Раздался звонкий шлепок. Вся прислуга разом застыла от неожиданности. Девушки переглядывались, пажи не скрывали ухмылок.

— Ты принц Ародана! Вот и веди себя как подобает принцу!

— Что ж ты ударил принца, а, отец?

— Будешь дерзить, и я сделаю это ещё раз. И рука моя не отсохнет. Избалованный щенок! Тебе оказана великая честь! Тебе следовало бы молиться Двуликой за то, что у тебя есть возможность оплатить услугу бесценного!

— Это девчонке следовало оказать мне великую честь! Она такая же подданная Илассета, как и все прочие!

— Только посмей завтра ляпнуть что-то подобное! Тебе дали время, и ты не справился! Хватит! Я не допущу, чтобы правитель третьей ветви приехал на съезд принцев без дара!

За закрытыми дверями спальни раздался звон стекла. Похоже было, что принц опрокинул поднос с ужином. Все служанки рванули к дверям, чтобы прибрать беспорядок, а заодно и увидеть своими глазами, что происходит внутри.

Стоило приоткрыть двери, как коридор сотряс властный, гневный окрик:

— Вон! Все вон!..

…Севир плюхнулся на диван и лениво закинул в рот виноградинку, поднятую с пола. Стефан брезгливо скривился.

— Жрёшь как собака.

Севир равнодушно пожал плечами. Он поправил подушки и закинул обе ноги на диван, испачкав уличными сапогами красный бархат. Хлопнув в ладоши, принц достал из воздуха шкатулку и принялся её вертеть. Деревянная, с красивой, но простецкой резьбой шкатулка состояла из одинаковых квадратов, которые волшебным образом поворачивались туда-сюда.

— Без крышки, без замочной скважины, пружин или шестерёнок, — проворчал Севир. — И как её открыть?

— Сын, для этого и нужны бесценные. Твоя мать тоже не понимает. Но поверь, так будет лучше для всех нас.

Судя по голосу, отец немного успокоился. Он налил вина и залпом опрокинул бокал.

«Пьяница несчастный».

Севир искоса глянул на отца и промычал что-то утвердительное. Он слышал, как родители решали судьбу их с братом шкатулок. Мать один раз сказала, что против, но сдалась после первого же отказа мужа.

— Сорон так и умер со шкатулкой в руках. Ты видел его гробницу. Шкатулка до сих пор там. А всё потому, что он был таким же упрямым и гордым. И чего он добился? Сошёл с ума!

— Как знать, может, и хорошо, что он не сумел её открыть. Может, не суждено было. Вдруг там внутри покоится армия демонов, которая «покроет Ародан слоем костей и пепла»?

Севир дословно процитировал второе сказание о великом тёмном даре, который тысячи лет назад стёр с карт Южную империю.

— Светлые дары встречаются чаще, чем тёмные, — резко сказал отец. — Вспомни меч первого принца Ародана. С этим оружием нельзя проиграть бой! Или зеркало Истории, показывающее прошлое! Всё, что есть в шкатулках, нужно.

— И как? Сильно тебе пригодился перстень?

«Который уже не налезает на твои жирные пальцы?»

На этот раз удалось вовремя придержать язык. Только глупец обозвал бы отца жирдяем, хотя из-за живота тот давно не видел пальцы ног.

«Богиня, бедная мать, как они вообще умудрились зачать брата?» — Севир иногда думал, что мелкий — другой крови, но вслух эту мысль озвучивать не смел.

— Пусть мой перстень не разрушает горы, всё равно это Её дар. И когда-нибудь он сыграет свою роль. Как и твой.

Севир вздохнул. Вот бы в шкатулке был Камень Жизни — легендарный дар, который делал владельца неуязвимым и давал способность исцелять раны других. А достался какому-то бедняку! Правда ли камень существовал — неизвестно. Но учитывая, что однажды сын работорговца получил от богини Весенний шторм, уничтоживший не только половину мирного населения, но и ладьи варваров, то любой дар — хоть от светлого лика, хоть от тёмного — мог прославить хозяина.

Но до этого дар нужно было получить.

— И что? — со скукой в голосе спросил Севир. — Как это будет? Я просто дам в руки этой грязной…

— Севир!

— …девчонке шкатулку? Она же младше меня! Да ещё такого низкого происхождения.

— Она бесценная, как ты не можешь это уяснить! Пусть она и младше, но имя ей дали раньше, чем тебе!

— Нашёл чем меня унизить? Что она раньше меня стала наречённой?

— Ещё раз тебе говорю…

— Да-да-да, она бесценная. Скажи-ка мне, отец, а отчего такая «бесценная» не перебралась за Шёлковое море? Её семья давно могла заработать целое состояние на дочурке, но нет: они не сделали ни одного заказа.

— К чему ты клонишь? — нахмурился отец.

— До меня дошли слухи, что с ней что-то не так.

— Я говорил с отцом Лоралом. Он уверил меня, что молодые бесценные открывают шкатулки немного дольше. Ты тоже ходить не сразу научился.

— Всё равно это не объяснение. Быстро, медленно. Какая разница?

