Ростислав Гельвич

Русская колыбельная

1

Зимой темнело рано. Со служебного дворика Оак Мэдоу, заведения для психически больных преступников, вид открывался замечательный. Стояли ранние сумерки, шел частый мелкий снег. Куара-Нуво, сияющий вдали, казался огромным пирогом, над которым висела пудра-аура ночных огней.

Альберт щурился. Потрескивала сигарета, которую он зажал в двух пальцах. Сделав ещё одну затяжку, он поперхнулся вкусом начавшего тлеть фильтра.

— Мда, — Альберт отбросил сигарету в урну.

Желание грязно выругаться возникло и тут же утихло. А чего уж там, сам виноват, сам залип, задумался. Альберт хотел уже достать пачку и взять ещё одну сигарету, но тут пикнул замок двери.

Охранник, высунув голову, недовольно сморщился от холода:

— Доктор Горовиц, вас к Пилипчику. Сказал, что срочно, — он не стал закрывать дверь, ожидая.

— Срочно… — машинально повторил Альберт, задумчиво глядя на город. В себя его привело лишь недовольное покашливание охранника. — А? Да… иду-иду.

Охранник открыл дверь пошире, и Альберт быстро скользнул внутрь. Эта ужасно захламленная комнатка служила для охранников раздевалкой. Протискиваясь через груды вещей, Альберт споткнулся о длинную лавку и едва не упал, задев ногой какую-то коробку. Та перевернулась. По полу, покрытому дешевой плиткой, покатились с громким гудящим шумом банки пива.

Охранник замер. Альберт тоже. Алкоголь запрещен на территории Оак Мэдоу, тем более — сторожам.

— Это случайно, — неуверенно проговорил охранник и кивнул, не заметив, как ладонь сама оказалась у него за затылком. — Правда… ничего…

Альберт же, осмотревшись, понял, что всё, в общем-то, порядке. После он мазнул взглядом по банкам, потом посмотрел на охранника:

— Да мне всё равно.

И вышел из раздевалки. Краем уха, пока не закрылась дверь, он успел услышать, как охранник пыхтя собирает банки, кладёт их в коробку и задвигает ее под скамейку.

Пилипчик, Антон Пилипчик, директор Оак Мэдоу, казался немного взволнованным, когда Альберт вошёл. Обычно Пилипчик требовал, чтобы в дверь стучались, но, раз уж вызвал сам — можно и без стука.

Директор стоял у окна, его необъятный живот покоился на подоконнике.

— Ага, явился, — Пилипчик даже не повернулся, когда открылась дверь его кабинета. — Адкинса привезли, — всё так же, не поворачиваясь он кивнул и стукнул указательным пальцем в стекло. — Подойди, погляди.

Альберт подошёл к окну. Приёмная для пациентов располагалась этажом ниже, из окна директорского кабинета виднелся шлагбаум и дорога к приёмной площадке. Сейчас почти всю её занимал массивный, очень широкий, бронированный полицейский фургон.

— Вот уж не думал, что его привезут в такой гробине.

— А то, — хохотнул Пилипчик. — Всю свою семью перебил, в чём же его должны привезти?

Видимо, с бумагами наконец закончили. Задние двери фургона открылись. Первым делом из них выпрыгнул полицейский в полном комплекте защиты, и с автоматом в руках. Он подозрительно огляделся и махнул рукой, — мол, давай, — и тут же раздался громкий звон.

— Ты погляди, он же в цепях! — Пилипчик ещё сильнее навалился на подоконник.

И правда. Человек в униформе ядовито-жёлтого цвета, медленно, с большим трудом, поставил ногу на ступеньку фургона, затем подтянул другую, и только так, медленно, он смог сойти на землю. Тяжелые металлические сковывали движения арестанта.

— Мда… — Альберт покачал головой. — Нам вообще кого-то в цепях привозили? Не знал, что закон это позволяет.

— Умгм… — Пилипчик кивнул и закашлялся, прочистил горло и заговорил. — Кха! Лет пять назад, до тебя еще. Был один насильник. Но он косил, как оказалось, это быстро вскрыли. Так что он быстро получил своё стирание и на этом всё кончилось.

— С Адкинсом будет точно так же?

Вместо ответа Пилипчик отошёл в сторону, к необъятному креслу, сделанному как будто специально под него, и с кряхтеньем и шумом сел.

Альберт последовал его примеру. Кресла для гостей, конечно, уступали директорскому в удобстве.

Пилипчик расположил локти на столе и принялся рыться в пухлой открытой папке, не обращая на Альберта никакого внимания. Но тот знал, что это напускное — Пилипчик всё держит под контролем. Альберт терпеливо ждал пока директор заговорит.

— Кхм! — снова кашлянул тот через минуту или полторы. — Мда… Сложно тут это всё. Потому я и попросил тебя задержаться. Сложное дельце… сложное… Мда…

Альберт всё так же молчал, давая Пилипчику говорить.

— Слышал небось об Адкинсе-то?

— Кто же не слышал.

