Мои амазонки знали, что я играю. Я брал с собой гитару на практику в эти вагончики и играл им. Потом она мне понадобилась на чердаке, и девчонки привезли мне другую. Для амазонок я играл разные дворовые песни. Они так слушали! Бывало, что и плакали. Они меня за это все время кормили, поили. То есть вкус к популярности, надо полагать, у меня тогда еще был воспитан!

Мне это очень нравилось: я играл песни про любовь, а девчонки плакали. Про любовь, про Афганистан, словом, обычные жизненные песни. Когда парень любит девушку, а она его, но у них есть какая-то проблема. Короче, про современных Ромео и Джульетту. Они все время просили меня петь. Я, конечно же, стеснялся. Будучи стеснительным молодым человеком, я не мог выпендриваться. Я не знал, как то, как это играть. Но все-таки пел. А стеснялся я от такого количества людей, которые меня слушают. Все время был мандраж. Каждая песня — мандраж. Но я все равно пел.

Иногда меня упрашивали, иногда сам играл. Но больше упрашивали. Потому что, когда просили сыграть одну и ту же песню на протяжении недели каждый день, мне уже не очень хотелось. А им очень нравилось, и они меня уговаривали.

На практике мы штукатурили девятиэтажный дом. Был обед, девчонки приносили самогон. После такого обеда штукатурилось очень плохо. Но я все равно вышел на красный диплом. Я неплохо учился. Мне дали повышенный четвертый разряд после училища, хотя максимум при выпуске дают третий. Всего их шесть. Шестой дают, когда человеку уже лет пятьдесят по выслуге лет. А мне по выходу из училища присвоили уже четвертый.

Я, вообще, пошел в строительный, потому что мне это нравилось. Пошел после девятого класса, не хотелось учиться одиннадцать лет — терять время. Я хотел окончить училище, после этого поступать в техникум или институт, учиться дальше. Так я получал и специальность, и среднее образование. Я подумал, что это будет разумнее — сначала в училище. Да, мне это нравилось: вот абсолютно голая стена, а потом она ровная, покрашенная. Мне нравилось мастерить, что-то делать, преображать. Я и сейчас в Таганроге вижу дома, где я что-то делал. Их, конечно, не так много. Обычные жилые дома, в них живут обыкновенные люди. Районы, кварталы.

Вот так я доучился до выпуска. И уже к тому моменту у нас образовалась группа. Мы нашли барабанщика. У нас был гитарист, я был второй гитарист, мы нашли девушку-клавишницу. Ее звали Оля. Мы играли в основном какие-то известные песни, начинали свои играть. Сначала писал Леша Черный, потом песни начал писать я. В конце концов Леша Черный ушел из группы, у него какие-то дела были непонятные, все взрослели потихоньку. И в какой-то момент я стал руководителем этого ансамбля, который носил название «Асимметрия», потому как в нем играли Леша Черный и Рома Белый, то есть я, Рома Билык по кличке Белый. После того как Леша Черный ушел, состав был такой: Иван на басу, я, барабанщик Зыка Сергей и клавишница Оля.

Появилась Оля вот как. Мы все искали кого-то, кто умеет играть на фоно. И вот мама выяснила, что у ее подружки есть дочка, которая учится в музыкальной школе. Мы ее нашли, она тоже в центре жила. Пришли, послушали. Сказали: «Хочешь в группе играть?» Она такая: «В группе?» Не фифой была, но очень спокойная. Мы говорим: «Давай, давай! В группе на синтезаторе — это ведь круто!» На «ионике», как тогда называли. Как у Чижа — «и конечно, ионика».

Я пытался с ней роман завести, однажды целовались на море. Я даже песню после этого написал. Романтическую. Про море, про корабли, которые ждут какое-то наше тепло… Уж такие я песни писал. Но что-то у нас ничего не получилось, я не стал ничего предпринимать, мы остались друзьями. Она все время была немного не здесь, не понимала, что происходит. Все время в себе, очень вялая. Не капризная, нет, а просто очень спокойная. И в конце концов она покинула коллектив. А потом вообще стала реже с нами встречаться. Да она даже не тусовалась!

Так что личной жизни как раз особо-то и не было. Потому что все мои девочки и были этот амазонский коллектив. Я не выделял из них никого. Было просто какое-то количество девушек, с которыми я общался. Либо детдомовские девочки-хулиганки, либо эти фифы. Но они тоже дружили с хулиганками, и это была одна большая компания. Каста. Интересно было и с теми, и с другими. Но с фифами все-таки больше, потому что они были не то что более женственны, они умели еще и заигрывать. Какие-то нежности разные оказывать. Те были заняты больше своей жизнью, которая у них была тяжела. А эти — освобожденные от таких проблем. Детдомовские жили в общежитии при училище, а фифы домашние, но тоже девчонки не промах!

