Когда меня приняли в компанию Хёрста и Мэри начала меня замечать, она не раз говорила мне о том, как ей хочется поступить в колледж и выучиться на модного дизайнера. У нее был художественный талант, и она хотела уехать в Лондон, планируя первое время зарабатывать себе на жизнь в качестве модели. Она обо всем думала заранее, и у нее даже мысли не было о том, чтобы остаться в дыре вроде Арнхилла. Она собиралась сбежать на первом же автобусе, как только у нее появится такая возможность. На автобусе, который увезет ее прочь отсюда.

Вот только ей это так и не удалось. Что-то изменилось. Что-то остановило Мэри, отняв у нее мечту и растоптав ее амбиции в труху. Что-то удержало ее здесь.

Или кто-то.

Стоя на углу своей родной улицы, я смотрел на проезжую часть и курил. После школы я собирался вернуться прямо в коттедж. Однако, похоже, у моего подсознания на этот счет были другие мысли.

Улица как будто изменилась и одновременно осталась такой же, как раньше. Те же террасы из красного кирпича, стоявшие вплотную друг к другу и с вызовом глядевшие друг на друга через дорогу так, словно вот-вот были готовы броситься в драку. Однако было и кое-что новое: спутниковые антенны и застекленные крыши, окна и двери из ПВХ. Вдоль узких тротуаров было припарковано больше машин — блестящие «Гольфы», внедорожники и «Мини». В мое время не у каждой семьи вообще была машина. И уж точно не новая.

Но что-то оставалось прежним. Вокруг полуразобранного мотоцикла толпилась молодежь, дымя сигаретами и попивая «Карлсберг» из банок. Ни на минуту не замолкая, громко лаяла пара собак. Из какого-то окна доносилась музыка: сплошные басы практически без мелодии и слов. Кучка детишек играла в футбол.

Мой старый дом, номер 29, расположен посередине улицы, на пару домов выше механиков-любителей и на пару домов ниже фанатов Руни. Из всех домов мой, казалось, изменился в наименьшей степени. Все та же выкрашенная черной краской деревянная дверь, хотя старый медный дверной молоток сменил более элегантный серебристый. Все те же слегка покосившиеся кованые ворота. На крыше не хватало пары кусков черепицы, да и кирпичная кладка фасада явно нуждалась в свежей покраске.

Моя комната выходила окнами на задний двор и располагалась по соседству с комнатой Энни. Она вытянула короткую соломинку, и потому ей досталась комната поменьше. Когда мы были маленькими, мы перестукивались через стену перед сном. Позже, после ее возвращения, я часто лежал в своей комнате в наушниках с включенной на полную громкость музыкой и натянутым на голову одеялом, чтобы не слышать ее.

Мама продала дом вскоре после того, как я вышел из больницы, оправившись от последствий аварии. Она объяснила свое решение тем, что нам нужно было перебраться куда-нибудь, где мне будет легче, ведь я по-прежнему передвигался на костылях. Узкая терраса с крутыми ступенями была довольно неудобной.

Разумеется, истинная причина заключалась не в этом. Дело было в воспоминаниях, практически все из которых были тяжелыми. Мама купила маленькое бунгало неподалеку отсюда. Там мы и жили, пока мне не исполнилось восемнадцать. Затем она жила там сама, пока ее не увезли в больницу, где она и умерла десять лет спустя. Ей было всего пятьдесят три. Мне сказали, что причиной ее смерти стал рак легких. Однако это была не вся правда. Часть мамы умерла еще тогда, в вечер аварии. Той ее части, которая осталась в этом мире, просто потребовалось некоторое время, чтобы воссоединиться со своей половинкой.

Я развернулся. Небо начинало темнеть, а воздух становился холоднее. К тому же, если бы я продолжал здесь ошиваться, кто-нибудь вполне мог бы вызвать полицию. А привлекать к себе внимание мне хотелось в последнюю очередь. Подняв воротник куртки, я зашагал вниз по улице.

Есть одна фраза, которую люди любят повторять, в особенности когда хотят выглядеть мудрецами. Фраза о том, что куда бы ты ни отправился, тебе никогда не сбежать от себя.

Чушь! Уберись подальше от связывающих тебя отношений, от людей, которые определяют, кто ты есть, от знакомых ландшафтов, от приковывающей тебя к той или иной идентичности рутины — и ты с легкостью сбежишь от себя, во всяком случае на время. Свое «я» — это всего лишь сложная конструкция. Ты можешь разобрать его по винтикам, собрать заново, и — вуаля! — вот и новый ты.

Если, конечно, ты не решишь вернуться. Тогда ты окажешься в роли голого короля: все самые неприглядные стороны твоей личности и все совершенные тобой ошибки окажутся выставлены напоказ.

