С. Дж. Браун

Живые зомби

Посвящается Шаке.

Спасибо за предоставленную возможность понять, чем я хотел заниматься

Глава 1

Я просыпаюсь в темноте на полу.

Из окна сочится слабый искусственный свет. Ничего не понимаю: какие окна в винном погребе?.. Впрочем, сперва надо выяснить, почему я валяюсь в луже.

Слышен голос Сэмми Дэвиса-младшего, распевающего «Джингл белз».

Приподнимаюсь. На облицованный плиткой пол с меня со стуком падает что-то твердое. Бутылка. В тусклом свете она катится с глухим дребезжанием и останавливается, звякнув о стену. Пустая винная бутылка. А стена — вовсе и не стена, а духовка «Вирпул».

Я в кухне.

На таймере плиты время меняется с 12.47 на 12.48.

Голова гудит. Не знаю, сколько бутылок я осушил, но за дело принялся еще до обеда. Я прекрасно помню, почему затеял попойку — для меня это так же очевидно, как цифры на таймере. А вот о том, что происходило в последние двенадцать часов, понятия не имею.

Как и о том, почему я оказался на кухне.

И в чем сейчас сижу.

С одной стороны, я и знать ничего не желаю. С другой — хочется думать, что это лишь сброженный виноград. Что я каким-то образом сумел выбраться из винного погреба и попасть на кухню, где и вырубился, а содержимое бутылки тем временем вытекло на пол. Не понятно только, почему спереди одежда сухая. Промок я только со спины, а ведь когда проснулся, бутылка лежала у меня на груди, и вино не могло не замочить рубашку.

Опускаю руку в густую липкую жижу, затем подношу к носу. Запах сладкий. Похоже на йогурт или клубничный джем.

Только засунув палец в рот, понимаю — это мороженое «клубника со сливками» из «Баскин Роббинс»; отец его обожает, и в морозилке всегда найдется пара банок. Вопрос в другом — что оно делает на полу? Озираясь, с трудом встаю, и до меня доходит, что к чему.

Три банки «Баскин Роббинс» раздавлены, а их талое содержимое растеклось по полу. Кругом валяются коробки с замороженными овощами, свертки с мороженым мясом, контейнеры из-под концентрированного сока и полдюжины лотков для льда. Все растаяло и смешалось с мороженым.

«Вот дерьмо, — проносится у меня в голове. — Какого черта я тут делал?»

Впрочем, какая разница? Вернувшись из Палм-Спрингс, родители упекут меня в зверинец. Если отец не разъярится до такой степени, что вообще отменит поездку и со злости отправит меня в какой-нибудь исследовательский центр.

Не знаю, чего я хотел добиться, вывалив продукты из морозилки на пол, но, вероятно, не лишним будет собрать остатки и затолкать обратно, да отмыть тут все, пока родители спят. Однако, открыв морозилку, я обнаруживаю, что свободного места там нет и в помине.

Морозилка занята родителями. Передо мной руки, ноги и пятки, а со второй полки немигающим взглядом на меня уставилось папино лицо. Его голова, как и остальные куски тел родителей — большая их часть, скажем так, — запихана в пакет для заморозки. Родители обнаруживаются и в самом холодильнике.

Выпитое вдруг начинает искать пути назад, и я едва успеваю добежать до раковины. По сути, это питье, только наоборот: лишь вино и чуточка желудочного сока. И никаких ошметков от мамы или папы.

Наши отношения не всегда были такими.

Разумеется, не обошлось без стандартных болезней роста и разногласий, которые почти неизбежно возникают между родителями и их чадами.

Гормоны.

Независимость.

Скрытые эдиповы желания.

Но когда единственный сын воскресает из мертвых, складывается совершенно новая ситуация, с которой среднестатистические родители просто не в состоянии справиться.

Как ни крути, а руководства по действиям в случае самопроизвольного воскрешения не существует. Техническим термином «зомби» эксперты в телешоу и новостях бросаются направо и налево. Можно подумать, им известно, что значит быть ожившим трупом!.. Да они понятия не имеют об эмоциональных последствиях бешеной работы поджелудочной железы! И о том, как трудно не допустить разжижения тканей.

