Кто он? Что за враг? Почему глаза слепы и не видят? И эта девочка… Почему всё не идёт из головы? Это из-за Лада? Сын древлянского князя, конечно, смышлёный мальчишка, да только никогда волхву не передать ему своих уроков. А эта девочка…

«Сила, что родилась в ней, смутила меня, — предположил Белогуб, — смутила и обрадовала».

Все его инстинкты в отношении девочки молчали. Никаких тревожных сигналов, никаких тёмных предчувствий. Ведь волхв гадал, и их судьбы действительно не пересекались — холодная тень вовсе не легла на сердце.

(Тень была. Только совсем другая.)

Да и потом… Никогда волхвине не стать женой князя. Её дом — лес да укромные места, а не княжеский терем. Иначе растеряет своё искусство, перестанет быть волхвиней. А вот Белогуб взял да и помянул её вслух.

Волхв вздохнул и пошёл от реки прочь. Он заставил себя больше не думать о маленькой белокурой девочке из рода Куницы. Сейчас были дела поважнее. Впереди ждал долгий день, а Белогуб всегда умел внимательно слушать и, главное, слышать и держал глаза широко открытыми. Волхвы на княжеском пиру, конечно, сразу же окружат его с расспросами о древнем пророчестве, о том, что ещё удалось выведать самому искусному из них. Но он им ничего не скажет. Потому что и меж них уже крадётся измена, и меж них уже поселилась… тень врага.

Вернее, скажет, но только то, что и так всем известно.

Белогуб шёл к Киевским холмам, глаза его были мудры и спокойны, а на устах светилась улыбка. Люди приветствовали волхва лёгкими кивками и почтительно уступали дорогу.

Невзирая на чистую ясную благостность, исходящую от него, внутри волхв оставался сосредоточен, как натянутая тетива. Белогуб почти полностью разгадал пророчество. Оставался последний вопрос, последний камешек в пугающем узоре. Но он знал, как получить ответ. Если не в это полнолуние, то в следующее. Пока через него и Говорящую воду не пройдут обереги всех славянских родов.

Белогуб нёс в своём сердце и посохе чистую магию древности. В определённые моменты, когда Луна, Ночная матерь, широко вставала над землёй и лик её был огненно красен, магия эта позволяла воде говорить. И вода сказала. То, отчего чистое и открытое сердце волхва сжалось в ледяной комок.

«Тень врага уже в доме князя. Из-за него всё изменится».

Волхв коротко и болезненно вздохнул, но вот его чело уже снова разгладилось. Белогуб обязан узнать эту тень. Он ничего не скажет другим волхвам, но будет внимательно смотреть. Вглядываться в лица. Искать знаки, намёки, еле уловимые смыслы.

Кто из княжеских гостей эта зловещая тень? В чьих глазах таится эта лиловая искорка обмана, а в сердце уже набухает капелька яда? Кто посмел бросить вызов Зову, что пробудил весь этот мир? Удушье, тёмное удушье подступало к горлу от таких вопросов. И главное: почему не сам враг, а лишь его тень? Вода на это не ответила. Да и никогда она не давала прямых ответов. Потому что вторая половина ответа должна родиться в зрячем сердце волхва. И только так, и не иначе. Поэтому Белогуб будет внимательно смотреть, искать и думать. И пытаться постичь смысл туманных и страшных слов, что открылись ему.

А волхвам он ничего не скажет. Не скажет, что пророчество, которого они так опасаются, оказалось намного более грозным. И что оно уже начало сбываться.

3

Столы были уставлены вкусными и обильными яствами, греческим вином и крепким хмельным мёдом. Во главе стола сидел князь Олег в чистом, но простом походном облачении. В сравнении с ним некоторые купцы выглядели богатыми восточными царями, не говоря уж о греческих вельможах. По обе руки князя расположилась его верная дружина — его соратники и друзья, княжеские гридни. Это было очень необычное сообщество, где князь был всего лишь первым среди равных. В некоторых из них, так же как и в самом Олеге, текла кровь конунгов: кровь пиратов и морских королей. Другие — из обедневших викингов — доказали своё право находиться здесь мечом и боевой удалью. Был среди гридней князя даже арабский воин Фатих, улыбчивый человек, чьи глаза могли становиться безжалостными. Ну и, конечно, гороподобный силач, всеобщий любимец Фарлаф, по прозвищу Железная Башка.

