Розалинда Лейкер

Серебряное прикосновение

ГЛАВА 1

Серебряный наперсток — единственная вещь, которую ей оставили в память о матери. Эстер Нидем сидела в углу комнаты на табуретке и отчужденно наблюдала, как ее сводные братья и сестры шарили по дому.

На похороны заявилась целая толпа малознакомых родственников, детей мистера Нидема, отца Эстер, от первых двух браков, которые теперь, словно стервятники, тащили из дома все, что попадалось им под руку. Видимо, никому из них даже в голову не приходило, что дочь мистера Нидема от его последнего, третьего брака, тоже имеет права на свою часть наследства. Но Эстер была слишком гордой и независимой, чтобы просить о чем-либо, тем более что никто не принял бы во внимание ее возможные протесты.

Все исчезало буквально на глазах, даже фарфоровые безделушки, которые — Эстер знала это наверняка, — были в свое время частью приданого ее матери. В огромные деревянные ящики, привезенные этой сворой кузенов, была погружена и коллекция настоев лекарственных трав, в которых мать Эстер очень хорошо разбиралась. Она гордилась своей небольшой «аптечкой» — набором разноцветных бутылочек с эликсирами, микстурами и настоями. Причем все рецепты и инструкции по применению этих лекарств мать Эстер держала в памяти, ничего не доверяя бумаге, поэтому на бутылках даже не было наклеек с названиями. Что толку теперь от этой «аптеки», если никто не знает, как ею пользоваться?

А серебряный наперсток был обнаружен в коробке с нитками и шитьем, принадлежавшей Энн Нидем. Эта коробка оказалась никому не нужной, и, несмотря на свою жадность, родственники сообща решили, что ее можно оставить Эстер. Для бедняжки это было настоящее сокровище. Одним из самых ранних воспоминаний ее детства были руки матери и на ее пальце — этот серебряный наперсток. Он сверкал, как яркая звездочка, и маленькая Эстер постоянно пыталась схватить его. Поэтому для нее это был особый предмет, не просто изделие из драгоценного металла, а нечто гораздо более значимое.

— Эстер, что ты собираешься теперь делать? спросил Джек Нидем, глядя на нее с сожалением.

Из всех «наследников» Джек был единственным, кто не пытался ничего стянуть из дома, да и то потому, что всегда был подкаблучником и по привычке предоставил эту миссию своей супруге, которой, как правило, беспрекословно повиновался.

На румяном лице Джека Нидема появилось выражение сострадания, когда он присел на корточки, чтобы заглянуть ей в глаза, разбухшие от слез.

— Жена приходского священника предложила мне работу по хозяйству у них в доме. Думаю, что я соглашусь и перееду к ним.

Казалось, Эстер была даже рада, что ей не придется попадать в зависимость от кого-либо из присутствующих.

Джек неодобрительно покачал головой.

— Нет уж, не думаю, что из этого выйдет что-нибудь путное. Поскольку я теперь глава семьи, то не могу позволить отпрыску фамилии Нидем жить «на птичьих правах» у чужих людей. Ты поедешь с нами. Марта будет очень рада. В нашем доме достаточно комнат, чтобы разместить молодую девушку.

Всхлипнув, Эстер порывисто обняла Джека, обхватив его руками за шею, и уткнулась лицом в его плечо.

Джек никогда не забывал об Эстер и ее матери, тепло и внимательно к ним относился. Он частенько приходил навещать их, если оказывался где-нибудь поблизости. Кроме того, Джек являлся не с пустыми руками, о чем, разумеется, не догадывалась его жена Марта. Кусок бекона, пакетик муки были по-настоящему ценными дарами для семьи Эстер, которая постоянно бедствовала.

Джек был добрым и щедрым человеком. Он дарил Эстер ленты для волос, заколки, шпильки и тому подобные безделушки, купленные на ярмарке. Он всегда симпатизировал Эстер и теперь не мог бросить ее на произвол судьбы. При одной мысли об этом кровь стыла у него в жилах.