Отец был экспертом де-факто. Под «де-факто» подразумевается, что он — единственный, кто считал себя специалистом в любом вопросе.

В сантехнике.

В политике.

В личной гигиене.

«Между прочим, Эндрю, угри можно свести оливковым маслом и уксусом».

Он на самом деле в это верил. К счастью, маме все же дозволялось готовить еду, а то в школе я был бы единственным, кого кормят заправленным перекисью бензоила салатом из рукколы с кусочками груши и сыром эй-шаго.

Поймите меня правильно: отец не был идиотом. Просто он никогда не сомневался в своей непогрешимости, даже если вообще не соображал, о чем говорит. Политик из него получился бы классный.

Впрочем, за выбор холодильника не могу не отдать ему должное. Мама мечтала купить двухдверную модель «Вирпул», но отец настоял на «Амане» с нижней морозильной камерой — мол, гнать холодный воздух вниз не так энергозатратно, чем вверх. А еще он уверял, что на полках в нем больше места.

Головы родителей и почти все конечности убраны в морозилку, а туловища — от бедер до плеч — лежат в холодильнике. В двухдверную модель их сроду не втиснуть. Спасибо папе.

В гостиной Дин Мартин поет «Былые времена» — работает проигрыватель компакт-дисков.

Вид моих родителей в «Амане» — туловищ, растолканных между майонезом и остатками деньблагодаренческой индейки, голов в фасовочных пакетах — вызывает странное чувство нереальности происходящего. По выражению папиного лица ясно — он удивлен не меньше моего.

Наверное, ничего не случилось бы, если бы отец не относился ко мне как к изгою, а потратил хоть капельку времени, чтобы войти в мое положение.

Или я обманываю себя?

И все произошедшее со времени катастрофы было неотвратимо?

Глава 2

За два месяца до того, как в холодильнике обнаружились родители, я сижу в культурном центре Соквел-виллидж на одном из расставленных полукругом стульев и внимаю речам миниатюрной пятидесятидвухлетней женщины. Выглядит она точь-в-точь как учительница, что вела у нас уроки в третьем классе. Только последней не довелось оказаться перед дулом помповика «моссберг» двенадцатого калибра.

За спиной у женщины стоит классная доска, на которой печатными буквами выведено: «ВЫ НЕ ОДИНОКИ».

Пожалуй, эмоциональность сего манифеста могли бы умерить прописные и строчные буквы, но миниатюрная женщина — руководитель группы и жертва огнестрела по имени Хелен — добивается, чтобы нам полегчало.

— Рита, может, сегодня начнете вы?

Ритино лицо под черным капюшоном — как бледная луна. На девушке черные брюки, шею закрывает ворот черной водолазки. Единственное яркое пятно — губы, накрашенные помадой тона «красная вечность».

В свой двадцать третий день рождения Рита вскрыла на запястьях вены и перерезала себе горло. Еще и месяца не прошло. На ней почти всегда перчатки и свитеры с высоким воротником — чтобы скрыть швы. Иногда она носит толстовки с капюшонами, другой раз — шарфы. А если день выдается совсем ни к черту, надевает все сразу. Сегодня шарф остался дома — значит, худо-бедно, она не в полном унынии.

Рита так усердно облизывает губы, что помады на них практически не остается. Затем извлекает из кармана черный тюбик, наносит еще один слой и причмокивает губами. Нечто вроде фетиша. А может, ей просто нужна подпитка.

— Мне до сих пор одиноко, — вздыхает Рита. — Порой я даже почти забываю о случившемся… а погляжу в зеркало — и снова такая безнадега нахлынет!

Пять голов понимающе кивают. Недоволен один Карл.

— Карл, вы не согласны? — спрашивает Хелен.

От парочки подростков Карл получил семь ножевых ранений — два из них в лицо. Затем у него вытащили бумажник и пустили семьсот долларов с кредиток на просмотр порнухи.

— Полностью согласен, — бурчит Карл. — Она безнадежна.