— За много лет единственный убийца в Содружестве… Кто-то говорит, что вообще — не просто в Содружестве, в мире. Что скажешь? Правда или нет, как думаешь?

— Понятия не имею.

— Вот и я не знаю, — вздохнул Пилипчик. — Но в Содружестве — точно. Как бы к нам сюда не понабежало протестующих… В общем, держи, — резким хлопком он закрыл папку и толкнул её от себя, та проскользила по гладкой поверхности стола. — Адкинса будешь вести ты. За выходные прочтёшь, подготовишься…

Поймав папку, Альберт ещё не совсем осознал, что сказал ему директор, и потому, когда до него дошло, выдохнул одним махом:

— Я?!

Пилипчик кивнул.

— Ага. Хороший случай. А эмпатолог ты неплохой. Радуйся. Такая-то возможность!

— Я… — Альберт, от неуверенности, ляпнул первое, что ему пришло на ум. — Папка? Серьёзно?

— Документы секретные, просто так переслать на электронку нам отказались, — Пилипчик поморщился и скривил губы. — Да какая разница?

— В самом деле…

Раскрыв папку, чтобы хоть как-то занять руки, Альберт уставился в личное дело преступника и неуверенно проговорил:

— Так я же… я же всего три года тут…

— И что? — Пилипчик всплеснул руками, не отрывая локтей от стола. — Говорю же — возможность для тебя самое то. Да и работы-то немного, как раз за следующую неделю справишься. Говорю же, прочти это дело за выходные. Посмотри. Свободен.

Поднявшись, Альберт взял папку и прижал к себе, как, бывало, делал это в университете. К нему тут же вернулись студенческая неуверенность и страх ответственности.

— Всего неделя? А я точно смогу? — папка и правда казалась тяжелой, того и гляди — оттянет руки. — Случай-то непростой.

— Сможешь, Горовиц, сможешь, — махнул рукой Пилипчик. — Давай. До понедельника.

Директор со скрипом повернулся на кресле к ящику стола и заглянул внутрь. Альберт вышел из кабинета и двинулся по коридору. Наверняка уже восьмой час: Альберт и так задержался на работе.

Лифтом он никогда не пользовался. Лин всегда говорила, что на этой своей работе он и так слишком много сидит в кабинете, лишний подъём или спуск по лестнице — хорошая разминка. Неблизкий путь до выхода пролегал через железные двери палат. Обычно Альберт всегда проходил мимо, и не задерживал взгляд, даже если в одной из них был кто-то из его пациентов, но сейчас не смог. Кто бы смог?

Убийца, самый настоящий убийца. Альберт читал о таком только в учебниках. Эмпатология убийцы — что это такое вообще? Как это?

Альберт вздрогнул. На лбу выступил пот, а ноги будто бы специально немного подогнулись возле железных дверей.

Он медленно подошёл к одной из них и заглянул внутрь. Несмотря на одностороннее стекло в наблюдательном окошке, Альберт старался проделать все аккуратно, будто пациент и правда мог его заметить. Но палата оказалась пустой. Как и две соседние. Лишь дойдя до середины коридора Альберт вздрогнул как ударенный током — увидел ядовито-жёлтый цвет униформы.

Он снова взмок от волнения: почувствовал пот даже на спине и вдруг отпрянул, будто его заметили.

— Спокойно… спокойно…

Эмоциональная восприимчивость — ключевое качество хорошего эмпатолога. Иногда это минус. Альберт с минуту стоял и ждал, пока сердце перестанет бешено колотиться. После этого он снова заглянул в палату.

Адкинс.

— Аурей Адкинс… — вспомнил Альберт строчку «Имя» из профиля.

Человек в униформе кричащего цвета совсем не походил на убийцу. «Убийца» Альберту всегда виделся человеком мощным и сильным. Эдаким варваром из всех фильмов, игр и комиксов одновременно. Аурей же оказался очень простым. Роста среднего, жилистый, тонкокостный. Голова большая и лоб высокий, залысины и светлые редкие волосы. Он лежал на спине закрыв глаза, грудь его спокойно вздымалась. Совершенно не впечатлят. Стоило ли такого заковывать в цепи?

Альберт как всегда попытался представить, визуализировать волны эмоций и мыслей, идущих от него к пациенту, а от пациента к нему. Конечно, его сразу затрясло. Альберт знал, что это лишь побочный эффект его впечатлительности, это не по-настоящему, но ему сразу начало казаться, что он уже начал понимать, уже начал проникать в голову Адкинса.

— Альберт. Аурей. Адкинс. Три «А», — задумчиво произнёс Альберт, и в своей задумчивости, сам того не заметив, слишком близко приблизился к стеклу и стукнулся лбом.

Аурей, тут же открыл глаза и перевернулся на бок, хоть звука, вероятно, и не расслышал. Альберт, сам того не желая поймал на себе взгляд голубых глаз. Эмпатолога передёрнуло. Он едва-едва удержался от того, чтобы не отскочить от окошка.