Гостиная была немногим лучше — старые продавленные кресла, для приличия прикрытые вязаными шерстяными пледами, дырявый коврик у камина да несколько стульев, набитых вылезавшим тут и там конским волосом. На весь дом имелся лишь один стол, с одной стороны которого приноровился работать отец. Когда мы, в тесноте да не в обиде, ели на другом конце этого шедевра мебельного искусства, то задевали друг друга локтями. Моим любимым местом в доме был подоконник в гостиной, на котором, закутавшись в теплый плед и обложившись подушками, можно было свернуться калачиком и читать, или любоваться заходом солнца, или просто мечтать.

С другой стороны, этот тихий уголок был местом одиночества. По ночам сквозь щели в окне с воем врывался ветер, комнаты наполнялись странными шорохами и скрипами, и мы словно оказывались на корабле, застигнутом штормом. Когда рядом находился отец, это даже забавляло, но если я оставалась одна, то мое воображение, подпитываемое сообщениями местных газет о творящемся вокруг насилии, разыгрывалось не на шутку. Ветхая хижина, даже запертая на все замки, не остановит злодея, решившего в нее забраться, тем более теперь, когда лето закончилось и соседи, собрав вещи, разъехались кто куда. Рассчитывать ни на кого не приходилось, даже до Миртл и Билла нужно было добираться без малого полмили. Правда, у меня был спаренный телефон, но он не всегда работал. Так или иначе, но перспектива остаться тут на осень не особенно грела душу.

О своих страхах я никогда не рассказывала отцу. Как-никак, его ждала работа, к тому же человек он необычайно проницательный и, несомненно, знал, что я способна довести себя до ручки, вот почему он разрешил мне завести Рыжика.

В тот вечер, после солнечного дня, проведенного на пляже, где я познакомилась с веселым парнем из Санта-Барбары, наше убогое жилище действовало на меня особенно угнетающе.

Солнце скользнуло за линию горизонта, и холодный ветерок зашелестел в кронах деревьев. Быстро темнело, и, чтобы было веселее, я разожгла огонь, бездумно тратя драгоценные дрова, приняла душ, вымыла голову. Затем, обернув ее полотенцем, пошла в свою комнату за чистыми джинсами и старым белым свитером, который раньше носил отец — до того, как я случайно выстирала его в горячей воде.

Под «бордельным» зеркалом стоял покрытый лаком комод, служивший мне туалетным столиком. На него, не найдя ничего лучше, я поставила фотографии. Их набралось так много, что они едва разместились на комоде; как правило, я почти не обращала на них внимания, но сегодня мне захотелось еще раз полюбоваться снимками. Расчесывая спутанные длинные волосы, я с любопытством принялась рассматривать карточки одну за другой, словно они принадлежали человеку, которого я едва знала, и изображали места, которые я никогда в жизни не видела.

Вот официальный портрет моей матери в серебряной рамке. Ее плечи обнажены, в ушах бриллиантовые сережки; ей только что сделали прическу в салоне «Элизабет Арден». Фотография красивая, но такой я маму не запомнила. Мне больше нравилась другая, увеличенная с моментального снимка, где она сидит в зарослях вереска в шотландской юбке и чему-то радуется. Далее шел целый вернисаж — это уже мой монтаж в виде большой папки, где я вставила несколько любимых снимков. На одном «Элви» — старый белый дом, окруженный лиственницами и соснами; вдали, у края лужайки, видна сверкающая гладь озера с причалом и неподъемной старой лодкой, на которой мы отправлялись ловить форель. На втором — моя бабушка, замершая у распахнутых балконных дверей с неизменными садовыми ножницами в руках, готовая через минуту вернуться к работе. А вот цветная открытка с видом на элвинское озеро, которую я купила в почтовом отделении Трумбо. На следующей карточке засняты мои родители. Они стоят перед старой машиной, а у ног матери прикорнул толстый темно-каштановый спаниель.

