Рут Ренделл

Со смертью от Дун…

Ты разбила мне сердце. Я пишу это здесь не для того, чтобы ты прочла эти слова, Минна, поскольку это письмо никогда не будет отослано. Оно никогда не поблекнет и не рассыплется от твоего смеха, смеха твоих крохотных уст, строгих и сомкнутых, смеха, подобного звуку кимвалов…

Рассказать ли мне тебе о музе, что ожидает меня? Как мне хотелось, чтобы ты вошла вместе со мною под своды ее дворца… Там источники Геликона! Там вкусила бы ты пищу духа, хлеб прозы и вино поэзии. Ах, это вино, Минна… Эта розово-алая кровь трубадура!

Но нам никогда не бывать там, Минна, ибо вместо вина ты налила мне воды безразличия. В золото был завернут мой хлеб, но ты осыпала его черепками презрения.

Воистину, ты разбила мое сердце, как бокал вина о стену…

Глава 1


Вновь ее вы позовите,
Голос ваш она узнает —
«Маргарита, Маргарита!».

Мэтью Арнольд. Покинутый тритон [Мэтью Арнольд (1822–1888) — английский поэт и культуролог, один из наиболее авторитетных литературоведов и эссеистов викторианского периода. Стоял у истоков движения за обновление англиканской церкви. (Здесь и далее: если не указан переводчик, Пер. Некрасовой Н. В.)]

— Мне кажется, вы принимаете все чересчур близко к сердцу, мистер Парсонс, — сказал Барден.

Он устал, к тому же собирался вечером сводить жену в кино. Кроме того, первым, что бросилось ему в глаза, когда Парсонс впустил его в комнату, были книги на стеллаже у камина. От одних названий даже самый хладнокровный человек почувствовал бы себя неуютно: «Палмер-отравитель», «Дело Мадлен Смит», «Три утонувшие невесты», «Знаменитые судебные процессы», «Громкие британские судебные процессы».

— Вам не кажется, что такое чтиво действует угнетающе?

— Мне интересен процесс расследования, — сказал Парсонс. — Это мое хобби.

— Вижу. — Барден собирался как можно скорее убраться отсюда. — Понимаете, нельзя сказать, что ваша жена действительно пропала. Она не вернулась за те полтора часа, что вы пробыли дома, и всё. Вдруг она пошла в кино? Я сам сейчас собираюсь туда с женой. Уверен, мы встретим ее на входе.

— Маргарет не поступила бы так, мистер Барден. Я ее знаю, а вы — нет. Мы женаты почти шесть лет, и ни разу еще я не возвращался в пустой дом.

— Давайте так. Я заеду к вам на обратном пути. Но готов поспорить — она к тому времени уже будет дома. — Он направился было к двери. — Давайте съездим на станцию, если хотите. Хуже не будет.

— Нет, я не поеду. Просто раз уж вы живете по дороге, и к тому же инспектор…

«И к тому же у вас выходной, — продолжил про себя Барден. — Будь я врачом, а не полицейским, мог бы брать левых пациентов. Готов поспорить, за деньги он ко мне не обратился бы».

Сидя в полупустом темном кинозале, инспектор думал: «Как странно. Нормальные, обычные жены, вроде миссис Парсонс, у которых всегда готов для мужа обед ровно в шесть вечера, не уходят из дому внезапно, не оставив записки».

— Ты вроде говорила, что это хороший фильм, — шепнул он жене.

— Ну, критикам он понравился.

— Ах, критикам…

Может, тут замешан другой мужчина. Но миссис Парсонс?.. Или, может быть, несчастный случай… Зря он не заставил Парсонса сразу же позвонить в участок.

— Милая, — сказал Барден. — Не могу я это смотреть. Оставайся, досмотри до конца. А я должен вернуться к Парсонсу.

— Жаль, что я не вышла за того журналиста. Он так ухаживал за мной!

— Серьезно? — сказал Барден. — Он по ночам домой не приходил бы и спал бы с газетой. Или с секретаршей редактора.

Он двинулся вверх по Табард-роуд, затем заставил себя дойти до викторианского дома, где жили Парсонсы. Окна были темны, шторы в большом «фонаре» на нижнем этаже не были задернуты. Порог выбелен, бронзовый бортик надраен до блеска. Миссис Парсонс всегда была старательной хозяйкой.

Или просто — была?

Парсонс отворил дверь прежде, чем инспектор успел постучать. Он по-прежнему был в своем аккуратном старомодном костюме с туго завязанным галстуком. Но лицо его было зеленовато-серым, как у того утопленника, которого Барден однажды видел в морге. Им пришлось тогда водрузить ему очки на распухший нос, чтобы помочь девушке опознать его…

— Она так и не вернулась, — сказал он. — Голос его осип, как от простуды; но, скорее всего, это было от страха.

— Давайте выпьем чаю, — сказал Барден. — Выпьем чаю и обсудим ситуацию.

— Я все прикидываю, что могло с нею случиться. Вокруг сплошные пустоши. Понятно, здесь же не город…

— Это все из-за ваших книг, — сказал Барден. — Это вредное чтиво. — Он снова посмотрел на блестящие обложки. На корешке одной книги на кроваво-красном фоне были изображены пистолеты и ножи. — Неспециалисту такого читать не стоит… Я могу воспользоваться вашим телефоном?

