— Микаэла сказала, что вы много знаете о бесценных и учении Двуликой, — попробовала Лика разговорить Баллу. — Можете мне рассказать? Пожалуйста.

Балла лишь перевернула страницу.

Лика вздохнула и откинулась на спинку кровати.

— Равны перед Двуликой принцы и нищие, — прочитала Балла. — И грехи их равны, и деяния, и кровь.

Лика встрепенулась, но старуха замолчала и больше не разомкнула губ.

«Неужели она решила подсказать мне?» — подумала Лика и вновь принялась вчитываться в строки.

Постепенно получилось приноровиться к замысловатому письму. Но вот сгорели уже три свечи, а в книге не нашлось даже упоминания равного суда. Лика узнала про наказания и милосердие, про ярость и смех богини, про её чудесные деяния и деяния страшные. Многие истории перекликались со сказками, которые Лике рассказывали в детстве. Сказка о Луне и Солнце говорила о том, что у тьмы и света детей было не поровну и тогда они поделили последнюю дочь. В книге же описывалось сотворение Двуликой мужчиной и женщиной, но в целом истории заканчивались одинаково: богиня уравновешивала все события в мире. Её деяния и дары были необходимы для чего-то большего. Поэтому существовали жизнь и смерть, день и ночь, а у богини — и светлый, и тёмный лики.

Другие истории рассказывали о сути даров. В этом Лика запуталась настолько, что у неё заболела голова. Мор мог оказаться светлым даром, а золотая монета — тёмным, и наоборот. Наречённым не дано было этого понять, так как они не видели всё мироздание и не плели судеб.

«Просто запомни: оба лика нужны, вот и всё», — говорил Лике отец, когда она спрашивала: почему бы богине не смотреть на людей только светлым ликом? И тогда все в мире были бы счастливы. Мать же отвечала: что представляется счастьем для одного, то окажется горем для другого. И чтобы это уравновесить, и нужна Двуликая.

Вспомнив о родителях, Лика затосковала ещё сильнее.

«Сколько прошло времени? Скоро ли рассвет? Сколько осталось до суда?»

— Вы не устали? Может, хотите прилечь? — спросила Лика старушку.

Балла удивлённо приподняла брови, не оторвавшись, впрочем, от чтения.

— Я уже давно не сплю по ночам, дитя.

— Почему?

— Что ж, половину жизни я работала при свете дня, а ночью спала; теперь половину жизни будет наоборот. Не это ли справедливо? Служила при светлом лике, теперь служу при тёмном.

«Что бы у неё такого спросить, чтобы разговорить?»

— А вы открыли шкатулку? — подумав, спросила Лика.

— Да. — Балла закрыла книгу. — Хоть и не хотела этого.

— Но почему?

— Послушай, дитя, — почти ласково сказала Балла, немного наклонившись к Лике. — Я пришла в храм ещё девочкой. Для меня были слишком тяжелы страдания и искушение, поэтому я долго не призывала шкатулку. Я слаба духом, поэтому и отдала жизнь Двуликой. Мне было не по силам вынести ответственность за то, что лежало внутри шкатулки. К тому же я боялась, что мой разум не справится и закипит от бесконечных попыток.

— Почему же вы передумали?

— Я не передумала. Мою шкатулку выбрали для испытания бесценного. Это было ещё до твоего рождения и до смерти Сорона.

— Но я ведь первая бесценная Илассета, — удивилась Лика.

— А человек испытание и не прошёл. Но я взяла шкатулку, и искушение пересилило меня. И так вышло, что я открыла её сама.

— А что вы почувствовали, когда увидели дар богини?

Балла впервые улыбнулась, из-за чего её морщины будто ожили и пришли в движение, и вытащила из кармана крохотный мешочек. Высыпала на ладонь несколько чёрных зёрен.

— Что это?

— Яблочные косточки. В шкатулке было красивое, спелое яблоко. Довольно вкусное, между прочим, — Балла хохотнула.

— Какой необычный дар, то есть я хотела сказать, что яблоко — необычный дар, — улыбнулась Лика.

— Да, дитя, не для принца уж точно, — Балла улыбнулась.

У Лики же вспотели ладони от этих слов. Она фальшиво хихикнула в ответ и сделала вид, что вернулась к чтению книги. Балла посверлила Лику взглядом. Морщинки на щеках женщины разгладились и почти исчезли.