На многих фотографиях запечатлен мой двоюродный брат, Синклер. Их десятки. Синклер со своей первой форелью. Синклер в шотландской юбке направляется на какое-то национальное торжество. Синклер в белой рубашке, капитан крикетной команды в подготовительной школе. Синклер, катающийся на лыжах... за рулем своей машины... в бумажном колпаке на новогодней вечеринке, немного навеселе. (На этой фотографии он обнимает хорошенькую темноволосую девушку, но я ее закрыла другими снимками.)

Синклер — сын брата моей матери, Эйлуина. Эйлуин женился, как все утверждают, слишком рано, на девушке по имени Сильвия. Опасения его родных, к несчастью, оправдались. Едва родив молодому мужу ребенка, Сильвия внезапно бросила их ради мужчины, который торговал недвижимостью на Балеарских островах. После первого шока близкие решили, что это только к лучшему, в особенности для Синклера, воспитанием которого занялась моя бабушка в «Элви». У меня сложилось впечатление, что ему с рождения доставалось все самое лучшее.

Его отца, приходившегося мне дядей, я совсем не помню. Когда я была совсем маленькой, Эйлуин уехал в Канаду. Временами он навещал мать и сына, но никогда не заглядывал в «Элви» в нашем присутствии. Я помню лишь, что просила его прислать мне настоящий головной убор краснокожего индейца. Должно быть, я накропала дяде не один десяток писем, но ответа так и не дождалась.

Фактически, Синклер был ребенком моей бабушки. И я, сколько себя помню, все время была в него влюблена. Будучи старше меня на шесть лет, Синклер всегда был моим наставником, невероятно мудрым и бесконечно смелым. Он научил меня насаживать червяка на крючок, крутиться на трапеции, играть в крикет. Вместе мы плавали и катались на санках, разводили костры, хотя это и запрещалось, соорудили дом на дереве и изображали пиратов на прохудившейся лодке.

Когда я переехала в Америку, то регулярно писала ему, но в конце концов бросила это занятие, заметив, что он почти не отвечает. Вскоре наша переписка свелась к рождественским открыткам и коротким телеграммам ко дню рождения. О его жизни сообщала мне бабушка, от нее же я получила эту новогоднюю фотографию.

После смерти моей матери, как будто одного Синклера ей было мало, она и меня взяла к себе в дом.

— Руфус, почему бы тебе не оставить девочку у меня? — Эту фразу бабушка произнесла сразу же после похорон, в «Элви», когда горе уступило место размышлениям о будущем. Мне не полагалось это слышать, но я случайно оказалась на лестнице, а их голоса отчетливо доносились из-за закрытых дверей библиотеки.

— Потому что с тебя хватит одного.

— Но я с радостью воспитаю Джейн!

— Я тоже. К тому же мне нужна компания.

— Не эгоистично ли с твоей стороны?

— Я так не считаю.

— Послушай, Руфус, ты должен думать о том, как ей жить дальше... о ее будущем...

В ответ мой отец произнес очень грубое слово. Я была просто ошарашена — не самим словом, а тем, что он сказал это бабушке. «Не выпил ли он?» — подумала я тогда...

Проявив выдержку, как и подобает леди, моя бабушка продолжала, только теперь ее голос звучал более сдержанно. Она всегда начинала так говорить, если сердилась.

— Ты только что сказал мне, что собираешься в Америку и будешь там писать сценарий по своей книге. Ты не можешь тащить с собой в Голливуд девочку четырнадцати лет!

— Почему не могу?

— А как же школа?

— В Америке есть школы.

— Здесь она меня нисколько не обременит. Тем временем ты мог бы подыскать жилье.

Отец с шумом отодвинул стул, и до меня донеслись звуки его торопливых шагов.

— И когда я дам тебе знать, ты посадишь ее на ближайший самолет? — иронично осведомился он.

— Конечно.

— Не пойдет, сама знаешь.

— Почему не пойдет?

— Потому что, если я оставлю тебе Джейн хоть ненадолго, то «Элви» превратится в ее родной дом, и она уже никогда его не покинет. Ты сама прекрасно знаешь, что «Элви» она ни на что не променяет.

— Тогда ради нее...

— Ради нее я беру ее с собой.

