— Вот-вот, — соглашаюсь я.

— И тем не менее, — его губы медленно растягиваются в широкой улыбке, он дразнит меня, — шансы того, что ты встретишь кого-то с нужными тебе технологиями, гораздо меньше. Это уже называется «возможность», и вот в нее я верю.

— Возможность, которой я не могу воспользоваться, если хочу сохранить работу, — говорю я, потирая лоб. — По-моему, я окончательно теряю рассудок.

— Ты сошла с ума ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы выжить, — спокойно говорит мне Джек. — Послушай, почему бы нам не сделать перерыв после выставки? Полетим на другой конец света, совсем как раньше, но только в этот раз первым классом. Оживишься, отвлечешься от Прекрасной Ферроньеры. Проведем время вместе. Только ты и я. Иногда скучаю по тем временам…

На мгновение я задумываюсь над этой идеей, вспоминая дни, когда можно было сбежать и начать все заново, окунувшись в приключения. Тогда нам казалось, что весь мир принадлежит нам. С тех пор я сильно изменилась. Теперь я знаю: как не старайся убежать, это ничего не изменит, если ты и есть та самая проблема.

— Я не могу бросить Коллекцию. Не сейчас, — говорю я и вижу разочарование на его лице. — Куда бы мы ни поехали, что бы ни делали, ничего не изменится. Все это так глупо и бессмысленно.

— Ты правда так думаешь? — тихо спрашивает Джек. — И насчет меня тоже?

— Я… иногда, — признаюсь я, понимая, что ранила его. Он так добр ко мне, и я всегда могу на него положиться. А вот я была ему паршивым другом уже долгое время. Это нечестно. — Но дело не в тебе. Ты единственное, что заставляет меня двигаться дальше. Если бы тогда ты не был со мной… — я качаю головой, не в силах подобрать слова, способные описать, каким был бы мир без Джека.

— Слушай, я вижу, что тебе тяжело, я же не слепой, — говорит Джек. В его голосе слышится печаль. — Я надеялся, что выставка поднимет тебе настроение, а если нет, то ты позволишь мне сделать тебя счастливой.

— Все так и есть. И твоя дружба действительно делает меня счастливой, — это звучит неубедительно даже для меня самой.

— Тогда, быть может, тебе стоит искать ответы, в которых ты так отчаянно нуждаешься, а не переживать о возможной потере работы, — шепотом говорит мне Джек, подавшись вперед. Наши лица в паре сантиметров друг от друга. — Найди своего приятеля с технологиями и скажи ему, что передумала. Вряд ли это будет самый скандальный поступок из тех, что ты совершала.

— Наверное, ты прав, — медленно произношу я. Джек отодвигается, заметив взгляд бармена и его обаятельную ухмылку. Скорее всего, задуманные нами планы отложатся, чтобы он постарался избавиться от осколков разбитого сердца. — Но я не уверена, стоит ли втягивать другого человека в свое помешательство. Мне кажется, это неправильно.

— С чего ты взяла? — спрашивает Джек. — А что, если ты тоже предоставляешь ему возможность. Ты честным (или не таким уж честным) способом популяризируешь его изобретение. В конце концов, важен результат, так ведь? — Черты его лица смягчаются, когда я хмурюсь, раздраженная тем, что Джек, в отличие от меня, не утратил способность ясно мыслить. — Иногда позволительно просто делать не думая. Я обычно так и двигаюсь по жизни, работает неплохо. На самом деле лучше всего, когда я вообще перестаю думать. У тебя это раньше тоже довольно неплохо получалось.

— Но тогда у меня был Доминик, — говорю я. — Доминик был любовью всей моей жизни. Последней любовью. Так и должно быть.

«Так и должно быть». Теперь я только и могу, что размышлять о том, что все должно было быть иначе.

Глава тринадцатая

Я уже продолжительное время сижу в баре отеля и пью, размышляя о том, что конец всяких возможностей — это самое тяжелое из того, что ты осознаешь перед смертью.

Закрываю глаза и представляю параллельную вселенную, где я знакомлюсь с интересной девушкой вроде Виты Эмброуз и у меня в запасе еще лет сорок, которые я принимаю как должное. Я бы пригласил ее выпить, и, возможно, она бы даже согласилась. Может, мы бы сразу поладили, а может, и нет. Теперь я это уже не узнаю. Ведь «может» для меня больше не существует.

— Еще? — рядом со мной возникает бармен с бутылкой красного вина. Я киваю, морщусь и допиваю остатки в бокале. Это не совсем то, что я себе представлял, сбегая в Лондон. Хотя, по правде говоря, тогда я вообще ничего особо не представлял, рассчитывал, что приеду и все само собой образуется. На какое-то восхитительно наивное мгновение я действительно в это поверил. А в итоге я лишь накупил кучу модной одежды, которую не успею толком поносить, и опозорился перед искусствоведом.