По комнате пронесся вздох облегчения: родственники дождались наконец-то, что кто-то из присутствующих предложил взять на себя заботу о сироте. Никому из них не хотелось этого делать. Много лет назад дети старика Нидема не одобрили женитьбы отца на матери Эстер.

Она была чуть ли не в два раза моложе его, но сумела стать радостью и утешением Нидема на закате дней. Энн была совершенно безвредным существом, она старательно и с любовью ухаживала за мужем до самой его смерти. Когда родилась Эстер, все семейство, кроме, пожалуй, Джека, отнеслось к этому равнодушно. Поэтому теперь родня была очень довольна, что избавилась от обузы в виде Эстер. Только Марта, жена Джека, явно была разочарована и даже возмущена таким поступком мужа.

— Вы не раскаетесь в том, что берете меня к себе, — пылко пообещала Эстер, — я буду работать не покладая рук.

— Разумеется, — резко ответила Марта, — забирай свои пожитки, пора ехать. Я хочу добраться до Лондона, пока не стемнеет. В сумерках путешествовать небезопасно.

Все стали прощаться и расходиться. Джек забрал шкатулку со швейными принадлежностями и наперстком — наследством Эстер — и положил ее вместе с остальным багажом в дорожную карету, а затем сходил к приходскому священнику и объяснил ему, что планы Эстер изменились, и что она уезжает с ним.

Эстер сняла с вешалки дорожное пальто и набросила его на плечи. Пришел момент отъезда, расставания с родным домом, и Эстер с трудом сдерживала рыдания, вспоминая, как счастливы здесь были она и мама. Смахнув набежавшую слезу, Эстер наспех собрала свою одежду, уложила ее в большой баул с широкими кожаными ручками. Потом достала из укромного уголка длинный сверток, подхватила его под мышку, взяла другой рукой баул и потихоньку двинулась к выходу. Никто не спросил Эстер, что она несет в свертке. Он был грязноватым и обшарпанным на вид, поэтому совершенно не привлекал внимания, чему Эстер была очень рада. Она не могла рассказать никому, даже Джеку, о самом сокровенном, о тайне, которую она хранила в душе. В свертке лежали лучшие из ее картин. Эстер никогда и никому не говорила о том, что умеет рисовать, но втайне полагала, что это у нее неплохо получается. И мысль о том, что придется отвечать на возможные расспросы о содержимом свертка и выставить свои работы на всеобщее обозрение, повергала ее в ужас. Однако ничего подобного не случилось.

— Я готова, — сказала Эстер, спускаясь в прихожую.

— Очень вовремя, — язвительно ответила Марта и грубо подтолкнула ее к выходу.

У Марты и Джека не было детей, за что она всегда благодарила Создателя, так как была начисто лишена материнских чувств, присущих женщинам. А теперь на нее как снег на голову свалилась ответственность и новые обязанности, с чем ей не приходилось еще сталкиваться.

Марта все свое время посвящала таверне: дебет — кредит, расход — приход, шуточки с завсегдатаями пивной… Она давно освоилась со своей ролью: бойкая, цветущая хозяйка с острым язычком обеспечивает широкую известность заведению, равно как и хорошо приготовленная пища и высококачественное пиво. А Джек… Джек всегда был простачком, слишком снисходительным к должникам и слишком мягким, слабохарактерным, чтобы быть настоящим хозяином лучшей таверны в Стрэнде. Однако иногда Джек становился упрямым как осел, если ему в голову приходила какая-нибудь идея-фикс. Поэтому Марта и не стала оспаривать решение мужа взять к себе в дом Эстер, да еще в присутствии посторонних, так как прекрасно понимала, что это было совершенно бессмысленно. В такие моменты она невольно испытывала уважение к Джеку.

Марта заняла переднее сидение в карете, Джек усадил Эстер на заднем, заваленном багажом, и подумал, как сильно изменилась эта девочка. Это уже была совсем не та Эстер, которую он знал прежде. Бледное, осунувшееся личико, на котором резкими пятнами проступили веснушки, огромные серые глаза, наполненные горечью утраты, отяжелевшие и распухшие от слез веки, мокрые слипшиеся ресницы… Джеку пришла в голову дикая мысль, а не подменили ли девушку злые духи или волшебники? Та ли это Эстер Нидем — живая, веселая хохотушка, с которой он виделся раньше? «Она должна поправиться. Она обязательно выздоровеет, придет в себя. И я обязан помочь ей в этом», думал Джек.