— А не выпить ли нам за волхвов? — предложил ироничный Свенельд, верный советник из княжеских гридней. — Много чего пролегло меж нами. Так оставим плохое гнить меж костей наших врагов!

— Йо-хо-о! — подхватили гридни.

— Ибо сказано, — смиренно добавил лукавый Свенельд, теперь поглядывая в сторону греческого епископа, — кто старое помянет, тому глаз вон.

Волхвы поднялись с мест и, хмурясь, поклонились князю.

— Глаз вон, — повторил Фарлаф, словно обрадованный неожиданной перспективой.

А перед князем появился баян; волхвы глядели на него благосклонно.

— Позволь, князь, спеть тебе хвалебную песнь, — попросил баян.

Не то чтобы на лице князя появилось нежелание слушать и скука, но какая-то весёлая радость на миг ушла из его взгляда. И все же Олег, почти незаметно поморщившись, согласился.

— Великий князь, любимец богов, — затянул баян, — врагов одолел в один миг. Сверкает, как буря, его грозный меч, как солнце — его светлый лик.

Фарлаф поднялся со скамьи.

— О ком сложили эту песнь, Олег? — изумлённо спросил он. — Кому это боги послали таких жалких врагов? В один миг… Кто тот несчастный?

Подобная бесцеремонность вызвала замешательство среди гостей. Баян побледнел и растерянно посмотрел на волхвов. Те с негодованием уставились на берсерка.

— Твоё поведение оскорбляет нашего господина, — сказал берсерку волхв, из тех, кто шушукался с Белогубом.

— Нашего господина, — с усмешкой возразил берсерк, — могут оскорбить лишь льстивые слова. Следует уметь уважать своего врага. Это говорю вам я, Фарлаф Железная Башка. А у меня их было немало.

Князь Олег, с трудом сдерживая улыбку, посмотрел на своего гридня. А Фарлаф, видимо, входил во вкус.

— Я вот что скажу, — заявил он и обвёл лукавым взглядом дружину, хотя на князя почему-то не посмотрел. — У нас говорят, что старый волк-оборотень родил скальда — дух поэзии. Я не знаю, я при этом не был.

Послышались одобрительные смешки, и довольный берсерк продолжил:

— И потом, давно это было. Но вот я знаю, что скальд нашептал мне эту песню.

Фарлаф коснулся струн небольшой походной арфы, смотревшейся комично в его огромных лапищах, и вдруг запел неожиданно приятным глубоким голосом:

За северным ветром Брунгильда жила,
Над морем в камнях её дом.
Ткала дева берсерку сияющий стяг,
но думала о другом.
Как бы с любимым мёду испить,
Как бы берсерку героя родить.

Дружина подхватила последнюю строчку и начала подпевать, а Фарлаф продолжил:

Ушёл любимый в далёкий край,
К озёрам и лесам.
Морской скиталец нашёл там свой дом,
Предел положив мечтам.
С кем же Брунгильде мёду испить,
Как же деве героя родить?

Стал строить варяг в чужом краю
Замки и города
И победил врагов, что злой рок ворожат,
Глядя в чёрные зеркала.

(При этих словах Фарлаф с насмешливым вызовом посмотрел на волхвов.)

Прощай, прощай, Брунгильда моя,
Лишь ветру Борею теперь ты сестра.


Но гордая дева не стала искать
Дороги земного царя.
Угасла надежда, песнь девы ушла,
Покинув родные края.
О где же ты, та, что Брунгильдой звалась?
Не в небо ль ночное звездой поднялась?


Клинок врага отыскал в бою
Морского скитальца грудь.
И смерть героя ему помогла
В Вальгаллу врата распахнуть.
Прощай, прощай, Брунгильда моя,
И в небе ночном воссияла звезда.

