— Не знаю, как быть, — говорит она. — Но я хочу хоть что-нибудь сделать.

— Так давай просто выпьем, — предлагаю я.

Китти внимательно изучает мое лицо в поисках какой-нибудь трещинки, которая поможет ей узнать, что я думаю на самом деле. Ее глаза наполняются слезами, она яростно мотает головой.

— Почему бы и нет, черт возьми? — говорит она.

— Хорошо, что ты приехала, Китти, — произношу я. — Правда, спасибо. До этого момента я не осознавал, насколько не хочу сейчас быть один.

— Понятное дело. Я всегда рядом, ты же это знаешь, — она выдавливает улыбку. — И потом, мне надо перекантоваться в твоем номере.

— Я сниму тебе отдельный, — говорю я. — Все равно прожигаю свои деньги.

— Ну раз так, пусть алкоголь льется рекой.

Глава четырнадцатая

Когда мой отец воспитывал меня, он часто повторял, что на каждого из нас у Бога есть свой план, и моя жизнь уже расписана, поэтому от меня требуется только следовать и подчиняться, а выбор — это просто иллюзия. Я давно оставила такое мышление позади, но из-за отголосков воспитания каждая моя мысль и чувство по-прежнему пропитаны этой идеей. Мне противна мысль, что всеми нами управляет один и тот же кукловод, дергая за ниточки, но зато я не удивляюсь, когда захожу в вестибюль Коллекции и вижу Бена Черча. Он смотрит на громадный, полноразмерный портрет мадам Бьянки в напудренном парике и шелковом платье. Своим великолепием она окружает гостей ее обожаемого дома с тех пор, как сюда повесили эту картину.

Отступив немного назад, в тень дверного проема, я наблюдаю за Беном. Он стоит абсолютно неподвижно, руки расслабленно висят вдоль тела, глаза изучают кокетливо склоненную голову мадам Бьянки и ее изящные кисти.

— Бен, — я подхожу к нему.

— Вита, — он поворачивается на звук моего голоса и улыбается. — Надеялся тебя встретить. Послушай, я хотел бы извиниться. Мне стыдно, что я предложил тебе изобретение, над которым работал у себя в сарае. Под сараем я, конечно, имею в виду домашнюю лабораторию по стандартам НАСА и чистое помещение, но знай, что он стоит у меня в саду…

— Чистое помещение в саду? — переспрашиваю я. — Круто.

— Немногие определят чистое помещение как что-то «крутое», — улыбается Бен, — но спасибо.

— А я не похожа на остальных, — говорю я.

— Я заметил.

День выдался ясный, и особняк буквально сияет: прелестные преломления света отражаются от всех поверхностей. В голову приходит идея.

— Сходил вчера на выставку?

— Нет, я виделся с сестрой, которая тоже приехала в Лондон, — он неопределенно взмахивает рукой.

— До открытия еще двадцать минут — этого хватит, чтобы избежать толпы. Позволишь мне устроить индивидуальную экскурсию и познакомить тебя с Прекрасной Ферроньерой?

— Серьезно? — Мое предложение, похоже, его очень обрадовало. — Было бы здорово. Спасибо, Вита.

Из его уст мое имя звучит непривычно.

— Наверное, здорово работать в подобном месте, — говорит Бен, оглядываясь по сторонам. — Такое великолепие и красота. Я часто работаю в своей спальне и смотрю разве что на поля да вересковые пустоши за домом. Хотя они тоже по-своему красивы.

— И на какие поля у тебя открывается вид? — спрашиваю я.

— В основном на Уодсворт, Хептонстолл и Студли-Пайк, — отвечает он. — Необузданная страна Бронте и все такое.

— Я как-то жила пару недель в этом районе, — говорю я. — Там действительно очень красиво.

— И что же ты у нас делала? — спрашивает он.

— Гостила у сестер, с которыми познакомилась в Брюсселе. У них была забавная и шумная семья, для меня это было открытием. Я очень завидовала тому, как они любят и ненавидят друг друга. В своей я чувствовала себя чужой.

— Ах, так ты была белой вороной, — говорит Бен. — Я тоже. Долгое время увлекался готической субкультурой, красил глаза подводкой и все такое.