— Тебе будет хорошо с нами, Эстер, — несмело сказал он, задумчиво потирая подбородок, как бы пытаясь убедить в этом самого себя. — Все будет в порядке. Ты не бойся.

— Джек, мы поедем сегодня домой в конце концов или нет? — немедленно отозвалась Марта с переднего сидения кареты.

Джек со вздохом уселся рядом с ней, взял в руки поводья, щелкнул кнутом. Послышался скрип колес, и повозка медленно поползла по дороге. Эстер, сидя в уголке между сваленной в кучу мебелью и другими пожитками из ее дома, наблюдала через небольшое окошко, как коттедж, в котором она прожила всю свою жизнь, медленно уплывает от нее все дальше и дальше. Эстер оставляла все, что было для нее так дорого: знакомый до боли чистый, широкий пейзаж вокруг дома, птиц, которые ее совсем не боялись и брали еду из рук, залетая прямо к ней в комнату через открытое окно; небольшой лесок, в котором Эстер знала наизусть каждую тропинку и куда часто приходила делать наброски и эскизы. Особенно нравилась ей лужайка, заросшая сиренево-голубыми колокольчиками…

Навсегда распрощалась Эстер с полянками и лугами, на которых весной буйно разрастался золотистый первоцвет и лютики, а по утрам косые лучи солнца зажигали разноцветными огнями мириады капелек росы на траве. Эстер вспомнила кладбище, свежую могилу матери, вспомнила, как положила букетик диких полевых цветов в гроб… Острая боль этих воспоминаний, казалось, разрывала ее изнутри, невозможно было вынести такую муку. Детство, безмятежная юность — все кануло в прошлое. Эстер переезжала в Лондон. Она не помнила ничего об этом городе, хотя и жила там некоторое время с матерью, когда была совсем маленькой. К тому времени родители Энн Нидем уже умерли, а ее единственный родной брат пропал без вести в море. Таким образом, у Энн и маленькой Эстер не осталось никого из родных.

Странные, противоречивые чувства возникали в душе Эстер при мыслях о Лондоне. Огромный город, множество людей… Сможет ли она найти себя, не затеряться в этой многоликой толпе? Эстер молода, сильна, не боится никакой, даже самой тяжелой работы. И непременно сдержит слово, данное Джеку, — будет трудиться изо всех сил.

С тех пор, как стало очевидным, что Энн Нидем обречена, Эстер жила, а вернее, существовала в каком-то странном оцепенении души, время будто остановилось для нее. Эстер ничего не чувствовала, словно все эмоции и переживания были заморожены. И теперь, увидев башни, крыши и купола соборов Лондона, она будто очнулась от долгого сна, в ее душе возникла целая гамма чувств и переживаний.

Карета миновала рыночную площадь Ислингтон, проехала мимо Чартер Хаус, пересекла Смитфилд и въехала в ворота Ньюгейт Старого Лондонского Вала. Далее за зданием тюрьмы карета повернула к Ладгейт Хилл и въехала в Стрэнд.

Эстер, которая приникла к окну кареты с того самого момента, как они въехали на шумные, заполненные людьми улицы Лондона, впервые увидела громаду нового, недавно отстроенного Собора Святого Павла. Его грандиозный купол сиял на солнце, словно гигантская жемчужина. Эстер подумала, что теперь это, вероятно, одно из самых высоких зданий в городе.

Она буквально пришла в ужас от шума, гама и зловония, наполнявшего улицы. Ее поразили бесчисленное множество карет, повозок, экипажей, портшезов, нескончаемые потоки пешеходов. Над входами в магазины пестрели ярко раскрашенные вывески. Возле каждой цирюльни был врыт столбик, расписанный красными и белыми полосами — цветами крови и белоснежной марли, которой перевязывают раны. Тут и там раздавались крики уличных торговцев, разносящих корзины с вишней, апельсинами и другими фруктами; женщины ловко пробирались сквозь толпу, неся на головах подносы с выпечкой, мужчины сгибались под тяжестью корзин с рыбой, мидиями, моллюсками.

