Но вместо этого нашла себя.
Кете знает. Кете лучше кого бы то ни было знает, каково это — быть захороненной в царстве гоблинов. Но наша сестра не понимает того, что поймешь ты: что я не была заперта в тюрьме Эрлькёнига, а стала Королевой гоблинов по своей воле. Она не знает, что похитившее ее чудовище — это чудовище, которое принадлежит мне. Она думала, что я вырвалась из тисков Короля гоблинов. Она не знает, что он меня отпустил.
Он меня отпустил.
Все эти годы, что мы сидели возле ног Констанцы и слушали ее рассказы, она никогда не говорила нам, что произошло после того, как гоблины тебя забрали. Она ни разу не говорила о том, что Подземный мир и верхний мир настолько же близки, настолько и далеки — словно две стороны зеркала. Жизнь за жизнь. И должна умереть девушка, чтобы земля снова ожила. От зимы к весне. Она никогда нам этого не рассказывала.
Но что наша бабушка должна была нам поведать, так это то, что вовсе не жизнь заставляет мир вращаться; а любовь. Я держусь за эту любовь, поскольку это — обещание, позволившее мне выйти обратно из Подземного мира. От него. Короля гоблинов.
Я не знаю, чем заканчивается эта история.
О, Зефф. Это трудно, это гораздо труднее, чем я думала, — встречать каждый новый день такой, какая я есть, одинокой и цельной. Я очень давно не ходила в Рощу гоблинов, потому что не могу посмотреть в глаза своему одиночеству и раскаянию, потому что отказываюсь обрекать себя на полужизнь, наполненную тоской и сожалениями. Любое упоминание, любое воспоминание о тех часах, проведенных в Подземном мире с ним, с моим Королем гоблинов, является для меня агонией. Как я могу продолжать жить, если меня преследуют призраки? Я чувствую его, Зефф. Я чувствую Короля гоблинов, когда играю, когда сочиняю сонату Брачной ночи. Прикосновение его рук к моим волосам. Его губы на моей щеке. Звук его голоса, который шепчет мое имя.
Помешательство у нас в крови.
Когда я в первый раз отправила тебе страницы из сонаты Брачной ночи, я подумала, что ты прочтешь сквозную тему в музыке и подкинешь мне пару идей. Но я должна в одиночку исправлять свои ошибки. Я ушла, поэтому решение за мной — писать окончание или нет. В одиночку.
Я ушла. Я хочу сбежать. Я хочу проживать жизнь во всей ее полноте — наполненную земляникой, шоколадным тортом и музыкой. И признанием. Принятием. Здесь я этого не нахожу.
Поэтому я смотрю на тебя, Зефф. Только ты меня поймешь. Я молюсь о том, чтобы ты понял. Не покидай меня, не заставляй столкнуться с этой темнотой в одиночестве.
Пожалуйста, напиши. Пожалуйста.
Пожалуйста.
Твоя в музыке и в безумии,
автор «Эрлькёнига»
Марии Элизабет Ингеборг Фоглер
Маэстро Антониус умер. Я в Вене. Приезжай скорее.
Часть I. Навеки твой
Только подле тебя я могу жить, или не жить вовсе.
Людвиг ван Бетховен. Письма Бессмертной Возлюбленной [Здесь и далее цит. по кн. «Людвиг ван Бетховен. Письма». — М.: Музыка, 2017.]
Вызов
— Конечно же нет, — сказала Констанца, ударяя по полу тростью. — Я запрещаю!
После ужина мы все собрались в кухне. Мама мыла за гостями посуду, а Кете поспешно сооружала для нас быстрый перекус из spätzle [Шпецле (нем. Spätzle) — южногерманская разновидность макаронных изделий. Подается в качестве гарнира, но в сочетании с различными добавками может быть и отдельным блюдом.] и жареного лука. На столе текстом вверх лежало письмо Йозефа — источник моего спасения и конфликта с бабушкой.
Маэстро Антониус умер. Я в Вене.
Приезжай скорее.
«Приезжай скорее». Слова моего брата смотрят на нас со страницы, суровые и простые, но мы с Констанцей не можем сойтись во мнении, что именно они означают. Я решила, что это вызов. Бабушка думала иначе.
— Запрещаешь что? — возразила я. — Написать Йозефу ответ?
— Потакать твоему брату в этой прихоти! — Обвинительным жестом Констанца энергично ткнула в лежащее на столе между нами письмо, а затем махнула рукой в сторону темной улицы, неизвестности за нашим порогом. — Этой… музыкальной чепухе!
— Чепухе? — спросила мама, резко прекратив отскребать кастрюли и сковороды. — Какая чепуха, Констанца? Ты имеешь в виду его карьеру?
В прошлом году мой брат оставил привычный для него мир, чтобы воплотить свои мечты — наши мечты — и стать всемирно известным скрипачом. На протяжении нескольких поколений гостиница была семейным хлебом и маслом, а музыка всегда была нашей жизненной силой. Когда-то папа служил придворным музыкантом в Зальцбурге, где и повстречал маму, в те времена — певицу в труппе. Но все это случилось прежде, чем папина расточительность и мотовство загнали его обратно в баварскую лесную глушь. Йозеф был самым лучшим и ярким из нас, самым образованным, самым дисциплинированным, самым талантливым, и он смог то, что все мы, остальные, не сделали или не могли сделать: сбежал.