В чертоге небесном был пир королей,
И встретились двое. С тех пор
Каждую ночь две светлых звезды
Выходят на небосклон.
Любимая, здравствуй, Брунгильда моя!
Я муж тебе, ты мне навеки жена.

Фарлаф закончил петь. На какое-то время в тереме воцарилось молчание, потом человек в сером произнёс:

— Эта песнь о смерти какого-то скитальца. Баян же собирался петь о жизни князя.

Фарлаф усмехнулся, и тогда вмешался Свенельд.

— Это песнь о Рюрике, — вежливо возразил он. — И князь её любит. Нет для воина судьбы достойнее, чем погибнуть в бою.

— Йо-хо-о! — прогремел Фарлаф. — Да! Вот про это я и толкую. Скажи им, Свенельд, ты в разговорах похитрее грека будешь!

Однако глаза Свенельда приобрели неожиданную задумчивую мечтательность, и он продолжил:

— И тогда туманы этого мира развеются, и за радугой откроется путь в Вальгаллу. Я уверен, что Рюрику сейчас там подносят питьё девы-лебеди, которых мы зовём валькириями. И на пиру королей, среди Асов, Рюрику не стыдно смотреть в глаза своим предкам.

— За Рюрика! — поднял кубок князь Олег.

— За Рюрика! — подхватили гридни.

— За князя Олега! — закричал Фарлаф.

— За Олега! — откликнулась дружина.

Пир продолжался. И в этот момент в дверях гридни появился седовласый и седобородый старец с посохом и в одеянии волхва.

— Светояр! — обрадованно произнёс Олег, поднимаясь со своего места и направляясь к гостю. — Вот кого я жду уже давно.

Князь вежливо и с достоинством поклонился старцу. Они обменялись приветствиями, но вместо того, чтобы вернуться к столу, направились в дальний угол просторной залы.

— Только возвращайся скорей, Олег! — крикнул вслед вождю Свенельд. — А то Фарлаф обещал выпить сегодня бочку мёда, и, боюсь, он исполнит свою угрозу.

Князь улыбнулся. Однако, как только они отошли на достаточное расстояние и волхв заговорил, лицо князя стало совершенно серьёзным.

— Князь, я почти разгадал смысл древнего пророчества о витязях из-за моря, — сказал Светояр.

Олег чуть нахмурился, окинув взглядом гридню, почему-то задержался на княжиче Игоре, — как же быстро растёт мальчик! — затем с любопытством посмотрел на волхва:

— Вот как?

— О тебе это, князь, — быстро заговорил Святояр. — О родиче твоём Рюрике, что на кораблях пришёл в землю нашу, и о сыне его единственном Игоре.

— Он мал совсем.

— Да, князь. О том и речь. Кровь Рюрика, соединившись с кровью одного из славянских родов, и сотворят ту новую силу. — Светояр замолчал и коротко взглянул в сторону волхвов, угрюмо взиравших на разгорающийся пир, — что так стерегутся они. О том древние слова.

Олег задумчиво смотрел на старца:

— Светояр, ты волхв. В пророчестве говорится о конце власти волхвов, о гибели старых устоев. Зачем ты со мной?

— Я верю тебе, князь Олег. Верю, что благо творишь.

Князь кивнул. Прежнее лукавое любопытство во взоре его сменилось оттенком настороженности:

— Ты сказал, «одного из славянских родов». Но как же отыскать этот род?

— Ты зорок, князь. Именно это. Это последнее, что осталось разгадать.

4

На капище человек в сером пришёл один. Сегодня выпала подходящая ночь. Курган был чёрен, и лысую вершину его осветила полная луна, плывущая в ясном небе. Но не только она одна, покровительница тьмы, Ночная мать, давала сейчас свет. На кургане горел костёр — сакральное пламя не должно гаснуть до конца дней. Белогуб очертил пламя девятиугольной фигурой со стреловидными кусками коры в вершинах. На каждом куске были вырезаны руны, а полости залиты красной краской, смешанной с кровью жертвенных животных и зельем ведьминых трав.