Севир шёл по коридору, поглядывая на крохотную карту, начерченную на ладони. Масляная лампа едва горела, освещая путь лишь на шаг вперёд. Кому понадобились эти лабиринты? Двуликая любит играть в прятки? Или послушницы прячут здесь ухажёров? Назначенное для встречи место находилось в северной части храма. С каждым поворотом пыли становилось всё больше и всё чаще с потолка свисала паутина. Двери келий были перекошены, некоторые и вовсе отсутствовали. Какой-то забытый богиней кусок здания. Странно, что крыс было не видно и не слышно.

Принц остановился на пересечении двух коридоров и свернул направо. Он злился. Если заблудиться, то весь двор завтра будет обсуждать, как принц Ародана заплутал в женском крыле храма. Впрочем, этот позор хотя бы со временем смоется.

Нужную келью Севир нашёл на удивление быстро: как и было сказано в посланной ему записке, дверь в эту комнатку отличалась от всех остальных железным засовом. Видимо, тут содержали провинившихся послушниц ещё до изобретения замков. Впрочем, могло найтись и другое объяснение, Севиру было всё равно. Он зашёл внутрь, и там его уже ждали.

— Ваша светлость, — маленькая фигурка в плаще с капюшоном вышла из тени.

— Что ты узнала?

— Я старалась, ваша светлость, — забормотала она, — делала всё как вы велели.

— Ближе к делу! И сними эту тряпку. Здесь никого нет.

Микаэла откинула капюшон. Она всё время смотрела в пол, съёжившись от взгляда Севира.

«Глупая девчонка».

— Вы были правы, ваша светлость. Она не знает ничего о равном суде. И никто из послушниц не осмелится ей сказать.

Кому, как не послушницам, бояться гнева богини? О равном суде рассказывают либо до его начала, пока богиня не взвешивает твои слова, либо узнают из Слова. Когда Севир прочитал об этой процедуре в самом старом экземпляре писания в библиотеке, волосы на затылке зашевелились. Знал бы он о существовании равного суда, и близко бы к проклятой бесценной не подошёл. Что ж, его положение хотя бы оказалось более выигрышным, чем у Лики. Надо только заставить её отказаться от этой самоубийственной затеи.

— Тем хуже для неё, — ухмыльнулся Севир. — Что о моём даре?

— Простите, — Микаэла рухнула на колени, будто её ударили, — я не смогла ничего узнать. Бесценная всё твердит, что невиновна.

«Ещё бы», — подумал Севир, пропустив мимо ушей нудные оправдания послушницы. Она боялась его. И толку от неё не было никакого. У девчонки попросту не хватало ума, чтобы втереться к Лике в доверие. Управлять через неё бесценной не получилось бы.

— Я хочу, чтобы бесценная отказалась от равного суда. Ты понимаешь почему?

— Да, ваша светлость. Вы хотите спасти её, несмотря на то что она сделала, — сдавленно проговорила Микаэла.

«Богиня, она плачет?» — Севир едва сдержался, чтобы не встряхнуть послушницу как следует. Он был бы и рад, да только спина горела от боли там, где тела коснулась плеть. Отец бил мягкой, «беззубой» плетью, чтобы шрамов не оставалось.

— Наказание за кражу не такое суровое, если сравнивать его с карой Двуликой, Микаэла.

— Да, ваша светлость, но нельзя заставить отказаться от равного суда. Может быть, нам пойти к отцу Лоралу? Я уверена, он сможет что-то сделать. Одно ваше слово, и я отведу вас к нему.

«Глупая, безнадёжно тупая девчонка! Как бы она не рассказала, о чём мы говорили».

— Не стоит беспокоить хранителя веры. Нам нужен кто-то, кто не побоялся бы говорить с бесценной прямо, потому что терять уже нечего.

— Но кто же это?

Севир улыбнулся своим мыслям, а послушнице сказал другое:

— Тот, кто рассказал Лике о равном суде. Сможешь привести его? Я всё устрою: тебе нужно будет отвести его к ней в келью, а потом незаметно вывести, справишься?

И он изложил Микаэле план. Послушница вначале испугалась, но отказать принцу Ародана не посмела.

«Тем хуже для неё».