Севир подбросил шкатулку в воздух и заставил её исчезнуть. Он помолчал немного в раздумьях, встал и твёрдо сказал отцу:

— Хорошо. Но не на глазах у всех. Я хочу, чтобы она показала мне, как это сделать. И я открою шкатулку сам.

Лика стояла перед зеркалом, боясь пошевелиться. Платье из тончайшего шёлка оказалось до того невесомым, что она почувствовала себя обнажённой и беззащитной. Новые туфельки натирали пальцы, несмотря на то что Лика по велению матери разнашивала обувь несколько дней. Руки украшали широкие браслеты, дорогие и тяжёлые. Кожа под ними потела, а камни цеплялись за юбку…

Дора подвела глаза дочери чёрными тенями, а волосы уложила двумя змеиными косами.

— Нельзя, чтобы с тобой обращались как с ребёнком, — говорила она, закалывая непослушные пряди шпильками. — Ты должна выглядеть и вести себя как бесценная. Не сутулься. Не смотри в пол. Будь гордой, но не надменной. Не зазнавайся, но и не позволяй втоптать в грязь своё достоинство. Ты особенная, но это не значит, что ты лучше всех. Поняла?

— Да, мама, — кивнула Лика.

— Как же ты выросла, — сказала Дора, прикинув, сколько всего придётся купить к зиме. Лика стала на голову выше сверстниц, рано созрела. Да и вообще казалась старше своих лет. Дора вертела дочь, пытаясь найти малейшие изъяны в образе, будь то складка на платье или выбившийся волосок, смахнула пылинку с подола и отправила Лику вниз, где уже ждала карета. Дора взяла с собой флейту в надежде, что представится случай сыграть при дворе.

Матар ожидал их у лестницы. Кинжал-дар он закрепил в красивых, дорого украшенных ножнах. Дора сама выбирала и камни, и цвет. Муж считал, что вкус у неё от богини, не иначе.

Наряды у всей семьи гармонировали по фасону, хотя платья были из радужного шёлка, который переливался то золотым, то нежно-розовым, а костюм Матара — строгого чёрного цвета.

— Чёрный и золото, моя дорогая, — сказала Дора, когда сели в карету. — Запомни, нет лучшего сочетания, чем звёзды и ночное небо…

…Лика снова кивнула. Она с удовольствием отдала бы и это платье, и браслеты, лишь бы не пришлось никуда ехать.

Карета тронулась. Народу на главной площади собралось столько, что лошади вскоре перешли на шаг, и Лика смогла всё рассмотреть.

Люди пели песни, громко смеялись. Все были нарядными, улыбчивыми, а от пёстрых красок рябило в глазах. Со вторых этажей постоянно кидали лепестки цветов и бумажные ленты. Лика на какое-то время отвлеклась от тяжёлых мыслей. Нос щекотал запах булочек и сладостей. Играла музыка, и, казалось, сама жизнь пела и веселилась.

Матал гладил ладонь Доры и держал в зубах трубку. Завидев улыбку Лики, он повеселел и сказал:

— Вот видишь! А ты не хотела ехать. Смотри, как красиво! А сколько подарков ты сегодня получишь!

— Познакомишься с видными людьми, — подхватила Дора, мечтательно прикрыв глаза.

— Попробуешь блюда, о которых даже не слышала. Но главное — этот день войдёт в историю, — отец осёкся, когда Лика вмиг опустила взгляд.

— А после мы съездим к бабушке. Она давно пишет, что хочет повидать тебя, — попробовал исправить ситуацию Матар и с облегчением выдохнул, когда Лика встрепенулась и с надеждой посмотрела на него.

— Правда? Мы уедем? Надолго?

— Как захочешь, — сказал Матар, сжав руку Доры, не дав жене возразить. Она верно распознала намёк и промолчала.

Лика заёрзала на месте.

«Мы уедем! Надо только пережить этот день, а потом всё будет неважно».

Карета выехала на площадь перед замком. Хранители веры выстроились в ряд и вместе с прихожанами запели молитву Двуликой. Бедняки ютились с краю, отгороженные стражей. Им раздавали угощения в честь праздника. Лика прильнула к сетке на окошечке кареты. Нищие в серых одеждах казались ей стайкой крыс, затаившихся в тени. Она так засмотрелась, что не обратила внимания на возмущённый возглас, а потом прямо перед глазами возникло лицо женщины. Лика вскрикнула и отпрянула. Женщина была грязной, от неё пахло нечистотами, а на голом черепе и покрытом струпьями лице ползали насекомые.

— Имя! — провыла нищенка, вцепившись в карету. Сзади кто-то из стражи пытался оттащить женщину, но она не обращала внимания. — Имя! Дайте мне имя! Молю! Имя! Госпожа! Дайте мне имя! — прокричала она и исчезла в толпе.

Лика прижалась к родителям. От испуга она тяжело дышала. Безымянная женщина была неправильной. Сломанной. Как будто у неё не было лица или тени.

— Только не заплачь, — предупредила мать, — вся косметика потечёт. Не обращай внимания на безымянных. Они не стоят твоих слёз.