Перед человеком в сером стояла широкая чаша с водой, красной от отблесков огня. Множество оберегов разных славянских родов уже побывали в пламени, но вода пока молчала. Эта необычная девочка, что видела его. Видела сквозь тайный огонь, которым человек в сером умел сжечь восприятие людей. Это могло ничего не значить. И могло значить всё, что угодно. Вот — родилась ещё одна ведунья, ей подчинится ворожба. Он мог бы её многому научить. Если только… вода промолчит и на этот раз.

Человек в сером бросил первый кусок коры в костёр. Чистый ночной воздух тут же наполнился пряными дымами, которые умели пробудить воду.

Плотно сжатые губы волхва разомкнулись, и он тихо, с торжественным благоговением позвал:

— Хозяин Велес!

Поочерёдно бросая в костёр кусочки коры с рунами, он приговаривал:

— Косматый Велес, скотий бог… — следующий стреловидный кусок полетел в огонь, — бог мертвецов и бог колдунов, — ещё один кусок коры брошен в костёр. — Дозволь воде заговорить с тем, кто клялся тебе на золотых браслетах…

Дурман-дымы потянулись над капищем, Белогуб глубоко вздохнул, отправляя в огонь очередной кусок. Когда он заговорил снова, голос его зазвучал повелительно — оттенки рабской покорности, с которыми он начал свою речь, исчезли.

— Ты ж, вода-пророчица, реки всю правду. — Последний кусок коры полетел в костёр. — Под полной луной, матерью Волка, заклинаю тебя и приказываю. — С этими словами волхв извлёк из кожаного мешочка клок шерсти, похищенный им из дома рода Куницы. Глаза его закатились, на миг оставив в глазницах лишь белки, а голос возвысился почти до визга, когда он бросил шерсть в огонь. — Реки здесь всю правду!

Некоторое время ничего не происходило. Лишь дымы стелились над чашей. Скорее всего, вода опять промолчит. Человек в сером даже собрался уходить, но внезапно что-то привлекло его внимание. Там, в завихрении дымов, он успел увидеть нечто. Затем на поверхности воды, красной от пламени, появилась рябь. Волхв вздрогнул — неужели? Но сомнения сейчас отметались, отметались прямо на глазах: содержимое чаши заволновалось, закипело… Вот-вот вода будет готова заговорить. Лицо человека в сером выражало сейчас страх, недоверие и жадное любопытство. Потом остался только страх, тёмный и холодный, как ночные завывания ветра в зимнем лесу.

Он увидел. Увидел то, что хотел. Получил ответ на пугающий вопрос. И ответ этот оказался ещё более пугающим. Лицо человека в сером застыло и побледнело. Там, в красной воде, в багряных всполохах, точно в зеркале, окрашенном подземным пламенем, он увидел конец своего мира. Право, право оказалось древнее пророчество. Варяжский меч, воткнутый в древний курган, дружина Олега, лютая битва и поражение древлянских воинов. Вода заволновалась ещё больше, и теперь взору волхва открылась картина, от которой его сердце сковала тоскливая скорбь. Пожарища, пожарища кругом; повержен кумир косматого бога Велеса, уже подкрадывается огонь к деревянному идолу, а из глаз его выступили кровавые слёзы и текут по щекам скотьего бога, бога волхвов и бога мёртвых. А потом сквозь всю эту картину разрушения и гибели прежних устоев совершенно отчётливо проступила голова куницы. Это был тот самый оберег, клок шерсти от которого похитил человек в сером. Только на сей раз глаза оберега словно были живыми. Они смотрели прямо на волхва, и почудилось тому, что в хищном взгляде зверька он уловил что-то непресекаемое.

— Род Куницы, — хрипло выдавил Белогуб.

Вот и всё — он получил последний ответ. Вопросов больше не осталось. Теперь древнее пророчество полностью разгадано. Но всё же некоторое время на лице волхва ещё читались сомнение и настороженная задумчивость. И даже что-то ещё, словно сожаление, словно тихая печаль по-прежнему стучалась в его сердце. А затем то ли багряные всполохи костра хищными тенями легли на человека в сером, то ли глубокие складки исказили уголки его губ, но на лице волхва впервые появилось что-то новое. Как будто на обрамленное сединами и умытое лунным светом лицо волхва легла на миг глубокая тень, сковав черты в зловещую каменную маску.

