— Но это рядом с «Элви»!

— Я знаю. Видите ли, я связан с «Рамсеем, Маккензи и Кингом».

— Адвокатами моей бабушки?

— Совершенно верно.

— Но вас я не помню...

— Я начал работать в этой фирме всего лишь пять лет назад.

Внутри у меня все похолодело, но, сделав титаническое усилие, я пробормотала:

— Надеюсь... ничего не случилось?

— Все в порядке, — заверил он.

— В таком случае зачем вы прилетели?

— Это связано с рядом писем, которые остались без ответа, — пояснил Дэвид Стюарт.


Глава 3


После недолгой паузы я пожала плечами:

— Не понимаю.

— Точнее говоря, это связано с четырьмя письмами. Тремя от самой миссис Бейли и моим, написанным от ее имени.

— Написанным кому? — заволновалась я.

— Вашему отцу.

— Когда?

— В течение последних двух месяцев.

— Вы направляли их сюда? Я хочу сказать, что мы подолгу не задерживаемся на одном месте.

— Вы сами писали бабушке, указав этот адрес.

Что правда, то правда. Я всегда давала ей знать, куда мы отправляемся. Бросив недокуренную сигарету в огонь, я попыталась собраться с мыслями. Мой отец, несмотря на все свои недостатки, был самым откровенным человеком на свете и в случае чего мог целыми днями ворчать и стенать, если что-то или кто-то раздражал его. Но о письмах у нас речь не заходила!

— Вы их не видели? — догадался адвокат.

— Нет. В этом нет ничего удивительного. Отец сам ежедневно ходит в аптеку за почтой.

— Вероятно, он даже не распечатывал их?

Это тоже было не в его характере. Отец всегда открывал письма. Может, порой не обращал внимания на то, что пишут, но каждый раз надеялся обнаружить в конверте чек.

— Нет, он так бы не поступил, — сказала я, сглатывая комок в горле, отбросила прядь волос с лица. — Что в них было? Или вы не знаете?

— Конечно же знаю, — заявил он, и я словно наяву увидела, как Дэвид Стюарт удобно устраивается в здании суда за старомодным письменным столом и, откашлявшись, чтобы справиться с эмоциями и избежать юридических ловушек, с бесстрастным лицом разбирает непонятные простому смертному завещания, доверенности, договоры о купле-продаже, документы на аренду и разные предписания. — Дело в том, что ваша бабушка хочет, чтобы вы вернулись в Шотландию... навестили ее.

— Мне это известно, — кивнула я. — Она в каждом письме упоминает об этом.

Он недоуменно поднял брови:

— Вы не хотите возвращаться?

— Конечно хочу... — Я подумала об отце, вспомнив тот давний подслушанный мною разговор. — Хотя не знаю... То есть я пока что не решила...

— Вас что-то удерживает?

— Удерживает, разумеется... мой отец.

— Вы имеете в виду ведение хозяйства?

— Нет, я не об этом.

Мистер Стюарт замолчал, видимо надеясь, что я разовью свою мысль. Я побоялась смотреть ему в глаза и отвернулась, уставясь в пылающий огонь. У меня было такое ощущение, что я выгляжу очень скованно.

— Знаете, — произнес он, — никто никогда не осуждал вашего отца за то, что он увез вас в Америку.

— Бабушка считала, что мне лучше остаться в «Элви».

— Значит, вы все знаете?

— Да. Я однажды слышала, как они ссорятся. А ругаются бабушка с отцом очень редко. По-моему, у них прекрасные отношения, но тогда они очень рассердились друг на друга.

— Но это случилось семь лет назад. Теперь все изменилось, и страсти улеглись.

Я привела самый очевидный довод:

— Перелет стоит так дорого...

— Миссис Бейли, разумеется, его оплатит.

Я горько усмехнулась, представив, как прореагирует на это отец.

— Вы будете отсутствовать не больше месяца, — продолжал настаивать он. — Разве вам не хочется погостить на родине?

Его манеры совсем обезоружили меня.

— Конечно хочется...

— Тогда почему вы говорите об этом без всякого энтузиазма?

