— Простите, Карл, — пробормотала она и, подобрав юбки, исчезла в глубине фургона, схватила мокрую тряпку и с силой провела ею по губам, словно стирая омерзительное ощущение влажных поцелуев Карла.

— Джинни? Что-то случилось? — тихо окликнула Соня.

— Ничего… Извини, если разбудила. Просто очень жарко!

Джинни тут же пожалела, что была резка с мачехой. Бедняжка Соня! И Карл тоже! В самом деле, что на нее нашло?

Она почти не спала; на рассвете лагерь разбудили крики и топот ног. Одного из часовых нашли мертвым со стрелой апачей в груди. Кроме того, была сделана попытка угнать стадо.

Папаша был вне себя:

— Хорошо, что ковбои были готовы к нападению! Застрелили парочку апачей, но эти дьяволы захватили убитых с собой.

Джинни едва удержалась, чтобы не спросить, где проводники. Что, если Стив…

Но к ее удивлению, первой об этом спросила Соня:

— Мистер Уилкинс, минуту, пожалуйста. С проводниками все в порядке?

— Это Морган нашел беднягу Влеки и отправился в погоню за апачами, а Дэвиса послал к ковбоям. За Пако гнались — шестеро.

Видя выражение лиц женщин. Папаша быстро сказал, что беспокоиться не о чем — около каждого фургона будут ехать вооруженные всадники.

Джинни настояла на том, чтобы править; Соня сидела рядом с заряженным ружьем на коленях. Обстановка казалась нереальной — спокойно проехать столько миль, чтобы встретиться с индейцами.

Они остановились еще до полудня; появился Стив Морган и, посовещавшись с Уилкинсом, велел готовиться к обороне. Времени задавать вопросы не было. Закусив губу, Джинни помогала Соне расставлять коробки и сундуки вдоль стенок фургона, оставляя пространство для ружей. Потом нужно было готовить пули и порох, чтобы разносить их мужчинам в случае нападения.

Соня работала молча, на лбу выступили капли пота. Тилли была откровенно перепугана, ее обычно проворные руки заметно дрожали. Из подслушанных разговоров Джинни стало ясно, что недалеко в засаде скрывается большая шайка апачей. Девушке было трудно понять свои чувства. Она боялась, да, но и ощущение нереальности было слишком сильным. Что делает она в этой пустыне, вместо того чтобы быть дома, в любимой Франции? Калифорния казалась такой далекой! Неужели она когда-нибудь доберется туда?

И что теперь будет? Когда они нападут?

Она вспомнила, как Стив въехал в лагерь, — глаза сияют дьявольским весельем, грудь раскрашена, словно у воина команчей! Боже, зачем она о нем думает? Почему поцелуи Карла оставляют ее равнодушной? Она видела Карла сегодня утром. Тот предупредил ее, что собирается вместе с ковбоями отправиться к стаду, и, посчитав, что девушка молчит, потому что беспокоится за него, постарался ее утешить:

— Не волнуйтесь, они вряд ли нападут сейчас. Я говорил с Пако Дэвисом, и он считает, что апачи все еще оплакивают мертвых. Но я должен отвести скот в укрытие.

— Будьте осторожны. Карл!

— Буду. У меня для этого есть причина. А вы не выходите из фургона или по крайней мере оставайтесь среди мужчин.

Она молча смотрела вслед Карлу, чувствуя на себе взгляд Тилли.

— Красивый джентльмен, — заметила мулатка, и Джинни спросила себя: много ли на самом деле знает служанка?

Повар разжег костер и начал готовить ужин. Соня отдыхала, заявив, правда, что всю ночь не сомкнет глаз, и Джинни решила последовать ее примеру.

— Господи, мисс Джинни, — пожаловалась Тилли, — как вы намереваетесь спать, если в любую минуту могут появиться эти раскрашенные дьяволы?!

— Тилли, я уже говорила, все будет в порядке! У нас достаточно людей, они победят индейцев, и мы сможем ехать дальше.

Джинни говорила решительно и храбро, хотя вовсе не чувствовала себя уверенно. Она была молода, красива и здорова. Солнце ярко светило, и сама мысль о смерти казалась невероятной.

