Роман Казимирский
Девятьсот восемьдесят восьмой
Часть первая
Нечаянная прогулка в прошлое
— Говоришь, иначе будем жить? И что же, князей не будет у нас? А кто управлять станет? Само собой все наладится, что ли? — Мефодий недоверчиво хмыкнул и покосился на остальных: поддержат ли?
Собравшиеся в питейной избе мужики сидели с хмурым видом — судя по всему, им было не до смеха. Даже виночерпий, этот розовощекий здоровяк, молча смотрел перед собой, раздумывая о чем-то. Не дождавшись ответной реакции, Мефодий снова обратился к рассказчику:
— Добре, пусть так. А поклоняться кому будем? Неужто и Рода забудем, и Макошь?
— Эх, знал бы ты…
Сидящий напротив него мужчина икнул и тоскливо огляделся вокруг. Сложно было сказать, что в нем не так. На первый взгляд, мужик мужиком, но он отличался от остальных — то ли выражением лица, то ли осанкой, то ли еще чем-то. Наверное, именно из-за этого к чужаку, когда он только появился в селище, отнеслись настороженно. К тому же вел он себя более чем странно — говорил на каком-то нелепом наречии, задавал неуместные вопросы, да и в остальном проявил себя как юродивый. Поэтому, когда однажды кто-то в шутку назвал его Баламошкой, всем показалось, что это имя как нельзя лучше ему подходит. Так его и стали называть. Вскоре никто уже и не помнил о том, что его на самом деле звали Марселем. Действительно, что за имя такое — Марсель? Будто ругнулся кто-то ненароком. Срамота, а не имя.
Со временем Баламошку полюбили, правда, никто не мог с определенностью сказать, за что и почему. Впрочем, он был совершенно безобидным и даже в чем-то полезным. Знал множество интересных историй и мог трепать языком без устали ночи напролет. К тому же за ним обнаружилась способность давать разумные советы. Например, о борьбе с вредителями, которые до его появления частенько уничтожали значительную часть урожая, или о хворях различных, хотя, когда его спрашивали о том, не знахарь ли он, тот лишь отмахивался: мол, так, кое-что кое-где услышал, вот и запомнил, ничего особенного…
Да много чего непонятного было в этом мужике. Первое время он часто напрашивался в помощники: кому дрова порубить, кому помочь поле вспахать, — но в результате только мешал и путался под ногами. В конце концов его попросили ограничиться советами, которые он мог давать, стоя в сторонке. Посовещавшись, сельчане пришли к выводу, что человек он нужный, так что, если им придется его кормить, от них не убудет.
Правда, у Баламошки обнаружилась одна странность — иногда, выпив настойки, он пускался в совсем уж поганые россказни о том, что и когда случится. При этом его заплетающийся язык поведывал о настоящих чудесах, от которых волосы на голове не шевелились разве что у плешивого. Мол, пройдет много веков, и людям больше не нужно будет использовать ноги, чтобы передвигаться. Мечтательно закатывая глаза к потолку, он описывал повозки, которые ездят без лошадей, летающие ящики, в которых можно облететь весь мир, и много чего еще. Конечно, взрослые посмеивались, слушая его пьяные разглагольствования, однако они были намного интереснее разговоров о том, у кого корова сдохла или баба понесла, так что со временем подобные посиделки превратились в традицию, и раз в пару недель в местную корчму набивалось все мужское население, чтобы послушать очередную байку. Вот и сейчас, несмотря на то что рассказ подошел к концу, народ и не думал расходиться, хотя Баламошка успел принять свое и уже начинал клевать носом.
— Так что там с богами нашими? — напомнил Мефодий. — Неужто забудем?
— Забыть не забудем, — помотал головой мужичок. — Но будем о них вспоминать, как… Не знаю… Вот ты какие сказки детишкам рассказываешь на ночь?
— Разные. — Мефодий удивился неожиданному вопросу и не сразу нашелся что ответить, но тут же горделиво выпрямился и оглянулся на остальных: — Э, о чем ты? Это бабье дело — детей сказками баловать.
— Да не важно, чье это дело, — отмахнулся Баламошка: — Пусть и бабье. Например, про Змея Горыныча знаешь сказку? Нет? Про каких-нибудь богатырей, м? Вот и всем вашим родам-перунам-сварогам место только в байках и останется. Да, хорошего мало, но что поделаешь?
— Не бывать этому! — вдруг грохнул кулаком по столу один из слушателей.
— Успокойся, Гридя, — замахал на него руками Мефодий. — Не видишь — человек пророчит? Ты не можешь сказать, что завтра в твоей жизни случится, так почему твердишь о том, чего не знаешь?
— А он, получается, знает? — продолжал возмущаться здоровяк. — Зачем нам слушать его?