Когда Джек, Марта и Эстер добрались наконец до дома, сумерки уже сгустились. На Стрэнде зажгли фонари и светильники, подвешенные к стенам домов на толстые железные цепи. В сыром туманном мареве казалось, что кто-то собрал сотню маленьких лун, разложил их по металлическим решетчатым корзинкам и развесил на улице.

— Ну, вот и приехали, — объявила Марта, довольная тем, что без приключений добралась до дому.

Эстер вышла из кареты и увидела высокое здание с остроконечной крышей, отделанное черными деревянными балками. Возле входа красовалась зеленая вывеска, на которой был изображен тетерев и выведено название гостиницы и таверны. Все окна в доме были ярко освещены.

Джек повернул лошадей в небольшую арку возле главного входа, и они оказались на внутреннем дворе, вымощенном булыжником. Он предназначался специально для повозок и экипажей постояльцев гостиницы. Со двора в таверну вел еще один вход, который был гораздо просторнее и удобнее, чем с улицы.

Грум тут же занялся лошадьми, два носильщика в вельветовых куртках принялись выгружать багаж. Джек достал из кареты баул и сверток Эстер, вручил их ей, и та быстро последовала за Мартой в дом.

Войдя внутрь, Эстер будто оказалась в совершенно другом мире. Было ужасно душно, воздух был перенасыщен запахами табака, свечного воска, крепкого пива. И если улица показалась Эстер слишком шумной, то здесь было просто невыносимо от грохота, звона и стука, причем все это сливалось в единый гул. Из пивной доносились громкие голоса, взрывы хохота, из обеденных залов слышалось звякание посуды, сновали туда-сюда служанки с подносами, заставленными тарелками и бутылками. Они разносили ужин тем, кто заказал его в номер.

Эстер прошла вслед за Мартой на кухню, где воздух был насыщен запахами разделанной птицы, полусырого мяса, к тому же в кухне было невыносимо жарко, и у нее закружилась голова. Марта начала проверять содержимое кастрюль и сковородок, а тем временем все, кто находился в этот момент на кухне, принялись разглядывать Эстер. Ее представили как сводную сестру хозяина заведения, и это явно заинтересовало прислугу, кухарок, горничных и всех остальных обитателей дома. Даже мальчишки-поварята прервали свою работу и с любопытством рассматривали Эстер.

Закончив проверку на кухне, Марта повела Эстер наверх в спальню. Поднимаясь по лестнице, она резким тоном, не оборачиваясь, разъясняла:

— У нас с Джеком своя гостиная наверху. Там же находятся и спальни. Этажом выше — еще одна гостиная и спальни. Женская прислуга размещается в мансардах, мужчины — на самом верхнем этаже над конюшнями. Так как ты, Эстер, являешься членом нашей семьи, я отвожу тебе небольшую комнату возле нашей с Джеком спальни. Питаться ты будешь с нами за одним столом, но на этом твои привилегии здесь заканчиваются. Мы все работаем с утра до позднего вечера, а иногда и всю ночь, если вдруг приезжают поздние постояльцы, которых надо накормить и обслужить. Тебе придется вставать в пять утра каждый день, а вот когда ты будешь ложиться спать — неизвестно… Вот твоя комната.

Марта распахнула дверь перед Эстер.

Комнатка была крошечной, и наклонный потолок делал ее еще более тесной. Из мебели там стояла узенькая кровать да колченогий табурет. В углу был умывальник, в стену вбито несколько крючьев для одежды. Эстер не стала жаловаться. Пусть такая, но все же это была ее личная комната, которую не нужно ни с кем делить. К тому же она подумала, что днем из окошка комнатенки, должно быть, открывается прекрасный вид на все-все лондонские крыши.

— Мне здесь нравится, — искренне сказала Эстер.

— Плевать я хотела на то, нравится тебе здесь или нет, — грубо ответила Марта, — ты приехала в Хиткок работать, а не высказывать свои суждения о комнатах и прочем. — Тон, с которым Марта произносила эти слова, был резким и даже жестоким.