— Бен? Земля вызывает Бена! — знакомый голос, вытягивающий меня из мыслей, звучит очень странно в этой обстановке. Сначала я думаю, что это слуховая галлюцинация. — Ты тут?

Она обращается к официанту:

— Мне то же, что и у него, пожалуйста.

Я открываю глаза. Сестра смотрит на меня, сведя брови.

— Китти? — спрашиваю я. — Ты что тут делаешь?

— Я вижу твою геолокацию, забыл? — Она садится рядом со мной на диван и бросает большую спортивную сумку себе в ноги.

— Нет, я не о том, почему ты в Лондоне?

— Из-за тона твоего голоса по телефону, — говорит она.

— Какого тона? — спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, о чем речь.

— Помнишь, когда ты узнал, что у тебя синдром Марфана, ты стал эмо? Читал Шелли, Китса и Байрона, разгуливал в кожаных брюках и рубашках с оборками, вечно пребывал в экзистенциальном кризисе, влезал в передряги, в которые можно было не влезать, и, как мне кажется, специально позорил свою крутую двенадцатилетнюю сестру. Вот я об этом. Во время телефонного разговора у тебя был такой голос, словно ты вернулся в свою эру мертвого поэта. По моему опыту, ничем путным это обычно не заканчивается.

— Эх, — говорю я, — ты слишком хорошо меня знаешь.

— Так что произошло в больнице?

Китти не отводит от меня взгляд. Ее бледные глаза чересчур жирно подведены карандашом для век.

— Аневризма, — говорю я. — Большая, у ствола мозга.

— Дерьмо! И что с этим делать? — спрашивает она. — Сколько времени потребуется, чтобы ушел гот Бен и вернулся скучный инженер Бен?

— Ничего не сделать, — отвечаю я, приближаясь к сути. От мысли о том, что нужно произнести эти слова вслух, меня начинает подташнивать.

— Потому что все в порядке и аневризма безобидна? — Ее речь замедляется под тяжестью осознания. — Или потому что все не в порядке?

— Все не в порядке, Китс, — выдавливаю я, не в силах посмотреть на нее.

— Ты уверен, что они не ошиблись?

— Уверен, — я вспоминаю лицо миссис Паттерсон. — Не ошиблись. Может, не говорить маме? Мне кажется, будет не так больно, если ей не придется этого ждать.

Китти мотает головой.

— Сколько… сколько осталось?

— Не очень много.

— Надо ехать домой. Расскажем маме. Еще с кем-нибудь проконсультируемся, поищем лечение за рамками нашего здравоохранения, организуем сбор средств… и… и… Подготовимся и победим эту заразу.

— Китс, я пока не собираюсь домой. Я не готов.

— Не готов к чему?

— К чему угодно, — я безнадежно пожимаю плечами. — И уж точно к выражению маминого лица, когда я расскажу ей правду. Не хочу, чтобы она ухаживала за мной, когда мне это не нужно. Не хочу каждый раз задаваться вопросом, будет ли прогулка с Пабло или пинта с Дэнни последней. Не хочу везти это, — указываю на свою голову, — туда, где мне все так знакомо. Хочу, чтобы меня окружало все необычное и другое, потому что я тоже необычный и другой, и я хочу узнать эту часть себя до возвращения домой.

— Ты прав, — говорит Китти. За ее бравадой просматриваются страх и шок. — Я все понимаю. Ну и как твои успехи?

Пауза. Я могу попытаться описать ей пустоту там, где раньше у меня было сердце, а теперь только склизкие лапы страха. Или мы можем просто поболтать и посмеяться, и хоть на какое-то время все станет так, как раньше. Китти пристально смотрит на меня.

— Да никак, — жму плечами. — Все обыденно, прямо как ты не любишь.

— Бен, — говорит она. — Ответь, не увиливая. Это правда может случиться в любую секунду?

— Да, — киваю я. — А может и не случиться. Давай на этом и сосредоточимся. Будем считать, что в ближайшем будущем все нормально. У тебя как дела?

— Мы виделись с тобой два дня назад, мало что успело измениться, — неуверенно произносит Китти. — Все было спокойно, а теперь… вот это. Помнишь, как раньше мы поднимались на холм и запускали воздушного змея, думая только о том, как бы удержать его в небе? И как мы с мамой раскрашивали ее термочувствительные футболки для рейвов всякими психоделическими красками, а потом измазывали ими лица? Тогда все казалось таким простым.

— Помню, — улыбаюсь я. — Хорошее время, да? Мы ведь были счастливы, верно?

— Были. И сейчас счастливы. — Китти смотрит на меня, ее улыбка дрожит. — Не могу представить себе жизнь без тебя. Что я буду делать…

Официант приносит наши напитки, Китти прячет лицо, наклонившись к сумке, и ждет, пока он уйдет.

— Китс, ты как? — Я касаюсь ее руки, но она качает головой, не жалуя проявление излишней сентиментальности в свой адрес.