Роман Сенчин
Зона затопления
Сборник
Валентину Григорьевичу Распутину
Зона затопления
Глава первая. Телефонный разговор
— Привет, Володь, пять минут уделить можешь?
— Да, могу… А что случилось?
— Ничего-ничего, все нормально… Идейка тут возникла одна.
— Толя, у меня от твоих идеек всегда мороз по коже…
— Да ничего страшного. Я по Красноярскому краю езжу, и тут, оказывается, есть ГЭС-недостройчик…
— Хм, у нас, если не ошибаюсь, больше десятка таких.
— Ну вот. А эта практически готова. Процентов на шестьдесят. Бросили в начале девяностых. Плотина почти закончена, машинные залы… В общем, довести до ума ничего не стоит.
— Знаю я твое «ничего не стоит».
— Нет-нет, Володь, на этот раз действительно! Вложиться, конечно, придется, но не так чтобы…
— А зачем? Нам электричества не хватает, что ли? Ты сам докладывал о мощностях…
— Смотря на что, Володь… Если рекламу и елочки расцветить, то — да. Но… Электричество можно и продавать… иностранным партнерам. Там Китай недалече, уверен, они заинтересуются.
— Китайцы сами полсотни электростанций строят.
— Ничего, им мало не будет… Алюминиевый завод поставим. Алюминий везде востребован…
— Тебе бы лишь торговать.
— Ну, без этого нельзя — рынок. А главное-то не в этом, Володь.
— А в чем?
— Понимаешь, Володь, пуск новой ГЭС, причем мощной, стратегической, — это такой имиджевый плюс! Сколько лет, типа, всё разрушали да разрушали, высасывали советское наследство, а вот теперь взяли и созиднули в конце концов. Сами, своими руками!.. А, как?
— Не знаю… Разумно, конечно…
— А то! Толя плохого не посоветует.
— Еще бы…
— Так как, принимаешь предложение?
— Хм, такие вопросы так не решаются. Не телефонный разговор…
— Да почему? Наоборот, телефонный. Для этого телефоны и изобрели… Не с грамоткой месяц скакать с берегов Енисея… Давай, Володя, так: я набросаю указ, а ты потом глянешь…
— Какой указ?
— Ну, типа, «О мерах по социально-экономическому развитию Красноярского края». И главным пунктом сделаем пуск ГЭС, строительство алюминиевого завода. Типа, это даст ощутимый толчок развитию… Человечкам работу дадим. Смотреть страшно на них. Болтаются…
— А что за место вообще? Национальный округ какой-нибудь?
— Нет-нет, русские!
— Ну, хоть это нормально. А то опять вони не оберешься: оленьи пастбища портим, традиционный уклад нарушаем…
— Это твоих нефтяников дела. У меня чисто: электроэнергия. Плотина, пруд, и погнал вырабатывать…
— Да уж… И что, переселять кого-то придется?
— В смысле?
— Ну — пруд. Знаю я эти пруды со Швейцарию.
— Там уж в восьмидесятые почти всех переселили. Осталось тысяч пять. Маргиналы да пенсы. Еще несколько колоний — специально в свое время туда на поселение отправляли, территорию под водохранилище готовить.
— И как, приготовили?
— Да говорю: почти все готово. Я бы к тебе с со-мнительным проектом и не совался… Давай, Володь, дай отмашку.
— И кто будет доводить до ума?
— В плане денег?
— Ну а в каком еще?..
— Часть мое РАО будет вкладывать, часть, думаю, надо на Олежку повесить.
— На какого Олежку?
— Ну, на Баняску. Он же у нас алюминиевым королем назначен. Хочет еще алюминия — пускай инвестирует.
— Заартачится. Ему и существующих заводов хватает.
— От возможности расти никто не отказывался. Тем более можно надавить. У тебя ведь на него много накоплено. Не захочет — поедет или в Европу от дел отдыхать, или в Забайкалье куда-нибудь шить носки. Прецеденты-то есть.
— У меня на всех накоплено…
— Да понимаю, понимаю. У меня тоже, кстати… Ну, в правильном смысле… К тому же Олежек меня киданул недавно, надо, чтоб отработал.
— И что, у вас хватит собственных средств ГЭС построить?
— Достроить, Володь, до-стро-ить. Все только рады будут, благодарны. Без дураков!.. А деньги найдем…
— Угу, в госбюджете. Или в стабфонде. Алёша истерику закатит.
— Гарантирую, туда не полезем. В крайнем случае воспользуемся английским правом…
— Это что еще?
— Ну, это долго объяснять… Сложный экономический термин…
— Так-так, началось.
— Нет, Володь, никаких этих самых, как тут в Сибири говорят. Всё в рамках рыночной экономики… Алло?
— Думаю… А кому будет принадлежать ГЭС в итоге?
— А кому у нас все принадлежит, Володь?.. Всё будет правильно. И Михал Иваныча не забудем.
— Но-но!
— А что, все мы люди, Володь. Ничто человеческое не должно быть нам чуждо… Но в первую очередь нужно думать об общем деле. Мы ведь хотим видеть Россию встроенной в общемировое пространство.