Она вспомнила об этом позже, глубокой ночью, когда после долгих часов ожидания индейцы все еще не появились. Они поели рано, почти без аппетита, не разжигая огня, горел только маленький костерчик, да и тот почти не давал пламени. Два кофейника стояли на углях, но никто не разговаривал и не смеялся, как обычно по вечерам. Как объяснил Пако-Дэвис, индейцы редко нападают по ночам.

— Ждите рассвета, — многозначительно кивнул он Папаше Уилкинсу. — Они считают, что в это время проще всего застать нас врасплох: когда люди всю ночь не спали, они обычно очень устают к утру.

— Нас врасплох не застанут! — бешено вскинулся Уилкинс.

Его сморщенное лицо, обрамленное белой бородой, казалось старым и измученным. Джинни вспомнила, что слышала историю о том, как, вернувшись однажды из города, Папаша узнал, что его хижина сожжена, жена и дети мертвы и ужасно изувечены. Как страшно жить с такими воспоминаниями всю оставшуюся жизнь!

А Стив Морган, с его неслышной грациозной походкой, словно сам он был индейцем?! Джинни вспомнила скальпы, свисающие с его седла, и непроизвольно вздрогнула. Он способен на любое насилие. Морган сражался вместе с индейцами и против них — он убьет и белого человека, так же легко, за деньги. Морган — всего-навсего наемник, и Джинни постоянно приходилось напоминать себе об этом, особенно когда их взгляды встречались.

На этих бесконечных равнинах даже ночи не были темными. В каждом дуновении ветра чудился шорох подкрадывающихся апачей, ползущих, словно змеи, на животах.

Мужчины по очереди дежурили, пока остальные отдыхали.

Маленькая поляна, окруженная фургонами, казалось, совершенно опустела, когда Джинни выглянула на улицу, чуть откинув занавеску. Сегодня ночью повар предпочел лечь в фургоне, скрываясь от глаз индейских разведчиков.

Джинни знала, что Стив Морган спит недалеко под фургоном, тяжело груженным порохом и ружьями. Когда Пако полушутливо заметил, что не желает взорваться, если в фургон попадет стрела с огнем, Стив, рассмеявшись, пожал плечами:

— Какая разница? Мне все равно.

Джинни наблюдала, как он взял одеяло и пол поя фургон. Она почти не замечала, что Карл настойчиво сжимает ее руку.

— Джинни, — прошептал он, — осторожнее. Попытайтесь заснуть.

Она кивнула, но хотя Тилли и Соня крепко спали, утомленные ожиданием, так и не смогла сомкнуть глаз.

В фургоне было невыносимо душно, ни малейшего дуновения, хотя снаружи прохладный ветерок шевелил высокую траву. В отдалении завывали койоты.

«Я боюсь, — подумала Джинни, но тут же поправила себя:

— Нет, не боюсь, просто места себе не нахожу. Это все ожидание, неподвижность, неизвестность. И одиночество».

Ее так подмывало зашуметь и разбудить Соню, чтобы Можно было прижаться к ней и поделиться страхами.

Джинни снова приоткрыла занавески. Ее внимание привлек кофейник на углях. Может, чашка горячего кофе успокоит ее, хотя этот кофе вообще ни на что не похож, его можно пить разве что с виски — когда горло жжет, не так заметна горечь. Девушка разделась на ночь, оставшись только в тонкой рубашке, и сейчас не задумываясь стащила ее через голову и надела темное ситцевое платье, наслаждаясь странным, почти чувственным ощущением прикосновения мягкой материи к обнаженной коже. Почему женщины вынуждены носить так много всего под платьем?

Осторожно перешагнув через спящую Тилли, Джинни спрыгнула с фургона. Позже она не могла припомнить, знала она или только предчувствовала все, что произойдет. Она присела у костра и потянулась за кофейником, но тут чьи-то руки запутались в ее волосах. Девушка не пошевелилась, не обернулась, потому что знала, кто это, словно ждала его появления.

— Вы не должны быть здесь.

— Знаю. Не смогла уснуть. А вы почему поднялись?

Джинни так и не повернула головы, только услышала тихий смешок:

— Я чутко сплю. И кроме того…

Руки медленно задвигались по ее спине, поднимая тяжелые локоны, и девушка вздрогнула от легкого прикосновения теплых губ.

