— До свидания, хэрр Грубер, заходите еще к нам, всегда рады! — прощалась Барбара с пожилым господином в видавшем виды, но все же приличном костюме.

— До свидания, фрау Шмук, — господин приподнял шляпу над головой в прощальном приветствии и пошел к выходу, как-то неодобрительно взглянув на юношу в форме «Гитлерюгенд».

Отто осмотрел форму, расценив этот взгляд пожилого господина как адресованный последствиям недавнего падения с велосипеда. На всякий случай отряхнулся еще раз.

— Добрый день, молодой человек! Что вам сегодня? Эклер? — поинтересовалась Барбара приветливо.

— Добрый день, фрау Шмук! — Отто взглянул в сторону шторки, отделяющей торговую зону кондитерской от подсобной. Показалось, что уловил какое-то движение. Вероятно, сейчас Оттилия должна выйти и вынести товар.

Фрау Шмук перехватила взгляд Отто и улыбнулась.

— Так что сегодня? С ванильным кремом или шоколадным?

— Я… Да…

— Да, что? С ванильным или шоколадным?

— С ва… с шоколадным… Да. Спасибо. Один.

Отто протянул фрау Шмук несколько пфеннингов.

— Выбирай! — фрау Шмук сделала жест в сторону прилавка со сладостями.

Отто ткнул пальцем в первый же с краю. К вкусному запаху снаружи и внутри себя он адаптировался. Он здесь не для эклеров! У него — миссия!

Фрау Шмук взяла серебрянными щипчиками аппетитное лакомство, положила в тончайшую скрипучую бумагу и протянула Отто. Даже не предложила обычную в таких случаях картонную коробочку, зная, что эклер будет уничтожен немедленно. Она улыбалась.

Отто принял из рук Барбары вожделенное пирожное, с достоинством поблагодарил и отошел в сторону, где стояли два круглых столика для таких же сладкоежек. Эклер растворился в мгновение. Отто не хотел, чтобы кто-то увидел его за этим занятием. Сладкое пирожное — слабость. Будущий офицер СС должен быть воздержан от таких способов ее проявления.

Вытер губы салфеткой и снова с надеждой взглянул на шторку. Теперь уже сомнений не было, шторка качнулась и с подносом сладких проявлений слабости появилась она. Оттилия грациозно поставила поднос с обратной стороны прилавка и принялась пополнять истощенное за утро его содержимое. Она была в клетчатом платье и белом фартуке, на котором красовались пара свежих пятнышек ягод и шоколада.

— Добрый день! — дежурно приветливо, как и любому другому посетителю, сказала Оттилия.

— Добрый день, фроляйн Оттилия! — придав голосу офицерскую солидность, ответил Отто.

Из-за нее, но в большей степени из-за снова выскакивающего из груди сердца, он не услышал дежурных ноток в словах Оттилии. Ее голос звучал слаще, чем все эти пирожные на прилавке.

Фрау Шмук посмотрела на детей, улыбнулась и сказала:

— Оттилия, я отлучусь на пять минут. Побудь с покупателями.

Она удалилась. Отто минуту стоял молча, хотя понимал, что такой возможности поговорить с Оттилией наедине может скоро и не представиться. Наконец, решился, откашлялся.

— Меня зовут Отто Шульц.

— Я знаю, — улыбнулась Оттилия, продолжая раскладывать пирожные.

— Да… Я уже говорил, видимо, — Отто опять на минуту замолчал.

— Вы всегда в этой форме? — спросила вдруг Оттилия.

Отто не ожидал вопроса, растерялся.

Оттилия заметила это и, улыбнувшись, добавила:

— Вы всегда такой официальный? Хотя форма вам идет…

Отто пришел в себя, расправил плечи и отчеканил:

— Фроляйн, мы в «Гитлерюгенде» всегда готовы вас защитить. А потому всегда в форме и всегда на страже.

— От кого защитить? И кого это — нас? — спросила Оттилия, продолжая улыбаться и раскладывать пирожные.

— Нас, то есть вас — гражданских. Мирное население. От врагов! — убежденно ответил Отто.

— А враги — кто? — добродушно спросила Оттилия.

Отто почувствовал, что начинает злиться. Что за вопрос? Оттилия не знает, кто враги немецкого народа? Как такое может быть?

— Наши враги — евреи. И коммунисты!

— Ну и как вы будете нас защищать? — Оттилия посмотрела ему в глаза очень серьезно.

— Вот я, например, тут… У нас задание. Мы сейчас должны помочь вам… Чтобы евреи и коммунисты не спровоцировали. Они хотят сорвать Олимпиаду! — Отто тщательно подбирал слова из утренней речи штаммфюрера.

— И как вы собираетесь помочь? — спросила Оттилия, продолжая смотреть прямо в глаза.

— Мы… Я вот… Тут мой пост. Чтоб не спровоцировали и не сделали фотографию.

— Отто, вы не обидитесь, если я скажу вам честно, я ничего не понимаю, — Оттилия перевела взгляд с его лица на поднос и выложила оставшиеся пирожные на прилавок.