— Так вот, ты здесь, чтобы работать. За это у тебя будет крыша над головой, еда, одежда. Тебе также придется подчиняться правилам поведения в этом доме, установленным мною. Для твоей же пользы и благополучия.

Марта наставительно покачала пальцем перед Эстер.

— Тебе категорически запрещается заходить в пивную, слоняться по неосвещенным коридорам и соваться в гостиные номеров, занятых джентльменами. Не разрешается болтаться по улицам без сопровождающих, если только я тебя не пошлю выполнить какое-нибудь поручение. Видала я таких наивных деревенских простушек вроде тебя, которые… В общем, я не хочу, чтобы от тебя исходил хоть малейший риск для доброго имени семьи Нидем.

Лицо Эстер потемнело от гнева. Марта, увидев это, скривила губы, но продолжила говорить:

— Можете не смотреть на меня так, мисс. Блюсти себя в деревне — это пустяки по сравнению с тем, как трудно это сделать в городе, где на каждом шагу девушку подстерегают дьявольские соблазны. И запомни хорошенько, что я тебе сказала. Будешь вести себя неподобающим образом или перечить мне — трудно тебе придется!

И Марта направилась к выходу, но возле двери обернулась:

— Спускайся вниз ужинать, как только распакуешь свои вещи. Завтра утром получишь все указания по работе.

Эстер положила на кровать свои свертки и принялась развязывать и распутывать узлы. Ей показалось очень странным, что несмотря на грубость и жестокосердность Марты, несмотря, на эту убогую комнатушку, в душе у нее в первый раз за долгие-долгие недели грусти и отчаяния проснулась надежда. Эстер подумала, что как бы ни старалась Марта подавить и унизить ее, все же в этом городе есть масса возможностей самостоятельно строить свою жизнь.

Прошла неделя, за ней месяц. Как и предсказывала Марта, у Эстер не было ни минуты свободного времени.

Ей приходилось браться буквально за все: она вытирала пыль, скоблила полы, мыла посуду в таком неимоверном количестве, что иногда ей начинало казаться, будто весь Лондон к вечеру приходит пропустить стаканчик-другой исключительно в Хиткок. Ежедневно Эстер вычищала подсвечники, стоявшие на столах в холле, и каждое утро меняла в них свечи, так как их оставляли гореть на всю ночь — на случай позднего возвращения постояльцев. Эстер убирала в комнатах, меняла постельное белье и относила горы грязных простыней и наволочек в прачечную на заднем дворе таверны. Иногда ей приходилось проводить в прачечной целый день. Она помогала стирать и кипятить белье, полоскать, отжимать, проглаживать.

Дни, когда Марта шла за покупками на рынок и брала ее с собой, были для Эстер настоящим праздником. Неся корзину со снедью, она во все глаза смотрела по сторонам, радостно удивляясь красоте и сверканию витрин богатых магазинов, разглядывала роскошно разодетых дам и джентльменов, улыбалась мальчишкам-газетчикам, которые пытались всучить ей свежий номер.

В эти моменты Эстер было невыносимо жаль, что она так и не научилась к своим двадцати годам читать и писать. Неграмотность среди бедняков была вполне обычным явлением. За учение нужно было платить, но далеко не все могли себе это позволить, а благотворительных школ было слишком мало, чтобы научить всех желающих. Иногда богатые джентльмены или леди устраивали частные уроки для детей в провинциях. Эстер помнила, что ходила на несколько таких уроков у себя в деревне, но из этого ничего не вышло. Она почему-то путала буквы, особенно схожие по написанию: «н» и «п», «и» и «к», «б» и «в», а коротенькие слова вроде «то» и «тот» доводили маленькую Эстер до отчаяния, хотя она была гораздо сообразительнее, чем многие из ее подружек. Кончилось все это тем, что угрюмая женщина, учившая их, высмеяла Эстер, обозвав ее «тупицей», и в Эстер угнездился такой стыд за свою глупость, что иногда после ненавистных занятий ее рвало у церковной стены.