— Нэк! — струхнув, икнул Тюлип.

Легавый, не замечая его, по-собачьи поскреб в затылке и что-то вытянул двумя пальцами. Добытая тварь возмущенно трепыхалась, а легаш выпустил клуб едкого дыма и довольно громыхнул:

— Попался!

— Будь ты проклят! — пропищала тварь.

— Тысяча девятьсот девяносто первый! — гаркнул легаш и придавил добычу сапогом.

— Иэк! — икнул Тюлип, оцепенев от страха.

Легавый же его в упор не видел. Теперь он стал с остервенением скрести себе грудь и скоро снова обдал Тюлипа черным вонючим дымом:

— Тысяча девятьсот девяносто второй!

В руке у него извивалась пойманная тварь, и он разглядывал ее, ликуя:

— Что, попался?!

— Кретин! — пропищала тварь.

— Мразь! — изрыгнул легаш и придавил добычу сапогом.

— Иэк! — икнул Тюлип.

Он извлек из кармана окурок, потянулся, привстав на цыпочки, к свечке и робко спросил:

— Дашь, дядя, огоньку?

Надо же завязать разговор, хоть какой-никакой…

— Тысяча девятьсот девяносто третий! — рявкнул легаш, вытянул нового червяка из пупка и уже занес ногу.

— Умру, но не сломаюсь! — отважно пропищал червяк.

— Так получай! — взревел легаш и опустил сапог.

— Иисусе! — пискнул червь и испустил дух.

— Иэк! — икнул Тюлип. — Дай, дядя, огоньку!

— Видали? Это еще что такое? — удивился легаш. Схватил Тюлипа за шкирку, поднял, обнюхал и поднес к кишащим червями глазницам.

— Ой, мама! — завизжал Тюлип и забарахтался на весу.

— Слюнтяй какой-то! — решил легаш и разжал пальцы.

Тюлип упал на землю, а легаш-громадина занес сапог, но топнуть не успел — так с задранной ногою и застыл и давай скрести себе спину…

— Тысяча девятьсот девяносто пятый! — гаркнул он, потрясая рукой.

— Смерть легавым! — пропищала пойманная тварь. Легаш не дал ей продолжить — с размаху раздавил сапожищем.

— О-огоньку? — пролепетал Тюлип. — Огонечку… Смерив его брезгливым взглядом, легаш снова выпустил изо рта вонючее черное облако:

— Здесь курить запрещается!

Но в ту же секунду дернулся и топнул ногой:

— Ага, тысяча девятьсот девяносто шестой!

— Имя мне легион! — гордо вымолвил червь, прежде чем проститься с жизнью.

Тюлип сунул окурок обратно в карман, собрал все свое мужество и ринулся на приступ преграждавшей ему путь великанской ноги, цепляясь за волосины, чтобы не сорваться. Штурм увенчался успехом, Тюлип, живым и невредимым, оказался за спиной у легаша, утер выступившие на лбу капли холодного пота, толкнул заржавевшую дверь и тут же получил обильный плевок в правый глаз.

— Что за шутки? — возмутился Тюлип.

Двое крошек-легашечек в штатском сидели под ручку на гробу, а в свободной ручке держали по зажженной свечке. Вид у обоих был довольно неопрятный, прямо скажем, неряшливый вид: расстегнутые жилеты, распущенные пояса, — должно быть, для большей вольготности. Одутловатые физиономии отражали самую чистую радость и самое светлое блаженство, какие только могут расцвести на лице мертвеца. Оба смачно хохотали хрипловатыми, но не вовсе лишенными приятности голосами, а шляпы-котелки, разделяя веселье хозяев, задорно подпрыгивали у них на головах.

— Что, говорю, за шутки? — повторил Тюлип, старательно утирая глаз.

— Ну, видишь ли, дружище… мы тут… ах ты! — Он проворно нагнулся и ухватил себя за ногу.

— Поймал? — спросил второй легашик.

— Поймал! — ликующе отозвался первый. — Да какого здорового!

И поднес червяка к желтому пламени свечки.

— Сыночек! Братик! — заверещали голоса, идущие, казалось, из его утробы. — Любимый мой! О горе!

— Мужайтесь, други! — храбро отвечал им пойманный червяк. — Да, я умираю… Но, знайте, я нассал ему в ладонь!