— Смело, — отвечаю я, искоса поглядывая на него. — Да, наверное, можно и так выразиться. Но я скрывала это, а потом просто сбежала и не вернулась.

— Ого, — присвистывает Бен. — Видать, там целая история.

— Долгая и печальная, — заверяю я, удивившись тому, как легко призналась в этом первому встречному. Кроме Джека и, конечно, Доминика, у меня давно не получалось так естественно рассказывать о прошлом. Возможно, это связано с тем, что он кажется мне земляком: не по стране, а по мышлению. Но это уже опасно напоминает сонет. Джеку было бы что об этом сказать.

Освещение приглушенное, только картины, словно процессия прекрасных призраков, сияют во тьме.

— Потрясающе, — Бен делает глубокий вдох, проходя на середину зала и рассматривая первый портрет. — Дух захватывает.

— Спасибо, — отвечаю я, как будто сама их написала.

— Тебе есть чем гордиться. Это же просто невероятно, — он приближается к Джиневре. — Она выглядит очень печальной.

— Она и была печальна, — говорю я, подходя к нему. — Чувствуешь ее боль? В этом да Винчи не было равных. Он умел запечатлеть эмоцию, мысль и чувство так, чтобы они жили вечно.

Он задумчиво кивает, глаза изучают лицо Джиневры.

— Идем, посмотришь на Прекрасную Ферроньеру, пока остальные не пришли, — с улыбкой говорю я и маню его за собой, — сможешь побыть с ней наедине.

— А я ведь могу привыкнуть к обращению как с ВИП-персоной, — ухмыляется Бен. — О, вот и она.

Он быстро подходит к портрету, встречается с девушкой взглядом и наклоняется ближе. На секунду мне кажется, что он вот-вот ее поцелует.

— Еще миллиметр, и заработает сигнализация, — предупреждаю я его с улыбкой.

— Она олицетворяет собой все, что я чувствую, — он вздыхает, не отводя от нее взгляд.

От того, как Бен на нее смотрит и как о ней говорит, создается впечатление, что он уже знает все ее секреты.

— Ты действительно веришь, что секреты жизни и смерти, бессмертия и исцеления от всех болезней кроются где-то здесь? — спрашивает он и поворачивается ко мне, отчего-то разом напрягшись. — В портрете женщины, чье имя уже никто не помнит?

Мир вокруг вдруг опасно накренился.

— Я это знаю, — говорю я. — Но за все приходится платить. Ты бы хотел жить вечно?

Я ожидала, что он посмеется и отшутится, но вместо этого он всерьез задумывается над ответом. Я почти ощущаю, как тяжесть вопроса ложится ему на плечи.

— Да, — наконец говорит Бен. — Я бы все отдал за то, чтобы легенда оказалась правдой и даровала мне столько времени. Да, я хотел бы жить вечно.

Он глубоко вздыхает, и я чувствую напряжение, повисшее в воздухе.

— Правда?

Он невесело смеется.

— У меня аневризма, которую нельзя прооперировать, — тихо произносит он. — Не уверен, сколько времени у меня осталось, но точно знаю, что этого не хватит для осуществления всех моих планов. Я столько всего откладывал еще с самого детства и так много захотел сделать сейчас…

Наши взгляды встречаются. Сама того не осознавая, я хватаю его за запястье, словно это может помочь удержать его в этом мире.

— Бен, мне очень жаль.

Эти слова так бессмысленны и ничтожны, но они — это все, что у меня есть. Мужчина осторожно высвобождает руку.

— Извини, не стоило сваливать такое на незнакомого человека, — говорит он. — Я неспециально.

— Я рада, что ты со мной поделился, — обхожу Бена и ловлю его взгляд.

— В общем, если обнаружишь какие-нибудь секреты, можешь опробовать их на мне, — он пристыженно качает головой. — За этим я, видимо, и пришел — опять выставить себя дураком. Если тебе посчастливится раскрыть тайну вечной жизни, то из меня выйдет идеальный подопытный.

— А ты не боишься? — спрашиваю я. — Вдруг ты узнаешь правду и это знание тебя разочарует.

— Мне кажется, я уже ничего не боюсь, — отвечает он.

Когда-то я тоже так считала.