметь в виду.

Я упорно пытался вспомнить хоть что-нибудь об этой автокатастрофе, просто голова распухла. Почему-то я полагал, что авария не была случайной, почему — не знаю, но я выясню, и кто-то за это заплатит. Заплатит по полной! Гнев, жуткий гнев вскипел внутри. Тот, кто пытался причинить мне вред, использовать меня — он пожалеет, что решился на это, и получит по заслугам, кто бы он ни был. Мне захотелось прикончить, уничтожить того, кто несет за это ответственность, и я знал, что не впервые мне приходится испытывать это чувство, и еще я знал, что не раз прежде следовал ему. Не раз…

За окном, медленно кружась, опадали осенние листья.

Первое, что я сделал, добравшись наконец до Большого Города [Прозвище Нью-Йорка.], — это постригся и побрился в ближайшей парикмахерской. А затем зашел в туалет и полностью переоделся во все новое — терпеть не могу ходить с волосами по всей спине. Пистолет, конфискованный у безымянного типа из «Гринвуда», сунул в правый карман куртки. Пожалуй, пожелай тот тип или моя сестрица Эвелин организовать мне неприятности с законом, повод вышел бы железный — нарушение «закона Салливана» [Закон Салливана — принятый в 1911 г. по инициативе сенатора Т. Салливана антиоружейный акт, запрещающий в штате Нью-Йорк скрытое ношение огнестрельного оружия без соответствующей лицензии (выдавалась только полицией и с немалыми ограничениями, в т. ч. во время действия романа).]. Но я все же решил рискнуть. Меня еще найти надо, а мне нужны ответы. Я наскоро пообедал и около часа добирался на метро и автобусе через весь город, а потом на такси прибыл в Вестчестер, к дому Эвелин, моей номинальной сестры и потенциального триггера воспоминаний.

По дороге я обдумывал, какой тактики мне следует придерживаться.

Так что, когда массивная дверь огромного старого особняка открылась через полминуты после моего стука, я уже знал, что именно скажу. Я все продумал, пока шагал к дому по длинной, продуваемой ветрами и вымощенной белым гравием подъездной аллее, по обе стороны которой росли мрачные дубы и яркие клены. Листья шуршали под ногами, ветер забирался под ворот и холодил свежевыбритую шею. Аромат лосьона смешивался с затхлым запахом гниющей листвы, исходившим от увитых плющом старых кирпичных стен. Ощущения чего-то знакомого не было. Раньше я здесь не бывал.

Я постучал в дверь, ответило гулкое эхо. Я сунул руки в карманы и стал ждать.

Дверь отворилась, и я улыбнулся и кивнул возникшей на пороге горничной — смуглая, конопатая, с пуэрториканским акцентом.

— Что вам угодно?

— Я бы хотел видеть миссис Эвелин Флаумель.

— Как мне о вас доложить?

— Ее брат Карл.

— О, пожалуйста, войдите, — пригласила горничная.

Я вошел в холл. На полу — мозаика из мелких плиток цветов лососины и бирюзы, стены отделаны красным деревом, слева — цветочная кадка с чем-то большим и крупнолиственным. Под потолком — куб из стекла и эмали, из которого вниз лился водопад желтого света.

Служанка удалилась, а я вертел головой в поисках хоть чего-нибудь знакомого. Ничего.

Что ж, подождем.

Вскоре горничная вернулась, с улыбкой кивнула:

— Пожалуйста, прошу за мной. Она ожидает в библиотеке.

Я пошел за нею, миновал три лестничных марша, коридор и две закрытые двери. Третья, слева, оказалась открытой, на нее мне горничная и указала. Я вошел и остановился на пороге.

Как все библиотеки, эта также была полна книг. Еще там висели три картины: два мирных пейзажа и одна не менее мирная марина. На полу — тяжелый зеленый ковер. Рядом с огромным письменным столом — гигантский глобус, с которого на меня смотрела Африка. За глобусом — окно во всю стену, восемь прозрачных стеклянных панелей. Но не это остановило меня.

У стола сидела женщина в платье цвета морской волны, с узким глубоким вырезом и широким воротником. Длинные волосы и пышная челка имели цвет, являвший собой нечто среднее между закатом в облаках и ореолом, что окружает пламя свечи в темной комнате, и откуда-то я знал, что это их естественный цвет, а глаза за стеклами очков, в которых она вряд ли нуждалась, были голубыми, как озеро Эри в третьем часу безоблачно-летнего дня [С середины 1960-х до конца 1970-х гг. в озере Эри имела место локальная экологическая катастрофа, и озеро активно цвело, так что вода была скорее зеленой, нежели голубой.], а сжатые в сдержанной улыбке губы тоном соответствовали ее волосам. Но остановился я совершенно не поэтому.