Потом у меня появилась девушка с этого двора на Итальянском, где был чердак. Звали ее Юля. Спустя несколько месяцев, как я вернулся в Таганрог, мы отмечали мое шестнадцатилетие на ПМК. Какая-то там Передвижная механизированная колонна, сокращенно — ПМК. Нет, это был не промышленный район, обыкновенный спальный, на выезде из города. Пятиэтажка. Окна мои выходили уже в поля. Мой дом встречает тебя первым на въезде в Таганрог со стороны Ростова. Мы переехали туда, не знаю зачем, это надо у мамы спросить. Это был другой уже дом, мой старый таганрожский двор из детства остался в центре.

Я пригласил друзей, своих старых таганрожских приятелей. Народу было — человек десять. Конечно же, приехал Леха из Мариуполя. Иван, все его знакомые, с которыми я уже поневоле подружился. Все они тусовали вместе, и я как бы к этой компании присоединился. И была как раз с этого двора на Итальянском девушка Юля.

Шестнадцать лет. Мама куда-то уехала, чтобы сын нормально отпраздновал. У нас была целая ночь. Мне, как это бывает, надарили какие-то подарки ненужные, непонятные вещи. Например, набор стаканов каких-то. Ну на фиг, а? Единственный подарок, что мне запомнился, это был блок сигарет «Magna». Красная пачка такая. И мы всю ночь курили эти сигареты на балконе, после чего я эту «Магну» в жизни своей больше никогда не курил. И вот я пытался к этой Юле как бы приставать. У нас была однокомнатная квартира, и был такой закуточек, туда вешалась занавеска и получалась еще маленькая комнатка. Там, на кровати, я пытался заигрывать с этой Юлей. Я пытался чего-то там пощупать, поцеловаться… Ну как-то так, по-обычному.

А с Юлей ничего не получилось. У нас с ней практически только ссоры и были. Ну, знаешь, как это бывает. Ты встречаешься с человеком, и все время какие-то претензии, ссоры, обиды. Я сейчас понимаю, что достаточно бессмысленные. Я куда-то не пришел, она куда-то не пришла. Кто-то чего-то сказал, я, она. Такое все — мелочи сплошные. И в конце концов мы разошлись. Ссоры не было серьезной, просто мы потом не здоровались. Скажем так, до этого мы целовались, а после этого нет. В этом вся разница. Но все равно тогда это был некий статус: ты встречался с девушкой.

Рыбалка

Когда мы начали играть на чердаке, это была просто самодеятельность. Мы тусили в своей компании и бренчали для собственного удовольствия. А когда стали более профессионально заниматься, нашли репетиционную базу. Таганрог-то небольшой город, и в принципе все музыканты друг друга знали. А мы еще тогда мало кого знали, но нам посоветовали: типа там есть барабаны и репетируют группы разные. Мы туда обратились. Это была база «Радуга» в районе, который называется Свобода. Там еще комбайновый завод рядом.

База — слишком громко сказано. На самом деле это был какой-то детский центр, клуб. И все это дело называлось «Радуга». Там была комната, где играли разные ВИА. Стояли живые барабаны, «Амати» какие-нибудь. Даже синтезатор был. Еще электрогитара, колонки. Все как у взрослых. И мы там начали репетировать. Тогда это было, скорее, увлечение, мы не думали, конечно, что будем какой-то там супергруппой. Даже не мечтали, чтобы нас все-все знали. Мы просто хотели играть и чтобы у нас были какие-то свои слушатели.

Амазонки? Да нет, они не в курсах были, потому что их это не интересовало. Там была жизнь абсолютно другая. Отдельная от всего. Так что и скрывать-то не имело смысла, они никогда не интересовались, а я им никогда не рассказывал. Мне же было совершенно по барабану, кем были их парни. Это были достаточно невинные отношения. Поцелуи, массаж — просто по-дружески. Бухануть вместе, на гитаре для них побренчать. Пикники какие-то за городом.

А моя компания была другая. Костяк такой: Иван со своей девушкой Наташей — они всегда были вместе, в конце концов и поженились. Я и еще два-три чувака. Вовчик — белобрысый наш живчик. Баран, он же Рома Стадников. Барана мы любили за то, что у него была машина. Точнее, у его папы. Папа был автослесарем, и полгорода к нему ездило ремонтировать машины, в основном иномарки. Хороший был мастер. А Баран ему помогал, поэтому папа время от времени давал ему свою «копейку». Если, допустим, нам надо было куда-то съездить, на пруд. Мы говорили: «Баран, давай!» А он такой: «Ну-у-у… я не знаю». И деньги у него все время были. Мы его все время на деньги разводили, на бухло. Никогда, конечно, не возвращали. Но он добрый очень был. Плюс еще вот эта Оля, клавишница, которая раньше всех ушла из коллектива. Кроме этих людей, в компанию постоянно вливались или покидали ее разные люди.