— Как мило, — произносит Наоми, прикуривая сигарету. Наполовину чернокожая, наполовину японка, Наоми вполне могла бы сойти за модель, не зияй в ее глазнице дыра да не будь такой провисшей правая часть лица. — Так и вспори ей швы, если ты такой умный.

— Это я предоставлю твоему мужу.

Проведя неудачный день в гольф-клубе, муж Наоми явился домой в скверном расположении духа и долго вымещал клюшкой злость на жене.

— Он мне больше не муж, — заявляет Наоми.

— В принципе, да, — соглашается Карл. — Но, если уж на то пошло, нас тоже здесь быть не должно.

— И все-таки мы здесь, — вставляет Хелен. — Так почему бы на этом не сосредоточиться?

Кроме Хелен, Риты, Наоми и Карла в группу входят Том, тридцативосьмилетний дрессировщик, которому два канарских дога чуть не оторвали правую руку, а заодно и левую половину лица, и Джерри — ему двадцать один, и он тоже попал в автокатастрофу. Как я.

На каждом собрании Джерри усаживается рядом со мной — наверное, ощущает между нами какую-то связь, раз у нас схожий жизненный опыт. А я не чувствую ничего, кроме растерянности, и Джерри со своим рэпом и вечно спущенными до середины задницы штанами бесит меня. Так что сегодня я исхитрился занять самое крайнее место, рядом с Наоми.

Хелен подходит к доске.

— Мы все выжили, не забывайте. Конечно, тяжело, когда тебе постоянно угрожают, обзывают последними словами, забрасывают тухлятиной. Но вы остались здесь не случайно.

Временами Хелен напоминает Мери Поппинс: неунывающая заботливая хлопотунья, которая приходит на помощь героям фильмов, сказок… ну, и обитателям особняка «Плейбой». Однако должен признать, без группы поддержки я едва ли выбрался бы из винного погреба в родительском доме. И все-таки, по-моему, вместо «Анонимной нежити» нам стоит придумать другое название. Как ни крути, если вы — нежить, сохранить анонимность вряд ли удастся: вычислить вас не труднее, чем трансвестита с вечерней щетиной.

По крайней мере на наши собрания не ходят те, кому охота прикинуться нежитью, чтоб подцепить впечатлительную девушку.

Хелен дописывает на доске второе послание. Под словами «ВЫ НЕ ОДИНОКИ» надпись: «Я ВЫЖИЛ!»

— Как только вы почувствуете растерянность или безысходность, прошу вас, произнесите вслух: «Я выжил!». А сейчас повторим это вместе со мной.

После собрания мы расходимся в темноте. Середина октября, и настоящая осень наступит почти через месяц, а на улице уже зловещая непроглядная тьма.

Осень я всегда терпеть не мог. Еще до аварии не выносил усиливающийся с каждым днем холод и увядающие листья. А теперь я словно наяву вижу, как во мне самом остывает жизнь. Такое впечатление, что нескончаемая осень обернется вечной зимой.

Меня вновь одолевает тоска.

Хелен настаивает, чтобы с собраний мы расходились парами, но Карл нипочем не соглашается: говорит, не нужен ему поводырь. Мне по дороге с Джерри, Хелен и Ритой, так что мы уходим в одну сторону, а Том и Наоми — в другую. Чаще всего за мной увязывается Джерри и без умолку болтает об аварии, в которую он попал, о том, что ему охота с кем-нибудь перепихнуться, и не терпится узнать, как это — быть мертвым. Меня эта тема тоже волнует. Особенно когда не получается отвязаться от Джерри.

— Чувак, тачка была улетная, — трещит Джерри. — Видел бы ты ее! Вишнево-красная, под капотом зверь, а не мотор, акустика просто убойная!

Его историю я знаю наизусть. Пузырь «Джек Дэниелс», несколько затяжек из бульбулятора, не пристегнутый ремень, фонарный столб, неверный расчет при совершении правого поворота… Джерри выбросило через лобовое стекло вишнево-красного «додж-чарджера» 1974 года и протащило по Ривер-стрит вперед башкой. Сию повесть я слышал много раз, и мне уже кажется, что это произошло со мной. Впрочем, у меня все было еще хуже. Джерри хотя бы ехал в машине один.