Я не планировал идти обратно в паб. Однако по какой-то причине мои ноги словно сами понесли меня туда. Несколько мгновений я помялся снаружи, докуривая сигарету и пытаясь убедить себя, что внутрь я не зайду. Определенно не зайду. Я не хочу еще раз идти в школу с похмелья. Я вернусь в коттедж, приготовлю себе какой-нибудь еды и лягу спать пораньше. Затушив сигарету, я похвалил себя за благоразумие и… вошел внутрь.

В дневное время паб был совсем не таким, как в вечернее. Это особенность многих пабов. Вечером они меняются. В них становится темнее, лампы со старинными абажурами освещают зал пыльным светом. Атмосфера кажется еще более неприветливой — если это вообще возможно. Меняется и запах. Он усиливается, и в нем появляются удушливые травяные нотки. Если бы я не знал, что это запрещено, то готов был бы поклясться, что здесь недавно курили.

А еще в пабе стало больше народу. Несколько молодых людей терлись с бокалами у барной стойки, несмотря на то что в зале было где сесть. Собственническое поведение местных. Метят территорию, подобно собакам, писающим на деревья. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что они поступили с барной стойкой ровно таким же образом.

За остальными столиками сидели мужчины и женщины постарше, склонившись над своими напитками подобно зверям, следящим за добычей. У мужчин на пальцах были кольца-печатки, а закатанные рукава рубашек открывали взору выцветшие серые татуировки. У всех женщин волосы были рыжеватые, а их выдававшие возраст руки выглядывали из безвкусных маек.

Я хорошо знал такие пабы, и не только потому, что провел здесь детство. Они могут располагаться и в городах покрупнее, щеголяя более претенциозным оформлением, однако клиентура и атмосфера в них всегда одинакова. Это не те пабы, в которых можно поужинать всей семьей или вместе с девушкой пропустить по бокалу прохладного шардоне. Это пабы для местных, пьяниц и в некоторых случаях для азартных игроков.

Я зашагал к бару, стараясь не подавать виду, насколько мне неуютно. Я мог быть знаком с таким типом пабов, однако, даже несмотря на то, что я вырос в этой деревне, для местных я все еще был чужаком. Нельзя сказать, что я чувствовал себя героем вестерна, вошедшим в салун под немедленно стихшие звуки пианино, однако готов поклясться, что на какое-то мгновение звук голосов стих, а взгляды были устремлены на меня все то время, пока я шел к барной стойке.

Маленькая мисс Страшилка этим вечером не работала. На ее месте стоял лысеющий мужчина с синяками под глазами и щербатым оскалом. Взглянув на меня, он нахмурился.

— Вам чего?

— М-м, пол-литра «Гиннесса», пожалуйста.

Бармен молча начал наливать мне пиво. Поблагодарив его и расплатившись, я ждал, пока «Гиннесс», оседая, наполняет бокал, и продолжал попутно осматривать зал. Когда бокал был наполнен, бармен поставил его на соседний столик. Я подошел к нему и сел. Мои школьные учебники были при мне, так что я решил за бокалом «Гиннесса» сделать кое-какие пометки. Несмотря на внешний вид бармена, освещение, запах и интерьер, пиво оказалось хорошим, так что я выпил его быстрее, чем планировал.

Я побрел обратно к барной стойке. Бармен стоял у противоположного ее конца. Его личность каким-то чудесным образом изменилась: теперь он был весел и смеялся над чем-то вместе с группой молодых людей, которых я заметил сразу при входе. Он выглядел настолько общительным, что на какое-то мгновение я задумался, не было ли у него брата-близнеца.

Я ждал. Один из молодых людей посмотрел в мою сторону и что-то произнес. Бармен засмеялся еще громче и продолжал болтать. Я подождал еще немного, пытаясь выглядеть расслабленным и сдерживая растущее раздражение. Бармен все так же тараторил. Я громко откашлялся. Бармен взглянул на меня, и улыбка исчезла с его лица. Он нехотя поплелся ко мне. Двое молодых людей потащились за ним, как хвост.

Я протянул пустой бокал.

— Спасибо, — сказал я. «За то, что наконец делаешь свою работу», — добавил я мысленно, а вслух произнес: — Еще один «Гиннесс», пожалуйста.

Бармен взял бокал и сунул его под разливной кран.

Я заметил, что двое молодых людей подошли уже слишком близко ко мне. Один был невысоким и коренастым, а его руки покрывали татуировки. Второй был долговязым, тощим и прыщавым. Его волосы были уложены с помощью геля, что, как мне казалось, вышло из моды вместе с белыми носками и слишком короткими брюками. Впрочем, пока что они ко мне не лезли, хотя, казалось, вот-вот были готовы броситься на меня. Я чувствовал неприятный запах застоявшегося пота, к тому же усиленный дешевым дезодорантом. Парочка казалась мне неуловимо знакомой, хотя, возможно, дело было просто в знакомом ощущении назревающего конфликта.

Конец ознакомительного фрагмента