— Я не стану расстраивать отца. Видимо, он не хочет, чтобы я уезжала, иначе ответил бы на письма, о которых вы говорите.

— Кстати, о письмах. Любопытно, где они?

Я указала на стол за его спиной. Рабочая половина была завалена рукописями, справочниками, старыми досье, конвертами и, увы, неоплаченными счетами.

— Думаю, где-то там.

— Но почему он вам о них ничего не сказал?

Я промолчала, хотя догадывалась о причине. «Элви» был отцу не по душе, и он досадовал, что имение бабушки так много для меня значит. Наверное, папа немного ревновал к семье моей матери и боялся меня потерять.

— Понятия не имею, — уклончиво ответила я.

— Хорошо... Как вы думаете, скоро он вернется из Лос-Анджелеса?

— Мне кажется, вам не следует с ним встречаться. Он только расстроится, даже если согласится на мой отъезд. Я просто не могу оставить его одного!

— Мы могли бы принять меры...

— Исключено. За ним кто-то должен присматривать. Это самый непрактичный человек в мире... Он не ходит по магазинам, не заправляет машину, и если я брошу его, то вся изведусь.

— Джейн... вам надо подумать о себе...

— Я обязательно скоро навещу бабушку. Так и передайте ей.

Он замолчал, обдумывая мои слова, и, допив виски, предложил:

— Давайте поступим так. Завтра утром, в одиннадцать, я уезжаю в Лос-Анджелес. На ваше имя уже заказан билет до Нью-Йорка на утренний рейс. Во вторник. Я просто не вижу причин для отказа, и если вы передумаете...

— Не передумаю.

— Если вы передумаете, — продолжал он гнуть свою линию, — вас уже ничто не остановит. — Адвокат поднялся и добавил: — Я думаю, вам следует лететь.

Мне не нравится, когда надо мной нависают, поэтому я тоже встала:

— Вы так уверены, что я отправлюсь с вами?

— Хочу на это надеяться.

— Вы считаете, что пытаюсь найти оправдание, не так ли?

— Не совсем.

— Мне просто неудобно перед вами: вы столько проехали — и все зря.

— В Нью-Йорке я оказался по делу. И мне было приятно познакомиться с вами, вот только жаль, что не застал вашего отца. — Он протянул руку. — До свидания, Джейн.

Помедлив, я подала свою: американцы редко обмениваются рукопожатиями, и мы давно отвыкли от этого обычая.

— Я передам от вас привет бабушке.

— Да... и Синклеру.

— Синклеру?

— Разве вы не видитесь с ним, когда он приезжает в «Элви»?

— Да. Да, конечно, вижусь. Обязательно передам.

— Попросите его, чтобы он писал, — прибавила я и нагнулась, чтобы потрепать Рыжика и скрыть от Дэвида Стюарта некстати выступившие слезы.

Когда он уехал, я вернулась в дом и подошла к столу, где отец хранил свои бумаги. Порывшись, я одно за другим отыскала четыре пресловутых письма. Все они были вскрыты и, очевидно, прочитаны. Прикасаться к ним я не стала. Возобладали благородные побуждения, к тому же я уже знала, о чем они. Оставалось только положить их обратно.

Я подошла к своему любимому окну, распахнула его и высунулась наружу. Было очень темно, вдали чернело море, сильно похолодало... Не прошло и двух минут, как я совсем успокоилась. Все мои помыслы были устремлены в «Элви», куда меня так тянуло еще сильнее, чем раньше. Я думала о гусях, летящих в зимнем небе, и запахе горящего в камине торфа. Я вспомнила озеро, ослепительно голубое и ровное как стекло, а иногда серое и волнистое, если с севера дул сильный ветер и по зеркальной водной глади бежали белые барашки волн. Желание увидеть родные места стало настолько сильным, что причинило почти физическую боль.

На отца я очень рассердилась. Я не собиралась бросать его, но он мог хотя бы поговорить со мной, дав возможность самой сделать выбор. В двадцать один год, когда ты уже не ребенок, старомодная родительская опека порой становится просто невыносимой.

«Пусть только вернется, — мысленно твердила я себе. — Пусть только вернется. Я припомню ему эти письма. Выскажу все... Я... Я...»