Последовала продолжительная пауза. Затем снова раздался голос бабушки:

— Руфус, это единственная причина?

Он заколебался, видимо не желая оскорблять ее, и наконец тихо произнес:

— Нет.

— Учитывая все обстоятельства, я все же думаю, что ты совершаешь ошибку.

— Даже если так, это моя собственная ошибка. Как и то, что она моя дочь и я отвечаю за нее.

Все! Я узнала достаточно. Кровь ударила мне в голову. Я бросилась вверх по темной лестнице. Влетев к себе комнату, я упала на кровать и залилась слезами. Значит, я покидаю «Элви»! Значит, я больше никогда не увижу Синклера! Значит, два самых близких мне человека ведут за меня отчаянную борьбу!..

Конечно, я писала, бабушка отвечала, и «Элви» с его звуками и запахами оживал в каждом ее письме. Но вот года через два она написала в одном из своих писем:

«Почему ты не возвращаешься в Шотландию? Хотя бы на месяц-другой. Мы все ужасно скучаем по тебе, и у нас есть на что посмотреть. Я разбила новую клумбу из роз, в августе сюда приедет Синклер... Он купил небольшую квартиру в Эрл-Корт. Когда я в последний раз была в городе, он угостил меня завтраком. Если у тебя трудности с приобретением билета, дай только знать, и я попрошу мистера Бенбриджа из бюро путешествий, чтобы он выслал тебе билет. Поговори об этом с отцом».

Мысль об «Элви» и Синклере превратилась в навязчивую идею. Но как говорить с отцом после того, как я невольно подслушала их спор в библиотеке? Наверняка он не отпустит меня.

Кроме того, у меня не было ни времени, ни возможности бросить все и уехать домой. Мы с отцом превратились в настоящих кочевников... только-только обживались в одном месте, как нужно было мчаться в другое. Порой мы купались в деньгах, но чаще сидели на бобах. У отца, лишенного строгого присмотра матери, деньги текли сквозь пальцы. Где мы только не жили: в голливудских особняках, в мотелях, в апартаментах на Пятой авеню, в убогих меблированных комнатах. Годы летели. Мы колесили по всей Америке, нигде не задерживаясь подолгу, и «Элви» постепенно стерся из моей памяти, превратившись в нечто нереальное, словно воды элвинского озера вышли из берегов и поглотили имение. Но я твердила себе, что оно незыблемо стоит на месте, что там живут бесконечно дорогие мне люди, что с ними все в порядке, что они не утонули в глубоком озере и ужас разбушевавшейся стихии — лишь плод моих фантазий.

Мои воспоминания прервал заскуливший Рыжик, лежащий у моих ног. Испуганно подскочив, я повторила себе, что никто не утонул, все живы и здоровы, затопление никому не грозит и жизнь продолжается... слава богу, кинопленка застряла в аппарате машины времени. Тут я заметила, что мои волосы почти высохли, что голодный Рыжик требует свой обед, да и у меня тоже разыгрался аппетит. Тогда я поспешно уложила волосы и, выкинув на время «Элви» из головы, подошла к камину и подбросила в огонь еще немного сучьев, после чего отправилась обозревать содержимое холодильника.

Было почти девять часов вечера, когда я услышала шум мотора. Чья-то машина спускалась с гор по дороге, ведущей из Ла-Кармеллы. Насторожилась я потому, что все автомобилисты в этом месте обычно включают первую передачу, а еще потому, что нервничала и мой мозг подсознательно реагировал на любой посторонний звук.

В тот момент я читала книгу и хотела было уже перевернуть страницу, но моя рука невольно застыла в воздухе, и я прислушалась. Рыжик, уловив мое состояние, бесшумно сел на задние лапы и замер в ожидании. Мы так и сидели вдвоем, напряженно вслушиваясь в темноту за окном. Вскоре потрескивание горящих сучьев и отдаленный гул моря явственно перекрыли шум приближающейся машины.