— У, перестань… Вообще-то, конечно, если верить твоим словам, проект интересный.
— И интересный, и полезный. Тебе, Володь, в первую очередь полезный. Войдешь в историю России… Алло, Володь, ты куда пропал?
— Что ж, можно попробовать.
— «Попробовать»… Это слово должно исчезнуть из твоего лексикона. Нужно тверже быть. «Решить», «сделать», «реализовать»!
— Все-все, перестань. И так голова пухнет.
— В общем, пишу рыбу указа, а ты Баняску подготовь. Пускай впрягается.
— Может, посоветоваться, собрать специалистов?
— Да что ж это?! Советская власть десять лет уж кончилась, а ты все — «посоветоваться». Скажи еще, политбюро собрать. Дело надо делать, Володь, а не советоваться… Ты для дела Россию на руки поднял.
— Толя, я устал тебя слушать. Даю добро, и — пока.
— Спасибо! До связи!
Глава вторая. В чужую землю
В первых числах сентября умерла Наталья Сергеевна Привалихина.
Лето проковырялась на огороде, до заморозков успела всё, кроме капусты, убрать, просушить, засахарить и засолить, спустить в подполье, а потом упала на крыльце. Долго лежала, собираясь с силами и соображая, куда ей — в избу или за ограду. Конечно, лучше в избу, лечь на койку… А если уже не поднимется? И будет лежать без воды, обмарается; а умрет, так и запахнет, весь дом пропитается мертвым. Люди-то неизвестно когда хватятся… Рано или поздно, конечно, заметят, что что-то давно ее не видать, придут, а она уж… Носы позажимают.
И потому, как немного отлегло, Наталья Сергеевна встала на карачки и поползла по двору к калитке. Куры наблюдали за ней, а петух возмущенно вскрикнул и дернул шеей… Добравшись, цепляясь за жердину, скобу ручки, она поднялась, открыла калитку, высунулась на улицу.
Этот кусочек мира был ей знаком до незамечаемости. Каждый день, больше полувека, как переехала сюда к мужу, она выходила через эту калитку со двора то за водой к колодцу, то в магазин, то выгоняла корову, то звала сначала детей, а потом внуков есть. И вроде не видела и́збы вдоль улицы, заборы, ворота, траву, но, если менялась хоть какая-нибудь мелочь — отваливалась штакетина в палисаднике у Мерзляковых, или наличники у Гусиных покрывались свежей краской, или скашивалась крапива вдоль чьего-то забора, — это сразу бросалось в глаза, и потом мысли долго возвращались к этой мелочи: «Надо своему сказать, чтоб подбил ограду… крапиву срезать… надо краску достать да тоже покрасить — облупилась… Через неделю покрашу — сразу не надо, скажут: “Наташка очнулась, когда другие сделали…”»
И сейчас она стояла, покачиваясь, в проеме калитки, держась одной рукой за скобу, другой — за деревянный ящик для почты (сильно на него опираться боялась — рассыплется), и жадно смотрела на эти две видимые ей избы по правую сторону, на серые глухие заборы, на красные листья черемухи в палисадниках, на темно-зеленые, почти синие шапки сосен на пригорке, где было кладбище…
Конец улицы упирался в реку, на берегу были мостки. Их каждый май ломало, корежило ледоходом, и мужики потом без ворчания, как нечто естественное, что не сделать невозможно, их восстанавливали… Женщины полоскали на мостках белье, брали воду для скотины и бани, а раньше — пока не появились насосы, которые по трубам и шлангам гнали ее почти по всем дворам деревни, — и для огорода… Мужики с мостков рыбачили; раньше хорошо рыба шла — ельцов и за рыбу не считали, а радовались ленкам, хариусу. Часто и таймень попадался.
Был случай давно-давно: старуха Гусина, покойница, а тогда молодая, жулькала постирушки, а сын годовалый на берегу играл. На траве. Берег покатый, вода мелкая, заводь — течения нет… Гусина полоскала-полоскала, глаза поднимает — ребенок исчез. Бегала искала, все дно ощупала — не нашла… Мужики сбежались, до темноты чесали реку… Потом старики сказали: «Таймень утащил». И как-то все, и Гусина тоже, не то чтоб успокоились, а притихли: да, дескать, если таймень утащил, то ничего не поделаешь.
Лет пятьдесят назад это случилось, а словно года три назад. И Наталья Сергеевна сейчас почувствовала себя той почти девчонкой, которая только-только оторвалась от родителей, познала мужчину, а теперь вот, видя горе соседки, поняла, что постоянно надо быть настороже, ребенок может кануть и так — в двух шагах от матери, спокойно играющий на травке…
Потянулась кверху, чтоб увидеть реку, но не увидела. Удивилась: когда-то, стоило открыть калитку, и река поблескивала чешуей течения, слепила, а потом незаметно скрылась с глаз — перестала Наталья Сергеевна встречать ее взглядом. То ли бугор улицы перед спуском подрос, то ли она сама уменьшилась в росте, согнулась так, что хоть затянись — не вытянешься.
