— Слушай, Валерий! — обратился адвокат к Игнатьеву, видя, что тот, наконец, успокаивается. — Вот ты крепкий парень, чуток всплакнул, это нормально, но ты не бьешься в истерике, не орешь лозунги через решетку, не вскрываешь себе вены…

Застывший было и внимательно начавший слушать адвоката Игнатьев вздрогнул при слове «вены».

— Да-да, представь себе, есть некоторые, которые кончают жизнь самоубийством, — продолжил адвокат. — Точнее, делают вид… В знак протеста против системы. Глотают ложки, гвозди, вон в музее Бутырской тюрьмы есть целый стенд с предметами, вынутыми из желудков заключенных. Один уникум проглотил целый комплект домино. Сколько там их, штук сорок?

Валерий задумался, разговор его явно заинтересовал.

— Зачем глотать доминошки, в знак протеста? — спросил он.

— Нет, доминошки не протест. Доминошки — это скорее способ попасть на больничку, отдохнуть от камеры. Ну, пока их вытащат, пока то-сё… А в знак протеста или вены вскрывают, или голодают.

— Мы как-то устроили трехдневную голодовку на курсе, в знак протеста! — с гордостью заявил Игнатьев. — Там препод у нас… ну, в общем, он такой был… Хотя я точно не помню, с чего все началось. Короче, мы так решили ему насолить…

— Трехдневная голодовка? — усмехнулся Каховский. — Забавно. Это как самосожжение одного пальца. Вышел на площадь, надел резиновую перчатку, облил один палец бензином и поджег. Потом задул. Самосожжение!!! Нет уж! Голодовка не может быть трехдневной или десятидневной. Это пост какой-то получается, диета, разгрузочные дни, но только не протест! Протест — это когда человек знает, что иначе чем угрозой смерти, собственной смерти, ему не добиться правды, ЕГО правды. И он готов умереть за эту правду. Иначе нет смысла. Но я не об этом хотел сказать. Я хотел сказать, что ты, находясь в этих условиях, должен попытаться извлечь максимум для себя полезного, чтобы, выйдя отсюда, стать великим человеком!

— Великим человеком? — начал улыбаться Игнатьев. — СИЗО как раз кузница великих людей. Ага… Тут рождаются великие люди, где же им еще рождаться?

— Зря ерничаешь! — спокойно глядя в голубые глаза студента, сказал адвокат. — Вот, например, какое литературное произведение Нобелевским комитетом признано самым выдающимся произведением в истории человечества, знаешь?

Студент задумался.

— «Ромео и Джульетта»? — спросил он неуверенно.

— Первая попытка — аут! Вторая! — начал игру Артем.

— В смысле, вы хотите сказать, что автор этого произведения — бывший зек? — догадался Игнатьев.

— Мало того, писал он его, сидя в тюрьме! — подсказал адвокат.

— Неужели?.. Нет… не может быть… А может, О’Генри? Я слышал, он писал свои книги в тюрьме…

— Верно, писал. Хорошие вещи, кстати, передавал в печать через надзирателя, поэтому и писал под псевдонимом, но не он. Кстати, видишь, ты сам привел пример, как человек с пользой провел время в тюрьме. Разве стал бы он великим О’Генри, если бы не присел? А самый великий литератор, по мнению Нобелевского комитета, — Сервантес. За «Дон Кихота». Был он сборщиком податей типа нашего налогового инспектора в свое время, да проворовался. Вот во время второй ходки и написал. Талант, а реализовать его времени на свободе не было. Понимаешь?

— Ну, я писать-то не умею, — нахмурился Игнатьев.

— Я и не предлагаю писать. Куда тебе в восемнадцать-то лет уметь? — Каховский пожал плечами. — Слушай, вот какая история: есть у меня один приятель, живет за границей в Бельгии. Пишет всякую ерунду, как принято, — в блоге, в соцсетях. Пишет неплохо, пару раз пробовал публиковаться, но за статьи и книги платят гроши. Хорошие деньги платят за сценарии к фильмам и сериалам. Индустрия кино сейчас развита ого-го! Снять могут все что угодно — техника, сам понимаешь! А вот с хорошими сценариями проблема. В Америке за хорошими сценариями очередь, с руками отрывают. Так вот, мой приятель решил научиться писать сценарии. Надо сказать, это особая технология, это не роман и не повесть, это литературный пазл, мозаика. Поэтому существуют платные курсы сценаристов, куда он и направился. Подружился он со своим преподом, тот ему и жалуется (они одного возраста были, под полтинник): вот, мол, беда с этими желающими стать великими сценаристами для оскароносных фильмов. У меня, говорит, группа — двадцать человек. Половина писать умеет, это выпускники литературных школ и прочих учебных заведений, но у них нет жизненного опыта, им писать не о чем. Другая половина — люди с богатым жизненным опытом, но они писать не умеют. Один человек в группе и писать умеет, и опыт жизненный у него имеется. Он — водолаз! Но он не хочет писать о подводных приключениях, он хочет писать про любовь!!!

