Розанна Браун
Песнь призраков и руин
Посвящается маме, папе и всем чернокожим детям, которые когда-нибудь сомневались, достаточно ли они хороши для этого мира.
Вполне!
От автора
Пожалуйста, обратите внимание: эта книга содержит сцены умеренного самочленовредительства (в воображении), насилия в рамках фэнтези, эмоциональных и физических издевательств, смерти родителей героев, а также животных. Я старалась подойти к этим темам со всей возможной чуткостью, но если вам кажется, что такого рода сцены могут вызвать у вас слишком тяжелые чувства, — будьте осторожны.
1. Малик
— Абраа! Абраа! Придите и внемлите — начинаю рассказ!
Голос сказительницы из числа гриотов [У многих народов Западной Африки — представители особой касты певцов, музыкантов и сказочников. — Здесь и далее, если не указано иное, прим. пер.] звенел в раскаленном воздухе пустыни, оглашая загоны для осликов и богато украшенные караваны, которые расположились палаточным лагерем перед Западными воротами города-государства Зиран. Инстинктивно Малик вытянулся на этот зов и крепче сжал ремень дорожной сумы у себя на груди.
Лицо сказительницы — крупной, дородной женщины ростом ниже Малика почти на голову — осклабилось в широкой, обнажавшей зубы улыбке. На каждом дюйме ее темно-коричневой кожи вились татуировки цвета слоновой кости. Значения символов, в которые они сплетались, Малик не знал.
— Абраа! Абраа! Собирайтесь, придите и внемлите — начинаю рассказ!
Вскоре к этим выкрикам прибавилась мерная дробь джембе [Джембе — западноафриканский традиционный ритуальный барабан в форме кубка с открытым низом и широким верхом.], и уже через несколько минут под баобабом, где стояла рассказчица, собралась толпа. Для рассказа подошло лучшее время, когда сумерки встречаются с ночью: последние солнечные лучи еще окрашивают небосклон, а мир под ним погружается во тьму. Люди расселись кто куда — на перевернутые клети, между изношенных телег, и все поминутно бросали взгляды на небо, ожидая, не появится ли там Комета Баии, хотя до ее прибытия — и, значит, начала Праздника Солнцестоя — оставалось еще много часов.
Раздался третий призыв сказительницы, и Малик сделал шаг по направлению к ней. Затем еще один. Когда зиранцы захватили его родные места в Эшранских горах, гриоты ушли первыми, но те немногие, что остались, затронули сердце Малика. Послушаешь такого сказителя — и перед тобой открывается целый новый мир, где великие герои вместе с духами танцуют на небесных путях и боги одним движением запястья воздвигают и оживляют могучие горы. Все естество Малика, казалось, само собой, помимо его воли, словно в трансе, тянулось вперед, на соблазнительный голос рассказчицы.
Вместе с сестрами юноша два месяца провел в пути по Оджубайской пустыне, где не слышал ничего, кроме скрипа фальшивого днища повозки, под которым они прятались, завываний ветра в песках и тихих стонов товарищей по несчастью — таких же беженцев. Вреда не будет, если теперь он послушает один — всего один рассказ, если хоть на несколько минут отвлечется, забудет, что больше нет родного дома, что некуда вернуться, что негде…
— Малик, назад! Берегись!
Чья-то сильная рука схватила его за воротник, и он невольно сделал шаг назад. Буквально в следующий миг на то место, где юноша только что стоял, опустилась нога, покрытая грубой кожей, размером с небольшую корову. Гигантская тень скользнула по лицу Малика — мимо, разбрасывая с каждым грохочущим шагом волны песка и камешков, неуклюже проковыляло чипекве [Чипекве (буквально в переводе с языка бемба) — чудовище. Криптид — неизвестное науке животное, якобы обитающее в некоторых водоемах Центральной Африки. Своего рода африканское лох-несское чудовище.].
Истории о чипекве он слышал еще в раннем детстве, но все же не представлял себе истинных колоссальных размеров этих существ. Их специально разводили для охоты на слонов в саванне, и, в чем он теперь убедился, серебристой «бронированной» макушкой это чудище легко пробило бы крышу усадьбы у них на старой ферме, а острый рог на окончании носа размерами едва ли не превосходил его самого, от головы до пят.
— Тебе что, жизнь надоела? — рявкнула старшая сестра Лейла, когда тень чипекве наконец ушла дальше вместе с ее обладателем, и уставилась на брата поверх своей искривленной переносицы. — Смотри, куда идешь!
Реальный мир стал потихоньку вливаться в глаза и уши Малика словно каплями из ржавого рукомойника, и волшебный зов сказительницы потонул в хриплых криках караванщиков, понукавших свой тягловый скот, в напевах музыкантов, уже потчевавших публику мелодичными байками о Солнцестоях былых времен, и прочих звуках палаточного лагеря. Несколько зевак остановились поглазеть на юного дурня, который так замечтался, что чуть не позволил себя затоптать, и под тяжестью этих насмешливых взглядов лицо Малика залилось краской. Он натянул потертый кожаный ремень от сумы, и тот до боли впился ему в кисть. Противные тени всё плясали и плясали в уголках глаз: парень зажмурился так, что в голове зашумело.