И опять приступ злости быстро прошел. Я вообще не могу долго сердиться на кого-нибудь. К тому же вечерняя прохлада несколько остудила мой пыл, и я ощутила удивительное умиротворение. В конце концов, ничего не изменилось. Я останусь с ним — потому что люблю его, потому что он хочет, чтобы я была рядом, потому что я нужна ему. Альтернативы просто не существует. О письмах я ничего не скажу. Это поставило бы отца в неловкое положение. Я не стану его унижать, ведь доверие очень важно, если мы и дальше собираемся жить вместе. Он всегда должен оставаться сильнее и мудрее меня.

Рано утром, когда я мыла пол на кухне, послышалось знакомое надсадное рычание нашего «доджа», прыгающего на ухабах и рытвинах проселочной дороги. Я поспешно протерла последний фут потрескавшегося линолеума, отжала тряпку, слила грязную воду в сток и, на ходу вытирая руки о фартук, вышла на заднее крыльцо встречать отца.

День выдался восхитительный: по голубому небу стремительно неслись ослепительно белые облака, а сверкающий океан был весь в огромных бурунах, с шумом накатывавшихся на берег. Я проскочила под веревкой, на которой хлопало по ветру уже выстиранное белье, и поспешила навстречу приближавшейся машине.

Но меня ждало потрясение — отец был не один. Несмотря на прекрасную погоду, верх машины оказался опущен, а рядом с водителем восседала Линда Лансинг, как я безошибочно определила по развевающимся рыжим волосам. Завидев меня, она высунулась из окна и помахала рукой. Вместе с ней показался белый пудель, сидевший у хозяйки на коленях, и разразился безудержным тявканьем, как бы давая мне понять, что я не имею никаких прав находиться здесь.

Рыжик, игравший на берегу со старой корзиной, услышал лай пуделя и немедленно бросился мне на выручку, выскочив из-за угла дома, словно ракета. Оскалив зубы, он кинулся на «додж», норовя поскорее вонзить клыки в шею недруга. Отец чертыхнулся, Линда завизжала, прижав к груди свое лохматое сокровище, сам виновник переполоха заскулил, и я поспешно оттащила Рыжика в дом, приказав ему замолчать и вести себя прилично. Увы, иначе он не дал бы нам нормально поговорить.

Заперев обиженного Рыжика, я снова вышла из дома. Отец вылез из машины первым и радостно поздоровался:

— Привет, красотка. — Он обошел машину и прижал меня к груди. Так, наверное, обнимается горилла. — Все в порядке?

— Да. В полном. — Я выскользнула из его рук. — Привет, Линда.

— Привет, милая.

— Извините за собаку. — Я подошла к машине и открыла дверь. Голливудская штучка была при полном макияже, включая накладные ресницы, в бледно-голубом свитере и золотистых балетных туфлях. Н-да, принцесса на отдыхе. На пуделе болтался ошейник с искусственными бриллиантами.

— Ерунда. У Мици расшалились нервы, только и всего. Сказывается благородное происхождение. — Она подставила щеку для поцелуя, сложив губы бантиком. Я коснулась гладкой кожи губами, и пудель снова негодующе тявкнул.

— Боже мой! — воскликнул отец. — Да успокой ты эту проклятую псину. — В ответ на это Линда бесцеремонно бросила «собаку благородного происхождения» на землю и грациозно выбралась из машины.

Линда Лансинг была актрисой. Лет двадцать назад она подавала блестящие надежды в Голливуде. Ее появление сопровождалось невиданной рекламной кампанией, результатом которой стал выход на экраны целой серии ничем не примечательных фильмов, где она обычно играла задумчивых, мрачных цыганок или крестьянок, наряженных в живописные оборванные блузки. Очень скоро подобные фильмы вышли из моды, а с ними устарела и ее манера игры. Благоразумная Линда (а она никогда не была глупой) быстро выскочила замуж. «Муж для меня важнее карьеры», — кричали заголовки всех газет над свадебными фотографиями. На какое-то время она исчезла с голливудской сцены, но затем, разведясь с третьим мужем и не успев выйти за четвертого, стала эпизодически мелькать в фильмах и на телевидении. Для молодого поколения зрителей это было новое лицо, к тому же один талантливый режиссер открыл у Линды талант комедийной актрисы, чем удивил очень многих.