Отто проследил взглядом движения ее рук, несколько раз скользнул по вновь прибывшим эклерам.

— Фроляйн Оттилия! Евреи хотят повесить на вашу кондитерскую вывеску «Долой евреев!» Я должен им помешать!

— Зачем евреям писать «Долой евреев?» — спросила вышедшая из подсобного помещения Барбара. — И почему у нас в витрине?

— Они хотят сорвать Олимпиаду! — повторил Отто теперь уже для матери Оттилии. — Они замыслили такую подлость, хотят показать миру, что у нас не любят евреев. Чтобы на Олимпиаду в Берлин никто не приехал. Мы им должны помешать, потому что Олимпиада должна быть в Берлине и мы должны показать миру, что…

— Что мы любим евреев? — спросила фрау Шмук.

Оттилия едва заметно улыбнулась. Барбара Шмук не улыбалась, а просто с любопытством смотрела на юного оратора.

— Мы? — Отто аж задохнулся. — Мы не можем любить евреев! От них все зло! У них вся собственность, которую они забрали у немцев! Они во всех театрах, они во всех банках, они мечтают о захвате мира!

— Отто, я ничего не поняла. Нет, конечно, если так надо, то обязательно нужно помешать евреям вешать лозунги «Долой евреев». Я просто не понимаю, зачем? Допустим, евреи повесят такие лозунги. И к нам на Олимпиаду кто-то не приедет. Но ведь если на Олимпиаду не приедут те, кого раздражают такие лозунги, значит, они любят евреев? А раз они любят евреев, то они либо сами евреи, либо проплачены евреями. В любом случае, зачем они нам на Олимпиаде?

— Фюрер приказал, чтобы Олимпиаду не сорвали евреи и их прихвостни! — Отто понял, что самое простое для солдата — выполнять приказ, потому и ответил фрау Шмук именно так. — Вся немецкая нация сейчас, как сказал наш штаммфюрер, солдаты фюрера, значит, надо просто выполнять приказ и не рассуждать.

— Тогда конечно! — Фрау Шмук всплеснула руками. — Это бесспорно, молодой человек! Приказ Фюрера — закон! Хотите еще эклер? За счет заведения?

Отто хотел было принять сладкий подарок, который хозяйка кондитерской уже протянула, но одернул руку и только сказал твердо:

— Благодарю! До свидания, фрау Шмук! До свидания, фроляйн Оттилия!

Отто развернулся и вышел на улицу. Выйдя за дверь, повернулся и снова окинул взглядом витрину. Провокационных лозунгов не было. Сквозь стекло ему помахала рукой Оттилия. Она улыбалась.

Отто оседлал велосипед и двинулся в сторону церкви святой Ядвиги. Ветер липовых листочков и ванили дул теперь в спину, так что Отто его не чувствовал.

Глава 8

В пятницу с утра Артем подготовил кучу обещанных Весло ходатайств. Живо расписал необходимость допроса эксперта, которому уже придумал с десяток вопросов. Клинок «Гитлерюгенда» в деле волшебно превратился в кухонный нож? Это ж надо было заменить протокол выемки, осмотра, постановление о назначении экспертизы и само заключение эксперта. Бесследно такие фокусы вряд ли проходят.

Подумав немного, Каховский решил не подавать ходатайств, ибо Весло все равно в них откажет. Написал жалобу. Отправил на печать Тине. Через минуту та не замедлила явиться.

— Артем Валерич! — удивленно смотрела она на адвоката. — Я не поняла? Мне что печатать? Ходатайства или жалобу? Всё напечатала на всякий случай…

— Ну, наверное правильно… — промычал Каховский. — Я еще не решил.

— Не решили, просить следователя или жаловаться на него? — Тина хмыкнула, как умела только она. Этакая смесь удивления и гордости, выраженная одним звучным выдохом легких.

— Ну… — Артему выдох Тины всегда грел самолюбие. — Следователь представил адвокату вместо ранее собранных доказательств какую-то липу! Потому и жалоба… Хотя…

Артем задумался на секунду.

— Хотя эту жалобу начальник все равно распишет для рассмотрения тому же Весло, а сам даже читать не будет, — сказал он с раздражением.

— Почему? — скорее для поддержания разговора с шефом, чем от непонимания, спросила Тина.

— Пикантная особенность выстроенной на сегодня правоохранительной системы заключается в рассмотрении жалоб как раз теми, чьи действия и обжалуются, — Артем с важным видом поднял вверх указательный палец.

— А я читала, Медведев сказал, это «откровенное безобразие»! — Тина сделала серьезное лицо, стараясь изобразить премьера, говорящего с трибуны.

— Если Медведев сказал, значит, безобразие. Хотя это и ежу ясно. Просто так системе удобно, — Артем потянулся в кресле. — Следователь зависим от своего начальника, тот — от своего, а тот в свою очередь от еще большего начальника и так до самого архиважного начальника.

— А архиважный начальник разве не должен проверять безобразия? — Тина театрально нахмурила брови.