Жена спала на пассажирском сиденье и, в отличие от меня, больше не проснулась.

Первые два месяца после аварии все мысли мои были только о Рейчел. Я вспоминал запах ее волос, вкус ее губ, ее тепло у меня под боком. Я погряз в страданиях, меня снедали душевная боль и жалость к себе самому. К тому же приходилось терпеть запах гнили, привкус формальдегида и что-то делать с холодным загнивающим телом. Вполне достаточно, чтобы появилось желание облиться бензином и зажечь спичку.

Вряд ли вы это поймете, если вам не доводилось очухаться после автокатастрофы и обнаружить, что ваша жена погибла, а сами вы — оживший разлагающийся труп.

По словам Хелен, хоть все мы и потеряли больше, чем просто акции, нам нужно твердо верить в будущее. А для начала мы должны освободиться от прошлого. Над этим я до сих пор и работаю. Сейчас прошлое — это все, что у меня есть, хотя будущее сулит много интересного, как новый осенний цикл программ на Си-би-эс.

Раньше я хотел, чтобы и Рейчел воскресла вместе со мной; тогда мне не пришлось бы переносить все это в одиночку. Впрочем, с течением времени я понял: ей повезло, что она умерла. Мне бы не составило труда поблагодарить бога за те небольшие милости, которые он мне оказывал, но я сомневался в его существовании даже до аварии. Да и теперь мое мнение тоже не сказать, что изменилось. Потеряй самый набожный человек в автокатастрофе жену, этого будет достаточно, чтобы пошатнуть его убеждения. А уж если вы изначально были скептиком, запах собственной гниющей плоти изничтожит зачатки вашей веры в божественную силу.

Здесь и кроется самая главная проблема возвращения из мертвых: запах преследует повсюду.

Я воскрес через сорок восемь часов после смерти, и меня успели набальзамировать. После воскрешения процесс распада тормозится и происходит в два раза медленнее естественного роста волос. Есть счастливчики, кому подфартило пройти бальзамирование: формальдегид — волшебный эликсир, который делает разложение едва уловимым, и это позволяет живым мертвецам испытывать некоторое чувство гордости. Быть зомби и без того паршиво, а если тебе не повезло, и ты очнулся до бальзамирования, у тебя начнут выпадать волосы, ногти и зубы. Идешь себе по улице — и вдруг ни с того ни сего грудная или брюшная полость отворяется нараспашку. Конфуз, да и только.

Коли формальдегида в вас достаточно, разложение тела и органов вполне можно обуздать. Даже если у вас нет промышленного концентрата, формальдегида полно в губной помаде, косметике, лаке для ногтей, зубной пасте, ополаскивателях, дезодорантах, антиперспирантах, пенах и маслах для ванн, шампунях и безалкогольных напитках.

Рита напитывается формальдегидом из губной помады и лака для ногтей, а Джерри получает его из сладкой газировки. Лично я стараюсь обходиться без соды — она вредит зубам. Восполняю запасы шампунем и зубной пастой. Впрочем, от случая к случаю не чураюсь и кондиционера для волос.

— …а дальше знаю только, что тормозил мордой об асфальт, — говорит Джерри. — Ну и город, сплошные ДТП!

Всю дорогу бубнит о своей аварии!.. Впереди идут Рита и Хелен, и у них блаженная тишина. Именно в такие минуты я почти жалею, что мне не оторвало оба уха.

— Чувак, хочешь потрогать мои мозги? — предлагает Джерри.

Вот уж чего мне совсем не хочется делать!.. Но не так-то просто писать одной рукой «Спасибо, нет» на свисающей с шеи маркерной доске и одновременно шагать, подволакивая ногу из-за сломанной лодыжки. Поэтому я лишь мотаю головой — в надежде, что он не пустится рассказывать о своем нескончаемом стояке.

Вчетвером мы идем мимо пустых парковок и закрытых на ночь магазинов. В зашторенных окнах горят приветливые огоньки. Некоторые дома уже украшены к празднику: там и сям видны скелеты, привидения и ведьмы верхом на метлах. У порогов и на крылечках в ожидании своего часа лежат пока еще не тронутые ножом тыквы. Деревья шелестят от холодного дыхания осени.