Мы познакомились с Линдой на одной из тех скучных воскресных вечеринок, которые составляют неотъемлемую часть жизни бомонда в Лос-Анджелесе. Отец сразу пристроился к рыжеволосой красотке, с ходу сообразив, что больше здесь не с кем говорить. Мне она тоже понравилась. Линду отличал вульгарный юмор, сочный низкий голос и редкий дар самоиронии.

У отца отбою не было от женщин, однако отношения с ними он строил с восхитительной осторожностью. Я знала, что с Линдой у них все серьезно, но того, что он притащит ее в Риф-Пойнт, никак не ожидала.

Я решила, что тоже буду придерживаться осторожной тактики.

— Что за сюрприз! Как вы попали в нашу глушь?

— О, сама знаешь, милочка, что бывает, когда твой отец стоит над душой... Какой чудесный воздух. — Она глубоко вдохнула, поперхнулась и вернулась, чтобы взять сумку.

Только тут я заметила массу вещей, сваленных на заднем сиденье: три чемодана, большой чехол с платьями, косметичка размером с вещевой мешок, норковое манто в пластиковом пакете, корзинка для Мици в комплекте с розовой резиновой костью. Я изумленно созерцала эту кучу, и только собралась спросить, что здесь, собственно, происходит, как отец локтем отодвинул меня в сторону и взял две коробки.

— Лучше закрой рот и помоги, — бросил он и направился в дом.

Линда, заметив выражение моего лица, тактично решила, что Мици нужно побегать по берегу, и исчезла. Я кинулась за отцом, потом спохватилась и, вернувшись к машине, взяла корзинку.

Отца я нашла в гостиной. Он поставил чемоданы посередине комнаты, свою шапочку с длинным козырьком бросил на стул и принялся вытаскивать из карманов какие-то старые письма с бумагами, вываливая их на стол. Комната, в которой я только что навела чистоту, превратилась в невесть что. Отец обладает талантом разрушителя — стоит ему оказаться в любом обжитом помещении, и порядка как не бывало. Он подошел к окну, полюбовался видом на океан и с наслаждением вдохнул солоноватый морской воздух. Из-за его плеча я увидела Линду, резвящуюся с пуделем у края воды. Рыжик, тоже уставившийся на море, продолжал дуться на меня и даже не помахал хвостом.

Отец обернулся и вытащил из кармана рубашки пачку сигарет. Судя по всему, он был очень доволен.

— Ну, почему ты не спросишь, как все прошло? — улыбаясь, спросил отец и закурил. Подняв на меня глаза, он внезапно нахмурился и бросил спичку в окно. — Чего ты вцепилась в эту чертову корзинку? Брось ее куда-нибудь.

— Что происходит? — осведомилась я, не двигаясь с места.

— В каком смысле?

Я поняла, что его беззаботность лишь часть большой игры.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. В смысле Линды.

— А что Линда? Разве она тебе не нравится?

— Конечно, она мне нравится, но дело не в этом. Что она здесь делает?

— Я пригласил ее в гости.

— Со всем скарбом? Можно спросить — надолго?

— Ну... — Отец неопределенно взмахнул рукой. — Пусть живет сколько хочет.

— Линда сейчас работает?

— О, она уволилась. — Он пошел на кухню за пивом. Я услышала, как хлопнула дверь холодильника. — Линда пресытилась Лос-Анджелесом не меньше нашего. Вот я и подумал, а почему бы нет? — Он появился на пороге двери с открытой банкой в руке. — Едва я успел предложить ей нашу хибару, как она тут же кому-то сдала свой дом вместе с горничной и быстро собралась. — Он снова нахмурился. — Джейн, да чего ты вцепилась в эту собачью корзинку?

Продолжая стоять столбом, я глухо повторила:

— Надолго?

— Пока мы здесь живем. Я не знаю. Возможно, до весны.

— У нас мало места.