— В такие ночи, когда дует жаркий ветер, воют койоты и предстоит драка, я обычно не сплю долго. Я хотел бы отправиться верхом, все равно куда и зачем, как это делают апачи.

— Но вы мужчина. У вас еще будет много таких ночей.

Вы можете ехать куда захотите! Как ужасно быть женщиной!

Приходится ждать, пока кто-нибудь не согласится проводить тебя. Иногда я думаю, что быть женщиной хуже, чем ребенком: мы обладаем умом и чувствами взрослых людей, но нам не позволяют их выказывать.

— Именно поэтому вы и не спите? Потому что чувствуете неудовлетворенность и тоску?

Теперь они оба стояли на коленях, глядя друг другу в лицо. Джинни нервно перебирала юбку, пока Стив не положил руку на ее ладонь.

— Я хотела бы… каждый раз, когда мы встречаемся, либо ссоримся, либо… Неужели не можем просто поговорить?

— Сейчас не время, не место для бесед, и у меня нет охоты разыгрывать джентльмена и флиртовать с вами под звездами, Джинни Брендон, — грубо перебил он и, не успела девушка что-то сказать, поднял ее, крепко сжимая тонкие пальцы. — Если бы вы знали, что для вас лучше, — продолжал он с нотками едва подавляемого гнева в голосе, — подхватили бы юбки и сбежали в фургон, в постель, — спать и видеть сны, привычные для маленьких девственниц. Потому что, если останетесь, я затащу вас под свой фургон и возьму, может, тогда узнаете, что такое мужчина!

Он слишком близко, лихорадочно думала Джинни. Но для размышлений не оставалось времени, да и как она могла мыслить ясно, когда Стив уже вел ее за собой.

Под фургоном было тепло и темно, словно в пещере, — они оказались отрезанными от всего мира. Джинни чувствовала, каким застывшим, негибким стало ее тело, когда Стив лег рядом.

Словно доска, подумала она, которая расколется и треснет, как только он коснется ее и…

И тут его руки обвились вокруг ее талии и привлекли Джинни к широкой груди. Через некоторое время, поняв, что он не собирается принуждать ее, девушка немного успокоилась и расслабилась. Он обнимал ее уверенно, спокойно, теплое дыхание чуть шевелило выбившиеся из ее прически прядки. Почувствовав, как уходит напряжение, Джинни слегка задрожала. Неизвестно откуда взявшаяся сила заставила ее прошептать:

— Я… даже не знаю, что делать, когда…

— Тише. Ничего не надо делать. Я хочу поцеловать тебя только и всего. Поверни ко мне лицо, Джинни.

Молча, не осмеливаясь открыть глаза, Джинни повиновалась, и он долго целовал ее, пока не согрел теплом своего тела и губ и она не начала отвечать на поцелуи. Пока они целовались, Стив мягко, осторожно вынул шпильки из ее волос, и тяжелая волна рассыпалась по плечам девушки.

Его губы двигались медленно, так медленно… от ее губ « мочке уха. Стив на мгновение зарылся лицом в ее волосы, Джинни ощущала внутренний трепет в себе и Стиве и хотела заговорить, сказать, что боится, но он вновь накрыл губами ее рот, и стало слишком поздно.

Руки Стива сжали ее груди, спустились вниз, исследуя изгибы и впадины через тонкую ткань платья. Когда его пальцы начали расстегивать крючки и пуговицы, Джинни вновь вздрогнула, но сопротивляться не было сил, а он… он уже не мог остановиться.

Джинни вынуждала себя лежать не двигаясь под ласками его губ и рук. Она хотела этого — какой-то частью мозга только сейчас сообразив, что, возможно, желала лежать с ним вот так, рядом, с самого начала, когда Стив впервые сжал ее в объятиях, осыпая безумными поцелуями. Но никакое воображение не могло сравниться с реальностью — тем самым «что мужчины и женщины делают вместе», тем, что она с подругами обсуждала шепотом в пансионе. В их представлении это было чем-то ужасным, пугающим, неизбежным, но не имеющим ничего общего с тем, что происходило сейчас.

