Мистер Шерри схватил ее руку и вытащил вперед, поставив на виду у класса. Она слышала, как зарыдала Бриджет. Он заставил Лили нагнуться к спинке стула, достал розгу из-за стола, задрал подол ее платья и принялся хлестать ее по заду в панталонах. Но, не удовлетворившись этим, он стянул с нее исподнее и стал пороть Лили по голой плоти. И Лили слышала, с какой натугой он дышал, словно взбирался по крутому склону в Африке, обратившись в одного из дядей Баков.

Она не плакала и даже не кричала. Но в ту ночь прошептала Бриджет: «Теперь я готова бежать. Хочу сбежать еще до рассвета».

Бриджет сказала, что прямо сейчас сбежать не выйдет: нужно придумать план. Им пригодится шестипенсовик, который она каждый день перепрятывала. Она сказала, что им надо ехать в Болдок, потому что Свэйти — деревушка черт знает где, и они ее ни за что не отыщут. Когда они доберутся до Болдока, мистер и миссис Инчбальд приютят их, поджарят для них бекон и пошлют весточку Нелли Бак в Суффолк. Девочки вспомнили, что на пути в госпиталь последнюю часть пути проделали на омнибусе. Теперь им нужно было лишь выбраться за ворота и дойти до остановки возле гостиницы «У Грея».

Когда их послали в большой двор помочь мальчишкам, которые кололи и носили дрова, они добрели до ворот — проверить, можно ли их перелезть, — но обнаружили, что ворота строго охраняются, и сочли, что так же дело обстоит и ночью: сторожа несут свое дежурство, сражаясь с желанием поспать и тяжестью мушкетов, что так и тянут их к земле.

Но девочки знали, что почти каждый день на заре сюда приезжают телеги и фургоны с продуктами. Бриджет рассказала Лили, что в бакалее Инчбальдов продавалось все необходимое для жизни: чай, мука, овес, сахар, кофе, патока, сода, сушеные бобы, крахмал, соль, перец, рис, сыр, яйца, лук, морковь, капуста, картофель, сало, сливочное масло, бекон, манная крупа, рыбные консервы, изюм, миндаль и ангелика… Она сказала: если бы таких вещей не привозили в Лондонский госпиталь для найденышей, то все бы здесь давно померли, а значит, доставлять еду должны довольно часто. Им с Лили нужно лишь проснуться до пяти утра и прокрасться во двор, дождаться, когда придут подводы, и, пока возницы будут заносить еду на кухню, спрятаться в фургоне и сидеть там тихо и неподвижно, пока их не вывезут за ворота.

Лили лежала в их общей кровати и даже в темноте понимала, что Бриджет уже уснула. Она вытянула руку и, стараясь не разбудить ее, осторожно дотронулась до короткой щетины на ее голове, как некогда дотрагивалась до Тени в глухой тишине суффолкской ночи. Она тосковала по мягкой шерсти Тени и тосковала по тишине фермы «Грачевник». В госпитале Корама всегда был слышен чей-то тихий плач. Порой было не разобрать, плачет ли ребенок, воет ли ветер в гулких коридорах, или сам город тяжело вздыхает, пытаясь уснуть.

По неведомой причине этот заунывный звук напомнил Лили о первой ее ночи на земле и вое тех волков, которые могли бы унести ее в мир иной, если бы тот полицейский не спас ее, и о матери, закутавшей ее в мешок и оставившей ее у ворот парка. Хотя историю эту ей рассказала Нелли, ей, жившей тогда на ферме «Грачевник», не верилось, что так все и было. Это Нелли приходилась ей «настоящей матерью». Другой матери, бросившей ее на смерть ноябрьской ночью, было место в книге сказок про злых ведьм и духов, танцующих среди могил. Она была неосязаемой, бесплотной. Волосы ее были пухом чертополоха, ступни — опавшею листвой. Но в тот момент в воображении у Лили она вдруг обрела форму и черты. Ей представилась злобная персона, сухая и коварная, как сестра Мод, с зубами, скошенными внутрь и спрятанными за сжатыми губами, которые были стиснуты так сильно, что губ у нее, казалось, и вовсе нет, а есть лишь тонкая морщинистая полоса, похожая на шрам…

И вот она явилась, выступила из зимней тьмы, направилась к воротам парка, небрежно неся свой кулек, рискуя выронить его в любой момент, выронить, поскольку двигалась она престранно, то спотыкаясь о бордюры, то запинаясь о булыжники на мостовой, как спотыкался Перкин Бак, напившись сидра. Дождь зарядил над ней, но ей и мысли в голову не пришло, что сырость с холодом могут измучить и убить ее новорожденное дитя.

Дойдя до ворот, она наклонилась и положила свой кулек подле железной ограды. Может, на миг она замерла на месте, натягивая шаль на голову, смотря на существо, что бросала на произвол судьбы, а может, даже не взглянула на него, но поспешила прочь, довольная, что облегчила свою ношу, ни на секунду не терзаясь от любви, нежности или печали, но лишь твердя себе: теперь она свободна.

Лили хотела бы уснуть, но образ матери, которая уходит от нее во тьму, не обернувшись и не усомнившись в своем поступке, был столь живым в ее сознании и так взволновал, что, позабыв про сон, она разглядывала тени в дортуаре. Не просыпаясь, Бриджет повернулась, и ее мягкая рука упала Лили на лицо. Та убрала ее как можно осторожней.

Потом наступило раннее утро, когда звезды еще не ушли с небосклона, но по Лондону уже начал красться туман…

Лили и Бриджет, семи лет от роду, в пальто и рукавичках, но все еще обутые в изношенные тряпичные туфли, залезли в подводу торговца чаем, забрались под смоленую парусину и спрятались среди мешков, съежившись, как мышата. У Бриджет в кармане пальто лежал серебряный шестипенсовик.

Подвода скрипнула, когда возница взгромоздился на свое сиденье, и дернулась, когда тяжеловоз шагнул и встал, шагнул и встал, но наконец-то согласился развернуться и медленно пошел вперед. У ворот подвода остановилась, и Лили представила себе, как один из сторожей целит свой мушкет в пахнущую чаем тьму. Она шепотом велела Бриджет закрыть глаза. Она боялась, что их глаза могут блеснуть, поймав какой-то лучик света, как глаза крыс в сарае у Перкина Бака, и что тогда мушкет стрельнет, и головы их отлетят от тел и приземлятся в мешки с чаем.

Но мушкет так и не появился, и подвода поехала дальше, и Лили поняла, что они за пределами госпиталя, и странная смесь восторга и ужаса начала пробирать ее при мысли о том, что ее везут по огромному городу, где в каждом дымоходе сидело по мальчику с щеткой на длинной палке, которыми они отскребали сажу, и где дети спали в грязи на берегу реки. Она пыталась представить, что едет сквозь тьму, которой полнился Лондон, в Болдок, где миссис Инчбальд жарит в котелке бекон. Бриджет говорила, что, когда подвода где-нибудь встанет, им нужно вылезти из нее и поискать на улице омнибус, который отвезет их в Болдок за шесть пенни, но Лили занимали мысли, как им быть, если все омнибусы едут не туда или берут побольше, чем шесть пенни, или не знают, как доехать в Болдок, ведь им тогда предстоит идти пешком по замерзшим дорогам и их тряпичные туфли порвутся на клочки.

Конец ознакомительного фрагмента