— Он в гостиной.

— Позвоню в участок. Может, есть какие-нибудь известия из больниц.

Гостиная казалась нежилой. С некоторым смятением инспектор отметил ее отполированное убожество. Он не увидел пока ни одного предмета обстановки, которому не стукнуло бы полвека. Барден бывал во всяких домах и старинную мебель узнавал с первого взгляда. Но эту мебель никто не назвал бы антикварной и не купил бы ради красоты. Она была просто старой. «Достаточно старой, чтобы стоить недорого, — подумал Барден, — и в то же время достаточно новой, чтобы быть дешевой». Засвистел чайник, и он услышал, как Парсонс хлопочет с чашками на кухне. Послышался звук посуды, бьющейся о старый бетонный пол. Он снова подумал, что с ума можно сойти в этих комнатах с высокими потолками, среди непонятных скрипов на лестнице и в чулане, да еще читая книги, полные ядами, кровью и смертью.

— Я заявил об исчезновении вашей жены, — сказал он Парсонсу. — В больницах ее нет.

Тот зажег свет в задней комнате, и Барден вошел следом за ним. С середины потолка светила слабая лампочка в бумажном абажуре. «Ватт шестьдесят», — подумал инспектор. Абажур направлял весь свет вниз, оставляя потолок с его лепниной в темноте. Углы затягивала еще более густая тень.

Парсонс поставил чашки на буфет — монументальное сооружение из красного дерева, больше похожее на фантастический деревянный дом, чем на предмет обстановки, со всеми своими ярусами, галереями и полочками. Барден уселся в кресло с деревянными подлокотниками и сиденьем, обтянутым коричневым вельветом. Линолеум холодил ноги сквозь толстые подошвы ботинок.

— У вас есть какие-нибудь мысли насчет того, куда могла уехать ваша жена?

— Я пытался думать об этом. Просто голову сломал. Ничего на ум не приходит.

— Друзья? Мать?

— Ее мать умерла. Друзьями здесь мы еще не обзавелись. Мы всего полгода как сюда переехали.

Барден помешал чай. На улице было душно и сыро. Но среди этих толстых стен и темноты казалось, что снаружи стоит вечная зима.

— Послушайте, — сказал он, — мне не хочется этого говорить, но все равно кому-то придется вас об этом спросить. Так что пусть лучше это буду я. Она не могла убежать с каким-нибудь другим мужчиной? Прошу прощения, но я обязан задать этот вопрос.

— Конечно. Я знаю, здесь обо всем этом написано, — Парсонс постучал по книжному шкафу. — Рутинный вопрос, верно? Но вы ошибаетесь. Только не Маргарет. Это просто смешно. — Он помолчал, но не рассмеялся. — Маргарет — порядочная женщина. Она проповедник без сана в уэслианской [Одна из методистских церквей, названа по имени основателя методизма Джона Уэсли.] церкви, что дальше по дороге.

«Незачем расспрашивать дальше, — подумал Барден. — Другие будут допрашивать его, рыться в его личной жизни, хочет он того или нет, если она не вернется домой с последним поездом или автобусом».

— Полагаю, вы уже осмотрели дом? — спросил инспектор.

Он ездил по этой дороге два раза в день в течение года, но так и не запомнил, три или четыре этажа в том доме, где он сейчас находился. Его полицейский мозг пытался собрать воедино картинки, отщелканные сетчаткой его полицейского глаза. Эркерное окно на первом этаже, два раздвижных окна над ним и… да, два окна поменьше над ними под шиферными веками крыши. Уродливый дом, подумал он. Уродливый и жутковатый.

— Я посмотрел в спальнях, — сказал Парсонс. Он перестал расхаживать, и щеки его порозовели от надежды. Но страх снова стер с них румянец, когда он сказал: — А вдруг она в мансарде? Вдруг у нее голова закружилась?

«Вряд ли она осталась бы там, если бы у нее просто голова закружилась, — подумал Барден. — Тут пахнет как минимум инсультом».

— Надо пойти посмотреть, — сказал он. — Я думал, вы уже там были.

— Я звал ее. Мы туда почти не ходим никогда. Те комнаты нежилые.

— Идемте, — сказал Барден.

В коридоре свет был еще более тусклым, чем в столовой. Маленькая лампочка блекло освещала розоватые тканые ковровые дорожки, линолеум с узором под паркет в темных и светло-коричневых тонах. Парсонс шел впереди, Барден — следом за ним. Они поднялись наверх по крутой лестнице. Дом был большим, но построенным плохо и из плохих материалов. На первую лестничную площадку открывались четыре хлипкие филенчатые двери без окантовки. Эти простые фанерные прямоугольники напоминали Бардену наглухо зашитые окна старых домов.

— Я-то смотрел в спальнях, — сказал Парсонс. — Господь милосердный, а она, может, лежит совсем беспомощная наверху!..

Он указал на узкий лестничный пролет без ковровой дорожки, и Барден отметил, что он сказал «господь милосердный», а не «господи» или «боже мой», как сказали бы другие.