— Не твоего ума дело, — сорвалась на невестку Констанца. — Не суй свой длинный нос в дела, в которых ничего не смыслишь.
— Это и мои дела тоже, — парировала мама, раздувая ноздри. Обычно она была хладнокровной, спокойной и собранной, но наша бабушка знала, чем ее задеть. — Йозеф — мой сын.
— Он принадлежит Эрлькёнигу, — пробормотала Констанца, и в ее темных глазах лихорадочно засверкали искры веры. — А не тебе.
Мама закатила глаза и вернулась к мытью посуды.
— Хватит нести всякую околесицу о гоблинах, старая ведьма. Йозеф уже слишком взрослый для этих дурацких сказок.
— Скажи об этом ей! — Констанца подняла свой скрюченный палец и направила его на меня с такой силой, что мне в грудь будто ударила молния. — Она верит. Она знает. Она несет на своей душе отпечаток прикосновений Короля гоблинов.
Беспокойная дрожь пробежала по моей спине, ледяные пальцы заскользили по коже. Я ничего не сказала, но почувствовала на себе любопытный взгляд Кете. Прежде она вместе с мамой насмехалась над суеверной болтовней нашей бабушки, но со временем моя сестра изменилась.
Я изменилась.
— Мы должны подумать о будущем Йозефа, — спокойно сказала я. — О том, что ему нужно.
Но что было нужно моему брату? Письмо пришло лишь накануне, а я уже зачитала его до дыр, и оно затерлось от моих вопросов, которые я не задала и на которые не получила ответа. «Приезжай скорее». Что он имел в виду? Присоединиться к нему? Как? Зачем?
— Что нужно Йозефу, — сказала Констанца, — так это вернуться домой.
— И зачем это моему сыну возвращаться домой? — спросила мама, злобно атакуя старые ржавые пятна на помятой кастрюле.
Мы с Кете переглянулись, но продолжили молча заниматься делом.
— То-то и оно, что незачем, — горько продолжила она. — Это лишь долгое и изнурительное путешествие в богадельню. — Она бросила щетку, которая упала с неожиданно громким стуком, и мыльными пальцами сжала переносицу. Борозда между ее бровей появилась и исчезла, как делала постоянно со дня папиной смерти, с каждым днем становясь все глубже.
— И оставить Йозефа одного? — спросила я. — Что он будет делать так далеко и без друзей?
Мама прикусила губу.
— Что, по-твоему, мы должны сделать?
У меня не было ответа. Нам не хватало средств ни на то, чтобы поехать к нему, ни на то, чтобы отправить его домой.
— Нет, — решительно заявила мама, покачав головой. — Йозефу лучше остаться в Вене. Попытать счастья, проявить себя и оставить свой след в мире, как предначертано Господом.
— Важно не то, что предначертано Господом, — мрачно произнесла Констанца, — а то, чего требуют Древние законы. Если вы обманом лишите их жертвы, то расплачиваться будем мы все. Нагрянет Охота и принесет с собой смерть, погибель и разрушение.
Кто-то вскрикнул от боли. Я с беспокойством оглянулась и увидела, как Кете посасывает костяшки пальцев в том месте, где случайно порезалась ножом. Она торопливо продолжила готовить обед и принялась нарезать сырое тесто для лапши, но теперь ее руки дрожали. Я взялась готовить spätzle вместо сестры, а она благодарно отошла в сторону жарить лук.
Мама с отвращением фыркнула:
— Только не это снова.
Они с Констанцей были на ножах с тех пор, как я их помню, и их пререкания стали таким же привычным фоном, как гаммы, которые репетировал Йозеф. Даже папе не удалось их примирить, поскольку он всегда прислушивался к матери и не спешил принимать сторону жены.
— Не будь я уверена в том, что тебе, занудной гарпии, уготован комфортный насест в Аду, я бы молилась о твоей вечной душе.
Констанца шлепнула ладонью по столу, заставив письмо — и всех нас — подпрыгнуть.
— Как ты не понимаешь, что я пытаюсь спасти душу Йозефа? — закричала она, брызгая слюной.
Мы были ошеломлены. Несмотря на свою раздражительную и вспыльчивую натуру, Констанца редко выходила из себя. Она была по-своему последовательной и надежной, как метроном, шагающий туда-сюда в интервале между пренебрежением и презрением. Наша бабушка была устрашающей, а не пугливой.
В моей голове раздался голос брата. «Я здесь родился. Я должен здесь умереть».
Я небрежно бросила лапшу в кастрюлю и ошпарилась брызгами кипятка. Из глубин памяти всплыл незваный образ угольно-черных глаз на лице с резкими чертами.
— Девочка, — хриплым голосом промолвила Констанца, глядя на меня в упор. — Ты знаешь, какой он.
Я ничего не ответила. Мы с Кете продолжали готовить. Гробовую тишину в кухне нарушало лишь бульканье кипящей воды и шипение поджаривающегося лука.