— Затем, что всем любопытно, — рассудительно заметил сидевший в сторонке мужик с длинной окладистой бородой. — А кому не нравится — дверь всегда открыта. Ты хочешь на свежий воздух, Гридя? Никто тебя не держит.
— Нет, я еще не допил, — проворчал мужик и, замолчав, уставился в свою кружку.
— Вот и ладно, — улыбнулся бородач и кивнул Бала-мошке: — А ты продолжай, милый человек.
— Да я уже все. — Тот пожал плечами и попытался подняться, но зашатался и снова опустился на место. — Что-то я, кажется, немножко перебрал. Не встать…
— Все, мужики, сказок сегодня больше не будет. — Мефодий подхватил рассказчика, который уже готов был завалиться на бок, и постарался вернуть его в прежнее положение. — Наш пресноплюй, кажется, готов.
Собравшиеся разочарованно завздыхали, однако не стали настаивать на продолжении потехи — Баламошка то и дело клевал носом, и было ясно, что от него больше ничего путного не услышишь.
— Доведешь его до хаты? — Мужик, которого здесь, похоже, уважали, поднявшись с лавки, похлопал засыпающего сказочника по спине и вопросительно взглянул на Мефодия.
— Конечно, Михайло, не беспокойся, — отозвался тот со вздохом. — Мне не привыкать. Хорошо еще, что он щуплый. Представляешь, каково было бы его таскать, если бы он был как наш Гридя?
— И то верно…
Подхватив под руки то и дело норовящего соскользнуть на земляной пол Баламошку, мужик вывел его наружу и, шикнув на заворчавшую собачонку, потащил по направлению к небольшой избе с покосившимися стенами. Пыхтя, он с удовольствием отметил про себя, что ночь выдалась лунная и было светло, почти как днем. Пнув калитку ногой, мужчина осуждающе поцокал языком: двор сказочника не производил впечатления ухоженного и мог принадлежать только такому мухоблуду, как его шатающийся спутник. Ограда держалась на честном слове, крыша избы прохудилась. Единственным участком, на который можно было смотреть без содрогания, были несколько грядок — к ним хозяин, похоже, относился с особым вниманием.
— Начнутся дожди — как жить-то будешь? — обратился он к Баламошке, опуская его на сооружение, на котором тот обычно спал.
И все же — странный он человек, подумал Мефодий, рассматривая скрепленные между собой лавки. Места ему, что ли, мало? Был бы он крупным, а то ведь тонкий, как тростинка, за косой спрятаться при желании сможет. Неодобрительно покачав головой, мужчина еще раз взглянул на бедное убранство помещения и вышел…
* * *
Как только за ним закрылась дверь, Баламошка открыл глаза и недовольно поморщился. Зря он так много пил, последняя порция явно была лишней. Наговорил всякого. Дурак, что тут скажешь. Или как они здесь говорят? Дуботолк? Это о нем. Чувствуя, что его начинает мутить, мужчина сел на кровати и сделал несколько глубоких вдохов. Однако это не помогло, и уже в следующее мгновение он бросился к ведру, стоявшему в углу помещения. Порционно отдавая ему съеденное и выпитое за вечер, он в очередной раз пообещал себе больше никогда не прикладываться к этой коварной медовухе, будь она неладна. Пусть вон Курьян ее хлебает, раз ему так нравится. И как получалось у здешних мужиков пить, как не в себя, и при этом оставаться на своих двоих? Загадка природы…
Откинувшись наконец от ведра, он на четвереньках дополз да постели и с трудом на нее вскарабкался. Упав на спину, некоторое время старался унять колотящееся сердце и, наконец, пришел к выводу, что глаза пока лучше не закрывать. Сосредоточившись на квадрате окна, попытался собраться с мыслями…
Марсель Иванович Лавров, доцент исторических наук, декан одноименного факультета одного из киевских вузов. Тридцать девять лет, не женат. Большой человек, одним словом.
— Был, — пробормотал он вслух. — Был да сплыл. Тю-тю.
Все происходящее вокруг него давно перестало казаться кошмарным сном — напротив, теперь он был абсолютно уверен в том, что не спит. Хотя первые несколько дней ему казалось, что в его мозгу что-то перегорело. И ведь ничего не предвещало такого поворота. Все было как всегда: лекции, административная дребедень, чай с коллегами, куча бумажной работы, которой он намеревался заняться дома. Зашел в магазин, улыбнулся знакомой продавщице, даже отпустил какую-то новую шутку, услышанную от студентов. И вот — он уже непонятно где и когда. Сначала подумал, что его хватил удар. Иначе как можно было объяснить, что вместо продуктовых полок перед ним вдруг оказались заросли дикой ежевики, которая моментально оставила целую тьму зацепок на его новеньком и довольно дорогом костюме?