Нежно, все еще целуя Джинни, Стив осторожно снял ее руки со своей шеи, и девушка вновь задрожала, почувствовав, как платье, ее последняя защита, соскользнуло с тела. Она не думала, что он захочет видеть ее обнаженной, и только зажмурила глаза и, стиснув зубы, смогла преодолеть застенчивость и заглушить рвущиеся из горла протесты. По крайней мере он, благодарение Богу, знал, что делать. Куда девались его грубость и жестокость? Он был так нежен и терпелив, бесконечно терпелив…

Джинни ощутила прикосновение его губ к груди; язык едва прикасался, ласкал, гладил, облизывал твердые камешки сосков, пока из горла Джинни не вырвался стон — странный, несвязный звук, и в это же время руки его спустились еще ниже, застав ее врасплох.

— Не нужно, любимая, не скрещивай ноги. Твое тело так прекрасно — зачем его стыдиться…

Стив целовал ее волосы, глаза, лицо, бьющуюся на шее жилку и потом снова груди, пока она не раскраснелась; буря непонятных буйных чувств сотрясала девушку, тех самых, что обуревали ее в то утро, в горах, когда Стив целовал ее.

Неожиданно руки Стива оказались между ее бедер, гладя шелковистую кожу внутренней поверхности, очень медленно перемещаясь вверх. Джинни снова вскрикнула, инстинктивно, глухо, когда сильные пальцы отыскали средоточие ее женственности, но Стив заглушил крик губами:

— Тихо, любимая. Я буду осторожен, только лежи тихо…

Он говорил с ней так мягко и спокойно, словно с кобылой, которую нужно усмирить и подготовить к первой случке, пока Джинни не забыла обо всем и не позволила Стиву делать, все, что он хотел; ее тело извивалось и изгибалось, стремясь получить что-то неизвестное, достичь неизведанного, чего невозможно понять или узнать, пока не встретишь; руки Джинни взлетели, чтобы привлечь Стива, ближе, ближе, пока Джинни не растворилась в пространстве и не возвратилась на землю, все еще конвульсивно вздрагивая, широко раскрыв глаза.

Она сознавала, хотя не видела в темноте, как глубока синева глаз Стива, как нежны его губы, когда он снова начал целовать ее, ласково, едва притрагиваясь, держа в объятиях как ребенка, прижимая к себе.

— О Боже, — прошептала Джинни, — я не знала…

— Ты не знаешь… пока еще нет, милая, — тихо сказал Стив. — Предстоит узнать больше — гораздо больше. Ты должна раздеть меня сейчас.

— Я… я не могу!

— Можешь. Бояться нечего, ты ведь поняла это? И ты зашла слишком далеко, возврата нет…

Но руки Джинни так тряслись, что Стив был вынужден помочь ей. Джинни не открывала глаза, пока он не заставил ее взглянуть на него.

— Мужское тело вовсе не содержит столько тайн, сколько женское, — поддразнивал он. — У тебя все преимущества, любовь моя, — ты можешь лучше скрывать свои чувства.

Джинни тихо охнула, то ли от удивления, то ли от страха, когда он положил ее руку между своих бедер. Стив рассмеялся:

— Это все, что ты можешь сказать? У тебя находилось больше слов, совсем недавно.

— О, не нужно. Я… Ты заставляешь меня чувствовать…

Мне ужасно неловко!

— Разве это так страшно? Хорошо, родная, я не буду торопить тебя. Давай начнем сначала. Коснись меня — или тебе больше неинтересно знать?

Джинни нерешительно, застенчиво протянула руку, дотронулась до его груди, пробежала пальцами по упругим мышцам, но тут же ее пальцы замерли.

— Здесь шрам, большой. Ты был ранен?

— Пулевое ранение. И если будешь продолжать в том же духе, найдешь еще несколько ножевых или револьверных.

Видишь, какую бурную жизнь я вел?

— Ты заставляешь и меня чувствовать себя бесшабашной и дерзкой.

Но тут Стив вновь прижал ее к себе и начал целовать, едва прикасаясь пальцами к ее спине и бедрам.

На этот раз, когда вновь смогла дышать, она стала более дерзкой: захотела коснуться его, познакомиться с этим мужским мускулистым телом так же хорошо, как он узнал ее тело. Руки Джинни нетерпеливо стянули с него рубашку — под ладонями бугрились все новые шрамы — и наконец медленно скользнули по плоскому твердому животу. Джинни почувствовала, как Стив напрягся и затаил дыхание. Сознание того, что она, такая неопытная, может возбудить его, придавало Джинни храбрости. Рука ее опустилась ниже, нерешительно застыла, коснулась… пальцы сомкнулись вокруг твердого древка.