— Прости, — тихо пробормотал он.
Тут из-за Лейлиной спины высунулась маленькая головка в облаке жестких темных кудрей.
— Нет, вы его видели?! — Рот младшей сестры Нади был всё еще раскрытым от изумления. — Оно же… Да в нем, наверное, миллион метров! Оно что, тоже пришло на Солнцестой? А погладить его можно?
— Ну, надо думать, все, кто оказался на Солнцестое, пришли на Солнцестой. А прикасаться руками нельзя ни к чему и ни к кому, — отрезала Лейла и опять повернулась к Малику: — А ты лучше всех должен понимать, что не стоит витать в облаках.
Юноша снова сжал ремень. Его старшей сестрице смысла нет и пытаться объяснить, что такое зов сказителя и какую власть он имеет над его сердцем. Малик сызмальства был мечтательным, Лейла всегда опиралась на логику и расчет. Что и говорить, под разными углами смотрят они на мир.
— Прости, — повторил Малик, твердо уставившись в землю. Оттуда на него «взирали» измятые сандалии и выгоревшие на солнце ступни, покрытые волдырями от многомесячных скитаний в обуви, для таких скитаний вовсе не предназначенной.
— О, Патуо благословенный, дай мне сил! Таскать за собой вас двоих — все равно что пару безголовых цыплят пасти!
Малик поморщился. Если Лейла поминает своего божественного покровителя, значит, она здорово разозлилась.
Лейла протянула Малику левую ладонь с сияющей эмблемой Лунной Сизигии [Сизигия — в астрономии выравнивание трех или более астрономических тел в пределах Солнечной системы на одной прямой.].
— Ну, пошли. Пока на тебя слон ненароком не уселся.
Надя хихикнула. Малик вспыхнул от этого замечания, но послушно взял старшую сестру за руку, а другую протянул младшей. Надя тут же за нее ухватилась.
И они двинулись сквозь толпу в десятки тысяч человек, явившихся в Зиран на Солнцестой. В лагерь за городскими стенами беженцы стекались сотнями, и каждый день дюжинами прибывали новые — так что очередные трое, пусть даже юные и без взрослых, не привлекали особого внимания.
— Солнцестой афешийя! Солнцестой афешийя!
Отовсюду, не умолкая, неслись возгласы и славословия на языке более древнем, чем сам Зиран. Через несколько часов на экран ночного неба ворвется — и останется там на целую неделю — великая комета, названная в честь первой зиранской султанши. Ее появление знаменует конец текущей эпохи и начало новой. Семь дней народ будет отмечать это событие, известное под названием Солнцестой; и семь победителей — от каждого из семи Божественных покровителей по одному — должны пройти три испытания. Они выявят победителя победителей, который от имени своего Бога станет править наступающей эпохой.
«Представь: это как если бы все празднества, и все маскарады, и все карнавалы мира проходили одновременно в одном месте, — сказала как-то Малику Нана. И хотя сейчас бабушка находилась в каком-то отдаленном лагере беженцев, за сотни километров от него, он почти физически чувствовал на щеках тепло ее натруженных, сморщенных коричневых рук и видел черные глаза, светящиеся знанием, постичь которое ему вряд ли суждено. — Но даже если представить себе это, все представления — ничто в сравнении с одним часом, проведенным в гуще Солнцестоя».
Лейла шла не особенно быстро, но все равно уже через несколько минут по спине Малика вовсю струился пот, а дыхание сбилось. Долгие странствия оставили от его и без того изможденного тела, можно сказать, один остов, и теперь, под неумолимым солнцем пустыни, с каждым шагом пурпурно-зеленые пятна всё сильнее расплывались и плясали перед его глазами.
Путь их лежал к шести одинаковым деревянным помостам, установленным на широкой расчищенной площадке, — там зиранские стражники и воины проверяли каждого, кто направлялся в город. Все помосты были вдвое больше обычных караванных повозок. Купцы, беженцы и просто путешественники толпились вокруг них, стремясь миновать пропускные пункты, привлекая к себе как можно меньше внимания.
— Купцы и группы по пять человек и больше — направо! Частные лица и группы меньше четырех — налево! — возглашал один из стражников.
Зиранских воинов в характерных серебристо-бордовых доспехах вокруг него кружило предостаточно, однако Дозорных Малик среди них не видел. Отлично — когда поблизости нет элиты зиранских войск, это всегда к лучшему.
Парень задрал голову и посмотрел на город впереди. Размеров Зирана, в отличие от размеров чипекве, народная молва не преуменьшила. Внешняя стена простиралась вдаль, покуда хватало глаз, лишь у самой линии горизонта постепенно превращаясь в подобие сверкающего миража. Семь древних крепостных уровней из песчаника и саманного кирпича возвышались над жалким палаточным лагерем. Западные ворота зияли в массиве красного кирпича огромной подковообразной пастью.