— У нас полно места. В конце концов, чей это дом? — Отец допил пиво, аккуратно опустил банку в мусорное ведро и пошел за остальными вещами. На этот раз он внес их в свою спальню. Я швырнула корзинку для Мици на пол и последовала за ним. В комнате, все пространство которой теперь занимали огромная кровать и два больших чемодана, было уже не повернуться.

— Где она собирается спать? — поинтересовалась я.

— А как ты думаешь? — Отец рухнул на кровать-монстр, и под ним протестующе заскрипели пружины. — Вот тут.

Я уставилась на него в немом недоумении. Такого никогда прежде не случалось. «Да в своем ли он уме?» — мелькнуло у меня в голове.

Очевидно, все эти переживания отразились на лице, потому что отец вдруг взял мою руку и с видом раскаивающегося грешника изрек:

— Джени, не смотри так. Ты давно уже не ребенок, и притворяться перед тобой я не буду. Линда тебе нравится. В противном случае я бы не привез ее сюда. Втроем нам станет веселей. Я не могу оставлять тебя одну слишком часто. Ну, будет тебе... не смотри букой. Приготовь кофе, будь добра.

— У меня нет времени.

— Как это понять?

— Мне... мне надо собрать вещи.

Я ринулась в свою комнату, вытащила испод кровати чемодан, бросила его на кровать. Затем принялась один за другим выдвигать ящики и швырять их содержимое в чемодан.

— Что это ты делаешь? — услышала я за спиной голос отца.

Я развернулась к нему с охапкой рубашек, ремней, шарфов и носовых платков в руках и невозмутимо сообщила:

— Уезжаю.

— Куда?

— В Шотландию.

Отец одним махом перескочил комнату и, схватив меня за плечи, развернул к себе. Не давая ему опомниться, я затараторила:

— Ты получил четыре письма! Три от бабушки и одно от адвоката. Ты вскрыл их, прочитал и ничего не сказал мне, так как не хотел, чтобы я возвращалась. Ты даже словом об этом не обмолвился!

Его пальцы разжались, но лицо, как мне показалось, побледнело.

— Откуда ты узнала про письма?

Я рассказала ему о Дэвиде Стюарте и ехидно добавила:

— Впрочем, он мог и не рассказывать. Я и так все знала.

— И что же ты знала?

— То, что ты никогда не хотел, чтобы я осталась в «Элви» после смерти мамы. То, что ты не позволить мне вернуться.

Отец посмотрел на меня с озадаченным видом, но промолчал.

— Я тогда случайно подслушала! — закричала я, словно он внезапно оглох. — Я остановилась в холле и услышала, о чем вы спорили с бабушкой.

— И все это время ты молчала?!

— А что толку? — ответила я вопросом на вопрос.

Он осторожно присел на край кровати, боясь помять мои вещи.

— Ты хотела остаться?

Его бестолковость взбесила меня.

— Ты ничего не понял! Я хотела быть с тобой, и ничего другого мне не было нужно, но с тех пор прошло семь лет, теперь я стала взрослой, так что ты не имел никакого права прятать от меня эти письма и молчать.

— Ты мечтаешь вернуться?

— Да. Я люблю «Элви». Сам знаешь, как много для меня значит это слово. — Я собрала фотографии и сунула их в набитый чемодан. — Я... я не собиралась поднимать этот вопрос. Думала, тебе будет больно, и потом, я все равно не могла уехать, так как некому было присматривать за тобой. Но теперь другое дело.

— Значит, другое дело, и ты уезжаешь. Останавливать тебя я не буду. Но как ты собираешься туда добраться?

— Дэвид Стюарт уезжает из Ла-Кармеллы в одиннадцать. Если поторопиться, я еще могу успеть. Он забронировал мне билет до Нью-Йорка на завтра.

— А когда ты вернешься?

— О, не знаю. Наверное, не скоро. — Я с трудом запихнула в чемодан «Дар моря» Энн Морроу Линдберг, книгу, с которой никогда не расставалась, и долгоиграющую пластинку Саймона и Гарфункеля, затем опустила крышку. Чемодан не закрывался, тогда я снова открыла его и стала лихорадочно перекладывать вещи, но результат оказался тем же. На помощь пришел отец, он надавил на крышку обеими руками, и замки сами защелкнулись.