Я судорожно размышляла... Может, это Миртл и Билл? Они ездили в кино и теперь возвращаются из Ла-Кармеллы. Но машина не остановилась перед аптекой. Она продолжала ползти на той же первой передаче, мягко шурша шинами по гравию. Вот она проехала мимо кедров, где обычно оставляли свои колымаги любители серфинга, и наконец свернула к нашему стоящему на отшибе дому.

«Отец? — мелькнуло у меня в голове. — Нет, он обещал вернуться только завтра к вечеру. Парень, с которым я сегодня познакомилась, решил заглянуть на огонек? Бродяга? Сбежавший из тюрьмы бандит? Сексуальный маньяк?..»

Я вскочила, уронив книгу на ковер, и помчалась проверять засовы. Обе двери оказались надежно заперты, но на окнах не было штор, так что любой прохожий мог заглянуть внутрь и увидеть меня, а вот я никого не смогла бы разглядеть. В панике я бросилась к выключателям, но в камине продолжал весело гореть огонь, освещая гостиную яркими вспышками и придавая старым креслам фантастически зловещие очертания.

Вот передние фары разрезали густую тьму, и я отчетливо различила контуры машины, которую подбрасывало на ухабах дороги. Автомобиль миновал пустовавший соседний дом и, бесшумно тормозя, остановился прямо у нашего заднего крыльца. Это был не отец!

Я шепотом подозвала Рыжика и схватила его за ошейник, с облегчением ощутив тепло густой шерсти. Пес глухо зарычал, но не залаял. Застыв в напряженных позах, мы услышали, как смолк двигатель, затем дверь машины открылась и захлопнулась. С минуту царила тишина, потом на дорожке, ведущей к шоссе, заскрипел гравий, и в следующую секунду в дверь заднего крыльца постучали.

Я тихо вскрикнула, а Рыжик, устав сидеть на месте, с оглушительным лаем помчался к двери, за которой стоял неизвестно кто.

— Рыжик! — Я устремилась за ним следом, но он продолжал ругать незваного гостя. — Рыжик, прекрати... Рыжик.

Я схватила его за ошейник и оттащила от двери, но пес продолжал заливаться лаем. В эту минуту он показался мне таким большим и бесстрашным, что я облегченно перевела дух.

Взяв себя в руки, я сильно встряхнула Рыжика, и он наконец замолчал. Выпрямившись, я заметила, что моя тень причудливо танцует на запертой двери.

Я глубоко вздохнула и, придав голосу всю строгость, на которую только была способна, крикнула:

— Кто там?

— Извините за беспокойство, — послышался за дверью приятный мужской голос, — но я ищу дом мистера Марша.

Друг отца? Или это просто хитрый ход, чтобы выманить меня? Я замерла, не зная, как быть.

— Здесь живет Руфус Марш? — повторил мужчина.

— Да, здесь.

— А он дома?

Еще одна коварная уловка?

— Зачем он вам? — зашла я с другого конца.

— Видите ли, мне сказали, что искать его надо здесь.

Я тем временем лихорадочно соображала, что же мне делать, и тут человек, стоящий за дверью, взял совершенно другой тон:

— Это Джейн?

Нет ничего более обезоруживающего, чем обращение к тебе по имени со стороны незнакомых людей. Кроме того, было в его голосе что-то необъяснимое... это ощущалось даже сквозь плотно закрытую дверь... нечто... очень-очень странное.

— Да, — выдавила я.

— А ваш отец дома?

— Нет. Он в Лос-Анджелесе. Кто вы?

— Понимаете, я Дэвид Стюарт... Я... знаете, мне довольно трудно так разговаривать...

Мои руки сами собой потянулись к задвижке. Я поступила так необдуманно по одной простой причине — он назвал себя «Стюарт». Американец непременно произнес бы «Стувард». Но этот мужчина выговорил слова точно так, как моя бабушка. Следовательно, он не американец, а прибыл из-за океана и, судя по имени, шотландец.

Наверное, в душе я надеялась, будто узнаю его в лицо, но в свете ярких фар передо мной предстал совершенно незнакомый человек. Очень высокий, в очках с роговой оправой... гораздо выше меня. Мы уставились друг на друга в ожидании. Я заметила, как смутила его моя неприветливость и нервозность. Внезапно я почувствовала неописуемую злость. Ничто меня так не бесит, как состояние глупого страха.