Приближается Хэллоуин, и в кои-то веки он пришелся вполне к месту. По крайней мере костюм мне уж точно больше не нужен.

Глава 3

Шоссе № 17 — четырехрядная асфальтовая магистраль, пролегающая через горы Санта-Крус от Силиконовой долины к Тихому океану. Шоссе разделено бетонным барьером, прерывающимся в местах съезда на второстепенные дороги. Изредка через эти проемы машина вылетает на встречную полосу, и происходит лобовое столкновение. Еще реже бывает так: возвращаясь со светского раута ранним июльским утром, водитель засыпает за рулем. Тем временем его «фольксваген-пассат» 2001 года уходит через один из таких проемов в северном направлении и, ударившись аккурат под прямым углом о заграждение на противоположной стороне дороги, подлетает футов на двадцать над землей, а затем на скорости свыше шестидесяти миль в час врезается в ствол трехсотлетней секвойи.

Даже Голливуду не удалось повторить то, что проделал я: как они ни старались, трюк все равно выглядит постановочным. Разумеется, в кино актеру всенепременно удастся выйти из машины целым и невредимым. Может, не Мелу Гибсону и не Брюсу Уиллису, но уж Брэду Питту — точно.

Аварию я не помню. Не видел я вспышек света и голосов никаких не слышал, а значит, был не совсем на небесах. Помню только бесконечную и плотную как мембрана темноту.

Следующая картинка: подволакивая левую ногу, я ковыляю по обочине Олд-Сан-Хосе-роуд и пытаюсь вспомнить, какой сегодня день, откуда я иду и почему не могу пошевелить левой рукой. Из проезжающего мимо грузовичка в лицо летит гнилой помидор. В кузове — два подростка; один спустил штаны и показывает мне голую задницу, а второй с криком «Вали в могилу, проклятый ублюдок!» запускает в меня еще один помидор.

Сперва я думаю, что чертовы хулиганы просто прикалываются, бросаясь в людей гнилыми помидорами. Затем, подойдя нетвердой походкой к витрине бакалейной лавки «У Билла», я вижу свое отражение. Левая лодыжка вывернута самым отвратительным образом. Кости от плеча до локтя левой руки раздроблены, внизу болтается корявая клешня — все, что осталось от кисти. Левое ухо изуродовано, а лицо напоминает паззл, разобранный на кусочки.

Пока я пялюсь в мутное стекло на свое отражение — в черном костюме и галстуке я будто на съемках фильма Джорджа Ромеро [Джордж Ромеро — американский продюсер, режиссер, сценарист, актер. Большая часть снятых им фильмов посвящена зомби («Ночь живых мертвецов», «Рассвет мертвецов», «Земля мертвых», «Дневники мертвецов» и т. д.).], — из лавки выходит девочка лет шести. Увидев меня, она роняет мороженое и с криком удирает.

Бывали в моей жизни моменты и получше.

Впрочем, это уже не жизнь. Хотя и не смерть. И даже не что-то среднее. Больше похоже на неудачное продолжение когда-то успешного ситкома, с которым руководство канала никак не решится покончить.

Изучив свои травмы, я прихожу к выводу, что попал в страшную аварию и в бессознательном состоянии куда-то ушел, не понимая, что происходит. И это недалеко от истины. С тем лишь исключением, что без сознания я был три дня. И ушел не с места аварии, а из гроба, когда до похорон оставалось меньше суток.

Но пока я этого не знаю. И в поисках помощи направляюсь в лавку, чтобы воспользоваться телефоном. Едва я переступаю порог, как жена Билла с веником и баллоном лизола в руках напускается на меня и выгоняет прочь.

Озадаченный, с налипшими кусками гнилых помидоров на лице, я ретируюсь и ковыляю в сторону города. Одолев четверть мили, подхожу к парку. Там возле туалетов есть пара платных телефонов. К ним я и плетусь по тротуару, волоча левую ногу и не обращая внимания на крики детей, расступающихся передо мной, что Красное море перед Моисеем. Хотя если уж дело касается Библии, полагаю, здесь уместнее вспомнить Лазаря.