Игнатьев улыбнулся.

— Ага… Прикольно. А в любви он никакой?

— Ну, вероятно, да, — согласился Артем. — Так вот, я о чем хочу сказать. Для тебя это бесценный жизненный опыт. Будешь ты писать об этом или нет, в любом случае он пригодится. Даже общение с темными личностями в твоей камере — это опыт. Как говорится, тюрьма — плохое место, но хуже тюрьмы только ее обитатели.

Так что тебе повезло в какой-то степени, сразу поймешь, какие люди плохие, а какие не очень. Взять хотя бы твоего препода, против которого вы себя голодом морили.

— А вот тут же у нас есть спецблок, там всякие сидят, политические… — понизив голос и озираясь по сторонам, сказал Игнатьев. — Вот там, наверное, даже интересно сидеть.

— Это да! — подтвердил адвокат. — Ну, вряд ли там все, как ты изволил выразиться, политические… Скорее, по заказным делам кто-то сел, заказывают же людей состоявшихся, которые мешают кому-то, в том числе, конечно, и на политической арене. Захочет кто-то стать, например, главой города, а у местных полицейских есть свой кандидат. Вот тебе и политическое дело, хотя сажают в основном стандартно, за мошенничество или еще какое интеллигентное преступление…

— А расскажите про таких! Ну, у вас же не только убийцы, как я… — Игнатьев сконфузился от своих слов. — Ну, обвиняемые по 105-й…

В этот момент вошел, наконец, конвойный.

— Вы все? Закончили? — обращаясь к адвокату, но ощупывая взглядом арестанта на предмет запрещенных изменений в его облике, спросил сотрудник охраны.

— Да, пожалуйста, — адвокат протянул подписанное требование.

Конвойный взглянул мельком и кивнул головой.

— Я скоро приду, — сказал Артем. — Держись тут, не раскисай.

Игнатьев вдруг воскликнул:

— Артем Валерьевич, вы же к Лизе пойдете, вы передайте ей…

— Все, достаточно, поговорите в следующий раз. Допрос окончен! — строго сказал представитель власти.

— Не волнуйся! Я все тебе потом расскажу! — сказал адвокат и вышел.

Глава 3

К выходу из СИЗО ползла пестрая гусеница людей в четыре лестничных пролета длиной. Юристы из разных лагерей — адвокаты и следователи — стояли, послушно держась правой стороны: кто разговаривая друг с другом, кто просто молча разглядывая проходящих по лестнице сотрудников в камуфлированной серой форме. Следователям в СИЗО традиционно отдавали предпочтение, они имели право проходить в тюрьму с мобильными телефонами. Поэтому как раз эту категорию посетителей можно было отличить по наличию смартфонов в руках, игрой с которыми они коротали время ожидания. Гусеница-очередь на выход из «Матросской тишины» перед обедом занимает почти всю лестницу. Ее сестра-близнец скучает снаружи, чтобы попасть внутрь. Эти ползучие недонасекомые рождаются из-за особенностей пропускного режима: проходить можно только по три человека. Причем эти три человека могут быть только из одной части очереди: либо из выходящих, либо из входящих. Тройка с улицы попадает сначала в «предбанник», за ними закрывается внешняя дверь. Потом гремит своей тяжестью внутренняя. Электрозамок, пытливые глаза сотрудника, дежурные вопросы о запрещенных предметах, карточка в обмен на мобильник, решетка, снова электрозамок, шуршание металлодетектора по телу, опять электрозамок, еще одна дверь с глазком отворяется, и вот она наконец — лестница. В открывшийся проем быстро проникает уставшее трио желающих выйти. Простая человеческая радость — оказаться в голове гусеницы-очереди, чтоб стальные челюсти двери отсекли ее, выплевывая очередную порцию посетителей на свободу.

Как-то случился побег заключенного из СИЗО — арестант поменялся с адвокатом местами. Защитник пришел на беседу с подзащитным, переодел его в комнате для допросов в свой костюм, и тот спокойно вышел через несколько постов охраны.

Каховский стоял в очереди на выход и лениво шевелил мыслями, отвечая на вопрос, неизменно возникавший именно в этот момент: как арестант мог совершить побег, если пришлось стоять в такой же очереди? Следующий вопрос был об адвокате, который подменил арестанта: как он включал дурака после такого фокуса? Хотя, скорее всего, не был он никаким адвокатом, пришел некто с поддельным документом и потом только рот раскрывал, мол, знать ничего не знаю, мне сказали: это программа «Розыгрыш», дали пять тыщ рублей за участие.

Наконец Артем получил у дежурного свое оружие — телефон — и включил его, не дожидаясь выхода на улицу. Как понятно, за время вынужденного простоя на экране скучилось приличное количество непринятых звонков, СМС-сообщений и прочей информации, без которой в последнее время Каховский не мог обходиться.