— С какой стати вы подкрадываетесь среди ночи? — резко бросила я, и мне самой было странно слышать свой истеричный голос.

Он ответил вполне резонно:

— Сейчас только девять часов вечера, и я вовсе не подкрадывался.

— Вы могли бы позвонить и предупредить о своем визите!

— В телефонном справочнике я не смог отыскать вас, — заметил мужчина, не двигаясь с места. Рыжик глухо зарычал в глубине комнаты. — Я не предполагал, что вы окажетесь одна. Простите, но дело срочное.

Мой гнев пошел на убыль, и, стыдясь своей грубости, я буркнула:

— Ну, коли приехали, заходите. — Я посторонилась, пропуская его в комнату, и дотянулась до выключателя. В комнате вспыхнул холодный, яркий электрический свет.

Но мужчина не торопился войти в дом.

— Разве вы не хотите взглянуть на удостоверение личности? У меня при себе кредитные карточки и паспорт.

Я пристально посмотрела на него, и мне чудилось, что его глаза, скрытые стеклами очков, разглядывают меня с насмешливым любопытством. Черт возьми, что он нашел здесь забавного?

— Проживи вы тут с мое, тоже не открыли бы дверь кому попало.

— Прежде чем «кто попало» переступит порог этого дома, позвольте ему выключить фары. Я оставил их гореть, чтобы не споткнуться в потемках.

Не дожидаясь язвительного ответа, который вертелся у меня на языке, он направился к машине. Я оставила дверь открытой и вернулась к камину, подбросила в огонь еще одно полено и только тут обнаружила, что мои руки трясутся, а сердце бешено колотится. Я поправила коврик перед камином, задвинула ногой кость Рыжика под стул и достала сигарету. Едва я закурила, как гость вошел и прикрыл за собой дверь.

Теперь я хорошо его разглядела. У него было бледное лицо и темные волосы, как у всех исконных жителей шотландского высокогорья. Долговязая, нескладная фигура делала моего гостя похожим на ученого. Одежда? Твидовый костюм, слегка потертый на локтях и коленях, рубашка в светло-коричневую клетку и зеленый галстук. В моем представлении, так одеваются директора школ и профессора каких-то малопонятных наук. Возраст определению не поддавался. Где-то от тридцати до пятидесяти лет.

— Как вы теперь себя чувствуете? — вежливо осведомился мужчина.

— Отлично, — заверила я, хотя мои руки по-прежнему дрожали, и он явно заметил это.

— Вам не мешало бы выпить.

— Я не знаю, найдется ли что-нибудь в этом доме.

— Где можно поискать?

— Под окном.

Он нагнулся, открыл комод, порылся там и, смахнув локтем пыль, извлек бутылку «Хейга».

— То, что нужно. Теперь нам требуется только стакан.

Я отправилась на кухню и вернулась с двумя бокалами, кувшином воды и лотком для льда, обнаруженным в морозилке. Странный визитер принялся наполнять бокалы, но жидкость показалась мне какой-то подозрительной. Я не очень-то уважаю виски.

— Считайте, что это лекарство, — предложил он, заметив мою неуверенность, и протянул один бокал.

— Я не хочу напиваться.

— О, вы не напьетесь.

В его словах была крупица здравого смысла. Хотя напиток и отдавал табаком, зато я быстро согрелась. Окончательно успокоившись и чувствуя себя дурочкой, я робко улыбнулась гостю.

Он тоже улыбнулся и заявил:

— Почему бы нам не присесть?

Когда мы расположились — я перед камином, а визитер на краешке большого отцовского кресла, положив руки на колени и поставив бокал на пол между ног, — он спросил:

— Просто из любопытства, почему вы все-таки открыли дверь?

— Дело в том, как вы назвали себя. Стюарт. Вы прилетели из Шотландии, не так ли?

— Верно.

— Откуда именно?

— Кепл-Бридж.