— Род Куницы, — хрипло выдохнул Белогуб. — Олег и род Куницы.

Человек в сером покидал капище, ещё более укрепившись духом. Он знал, что ему делать.

Глава 2. Последний день рода Куницы

Ветер странствий — Злая Баба и слепой курий бог — тени сумрачного леса — это не волк! — воины-призраки — ярость лесной охотницы — наша дочь будет жить — белый волк

1

Это было чудесное утро. От Авося все отстали, потому что готовились к большому летнему празднику. Когда происходит такое, то взрослым не до детей, и Авось сможет вдоволь поиграть. Правда, отец всё же успел пожурить мальчика.

— Авоська, — сказал он, — что ж ты всё со своими лодками возишься?

— Я? Я… вот, — мальчик покраснел и смущённо промямлил, — я вот что-то про ветер понял, отец.

— Про ветер? — с лёгкой укоризной улыбнулся предводитель охотников.

— Да! Если парус на ладье поставить не прямо, а вбок и сделать косым, как край берёзового листа, то даже встречный ветер будет гнать ладью. Можно ходить против ветра. Хочу смастерить…

— Так как же? Так не получится.

— Авось получится! Сейчас смастерю и увижу.

Мать с любовью посмотрела на мальчика, затем позвала играющую с деревянной куклой сестрёнку — девочке недавно сделали татуировку в укромном месте, между спиной и шеей, такую же, как у Авося. Голова куницы — родовой знак: лишь дети вождя имели право на такой. Собственно, татуированная голова куницы — вот и всё привилегии. А доставалось порой поболе, чем многим. Вот и сейчас отец чуть досадливо вздохнул и произнёс:

— Авось, род Куницы всегда жил в лесу. Мы охотники, а лес — наш отец. Да, мы убиваем зверей для пропитания и шкуры берём, но прежде просим прощения у духов животных. Мы дети леса, Авось.

— Я знаю, отец.

— И когда-нибудь ты станешь главой рода.

— Отец, у меня два старших брата, здоровья им. Они лучшие воины и охотники после… — мальчик ещё больше покраснел, — после тебя, отец.

— Хитёр ты, Авось, — произнёс отец, но больше укоризны в его взгляде не было.

И, воодушевившись, мальчик выпалил:

— Милы моему сердцу ладьи, отец! А ещё драккары варягов. Любо мне мир посмотреть.

— Да, и как же ты собираешься? — добродушно усмехнулся вождь. Он уже свыкся с фантазиями сына, во всём остальном мальчик был ладным и смекалистым. Но… было в нём что-то необычное. Такое же, как и в сестрёнке его — единственной девочке в семье вождя.

— Отец! Говорят, князь Олег берёт в дружину не только варягов.

— Князь Олег?! — Теперь уже отец расхохотался в полный голос. — В дружину варягов?!

— Да, отец, — сконфуженно ответил мальчик, но глаза его дерзко блеснули.

Вождь предпочёл этого не заметить и пояснил:

— Он берёт в дружину славных витязей, ратных воинов. Если только ты не такой.

— Я стану таким! Авось возьмут.

— Сын…

— А ещё говорят, что у хазар в услужении люди с чёрными лицами, как зола от костра…

— Что?!

— А у греков за морем — стольный град огромен, за день не пройти, а дома из камня-самоцвета и блестят пуще солнца!

— Авось… Да, сын, есть такой город — Царьградом зовётся. Ходили на него ратники. Ладно… иди, играй. Мы ещё поговорим и про варягов, и про греков.

В общем-то, никакой особой выволочки от отца Авось не получил. Более того, когда он взял свою лодку, чтобы бежать к реке, мать ему ободряюще улыбнулась. Авось в ответ помахал ей рукой. Выйдя за ограду частокола, Авось почему-то почувствовал необходимость обернуться. Словно что-то… Словно какое-то облачко набежало на солнышко. Но всё вроде бы было спокойно. Люди занимались своими делами, готовились к празднику — мирная деревня охотников, а за порогом лежит огромный мир.