— О Джинни, — простонал он, но тут же добавил почти шутливо:

— Ну вот, не так уж страшно, правда? Нет, не отнимай руки, пока я не научил тебя, что надо делать, когда держишь его…

Рука Стива направляла и вела ее руку; потом он снова начал целовать ее, страстно, беспощадно. Джинни почувствовала, как ее переворачивают на спину; пальцы беспомощно разжались, язык Стива провел по коже мокрую дорожку, вызвавшую новый озноб. На этот раз она покорно разрешила ему раздвинуть ее ноги, безмолвно отдаваясь самым интимным ласкам. Но когда его голова наклонилась совсем низко к треугольнику светлых волос, Джинни выгнулась и потрясение застыла, вцепившись в его волосы.

— О нет, пожалуйста, Стив, я не…

— Ради Бога, Джинни, ты так прекрасна там… как… а, черт…

Он, казалось, опомнился, большое тело придавило ее к земле своим весом.

— Наверное, я слишком тороплюсь, но дьявольски трудно… мне дьявольски трудно помнить, что ты…

Джинни ощутила нетерпеливое желание в Стиве и внезапно поняла, что устала от ожидания так же, как и он.

— Не желаю больше оставаться девственницей, Стив.

Хочу знать…

— Хорошо, милая, хорошо… давай положим конец дурацкой девственности…

Колени Стива раздвинули ее бедра, удерживая их на расстоянии. Его тело неподвижно застыло на несколько мгновений; потом он поднялся и стал медленно, осторожно проникать в Джинни, заглушая губами ее стон. Он был нежен сначала, как и обещал, и нетороплив, убаюкивая ее ласковыми словами, заставляя забыть о страхах, пока этот последний ужасный толчок не отозвался резкой кинжальной болью — агонизирующий вскрик невольно вырвался из горла, и только горячий, влажный мужской рот заглушил его. Стив оставался в ней, не шевелясь, глубоко погруженный в темные таинственные глубины так, что они на время стали единым целым, неумолимо, неуклонно, не обращая внимания на сопротивление; постепенно боль затихла и исчезла. Джинни прекратила борьбу.

Почему Стив так мгновенно изменился — из нежного любовника стал бешеным, жестоким насильником? Джинни, задыхаясь, лежала под ним, широко открыв глаза, глядя в его лицо, пока он не отпустил ее руки и не прошептал:

— Милая… обними меня крепче…

— Ты… ты сделал мне больно! — укоризненно сказала она, хотя тут же без раздумий повиновалась и привлекла Стива к себе.

— Больше не будет больно, любимая, — никогда… Будет только лучше и лучше.

Она почувствовала прикосновение пальцев к груди. Стив сжал нежные холмики, толчки все ускорялись. Неожиданно они задвигались в едином ритме, и Джинни обнаружила, что Стив оказался прав — боли не было, осталась только настойчивая, возбуждающая ласка его тела, вызывающая непонятное, неутолимое желание, уносящее в чудесный, переливающийся всеми красками заоблачный мир, Они долго лежали молча, обнявшись.

«Ничто уже не будет как раньше, — думала Джинни, — ничто… Теперь я знаю, что это такое — быть с мужчиной… настоящим мужчиной».

Как странно — всего несколько недель назад Стив был чужим, холодным незнакомцем, которого она боялась и не выносила… Сколько женщин у него было… скольких он любил так же нежно, как ее сегодня? Обращался ли он так с той француженкой, Соланж?

Но тут Стив, сжав Джинни в объятиях, вновь вошел в нее, и ей больше не захотелось ни о чем думать, кроме как о том, что он хочет ее, и это так прекрасно и совсем не пугающе… Он должен, должен любить ее, иначе не стал бы целовать и называть любимой.

Очень медленно, нерешительно Джинни позволила себе быть захваченной этим эротическим танцем и выгнулась, инстинктивно соразмеряя свои движения с его, снова чувствуя знакомое тепло и нарастающее желание, пока Стив не взял се с собой в забытье и экстаз и не вернул обратно на землю.