И скукожился на огне, послав палачам последний вызов — звучный треск.

— Здоровый! — повторил первый легаш. — Небось из главарей!

— Это что! — сказал второй. — Мои длиннее и жирнее. Глянь!

Он вытянул что-то белое из подбородка и тоже поднес к свечному пламени.

— Свобода, милая свобода! — пропищал червь, содрогаясь в предсмертных корчах. И скукожился, как предыдущий.

— Ничего! — одобрил первый. — Но мои понастырнее, вгрызаются глубже. И позиции выбрали отменные — окопались в печенке и в сердце.

— Еще один, что ли? — вскинулся он вдруг.

— Ага! — сказал второй. — Нынче ночью я в хорошей форме — ни одного не упустил!

Он поднес и этого пленника к свечке и участливо спросил:

— Что, нравится?

— Нравится, — с ненавистью отвечал червяк, корчась в огне. — Еще как! Ой-ой-ой! Но все равно мы победим!

— Так вот, — как ни в чем не бывало продолжил первый легаш, обращаясь к Тюлипу, — мы, видишь ли, дружище, стараемся покрыть плевками вон те три слова на двери: “свобода, равенство, братство”. Кто первый закончит, тот выиграл. Такая безобидная игра.

— Это как посмотреть, — уклончиво сказал Тю-лип. — Вот у моей жены был постоялец, которому привычка плеваться почем зря, просто так и прицельно, дорого обошлась. Плевака, надо вам сказать, он был изрядный, не чета нам с вами. Метал харчок на метр, а то и на два… вот так!

Он набрал слюны, прицелился и хорошенько харкнул в глаз первому легашу.

— По-ду-ма-ешь! — презрительно протянул тот. — А ты попробуй вот так.

Он плюнул вверх, потом поймал плевок языком, перехаркнул товарищу, тот поймал на лету и послал обратно, они по-жонглерски перебросились им пару раз, потом подключили Тюлипа — он тоже поймал и послал плевок первому легашу, который, наконец, его проглотил и хвастливо сказал:

— Вот так! Знай наших!

— Неплохо, — согласился Тюлип. — Но тот мужик умел еще и не такое. Закладывал, к примеру, в рот кусочки свинца и как нечего делать голубя сбивал на лету Как я уже говорил, он был плевака не простой, а председатель Французского клуба плевак, официально признанного общественно полезным, да еще и генеральный прокурор в придачу! Так вот, однажды его разобрало прямо в суде, когда адвокат распинался, оправдывая своего подзащитного. “Не удержался я, — рассказывал он нам с женой у камелька. — Встал. Прищурился. Нацелился. И залепил ему прямо в раскрытый рот! А потом меня понесло! Я как пошел плеваться! Во всех подряд! Очередями! В обвиняемого! В судей! В присяжных заседателей! В гражданского истца! Ливень! Поток! Водопад! Так прямо вижу, как я влез на стул и смачно харкнул на гладкую макушку председателя суда — он лысый был! Неподражаемый плевок! Упекли меня тогда в тюрягу на полгода… карьера ко всем чертям… жизнь насмарку… катастрофа!” Разрешите пройти…

Он вежливо обогнул легашей.

— Да, грустная история, — вздохнул кто-то из них за спиной у Тюлипа. — Ах ты!.. Кажись, Тото, я одного упустил!

— Да, точно, упустил, Жюло. А ну-ка, теперь я. Эх!

Дверь со скрипом приоткрылась, и коридор наполнился зловонным дымом.

— Тысяча девятьсот девяносто восьмой! — рявкнул легаш-громадина, пытаясь просунуть голову в щель. — Тысяча девятьсот девяносто девятый! Ну, на сегодня хватит. А то моей бесценной женушке еще все убирать. Двухтысячный!

— Блаженны павшие в той битве правой! [Строка из поэмы “Ева” французского поэта Шарля Пеги (18731814) в переводе Е. Лукина.] — героически пропищал червяк, принимая смерть под сапогом.

— Иэк! — икнул Тюлип.

— Эх! — вздохнули легашики.

На этот раз они хорошо прицелились, и громадный легаш получил в глаз приличную порцию слюны. Он чертыхнулся, выпустил в отместку несколько особенно вонючих порций дыма и ретировался. А два легашика запрыгали от радости, горячо поцеловались, в обнимку улеглись в свой гроб и задули свечу.