— Никаких гостей.

Я испекла еще один торт. Будут только его родители, подъедут пораньше и заберут нас, отправимся куда-нибудь пообедать. На следующей неделе они отбывают в морской круиз по выдающимся местам античного мира. Я всю неделю волновалась, что не согласовала эти планы с Филиппом — ему по воскресеньям порой нужно время для себя лично, — но он только пожимает плечами:

— Хорошо. — Будто ему абсолютно все равно.

Я пытаюсь отвлечься, но вот уже изгиб дорожки, дальше вход в кафе, теннисные корты и за ними — лесок. Тот самый лесок. Полиция не упускает ничего — весь участок оцеплен красно-белой пластиковой лентой; она тянется от дерева к столбу, от столба к ограде, извиваясь, трепещется на ветру, словно нелепый флаг. Владельцы кафе, предвидя убыточные выходные, установили кофейную палатку прямо на траве по эту сторону барьера. Да что ж такое? — меня вдруг начинает трясти, дыхание сбивается. Будто приступ клаустрофобии — дикое желание прорвать очерченную лентой границу, продраться туда, где лежит тело…

Милли замечает приятеля, бежит к детской площадке. Я, пошатываясь, делаю шаг к Филиппу, но ему кто-то звонит. Слушая, он склоняет голову, смотрит в землю; облаченная в «Прада» нога ворошит пучок травы.

На площадке полно знакомых лиц — родители из школы, соседи. Многие меня замечают и тут же отводят взгляд. Мне нелегко завязывать дружбу. Я постоянно занята, не бываю в нужное время в нужных местах, а если и бываю — например, успеваю забрать Милли из школы, — погружена в свои мысли. Мало того, Филипп далеко не в восторге от новых знакомств. У него, видите ли, нет времени напрягаться, тратить силы на всякие разговоры «а-расскажите-ка-мне-о-себе», ужины, вечеринки… У нас и так друзей достаточно, говорит он. Возможно. Только где они сейчас, эти мифические друзья? Если бы Милли до сих пор нужно было раскачивать на качелях или подстраховывать на горке! Тогда я знала бы, куда деть руки, знала бы, на что опереться… Но дочурка вполне самостоятельно резвится в кустах с ватагой ребятишек. К восьми годам лесенки приедаются, я понимаю. Разве лазанье по металлическим палкам-рейкам может сравниться с возможностью повисеть на настоящем дереве? Я сажусь на лавку, упираюсь локтями в колени и пытаюсь придать себе бодрый вид.

Встретившись с кем-нибудь глазами, улыбаюсь. Завязываю шнурки маленькой девочке. Рядом шлепается в лужу малыш, я выуживаю его оттуда и ставлю на ножки.

— Габи!

Ф-у-у-ух… Чувствую себя школьницей, которую на уроке физкультуры позвали в команду самой последней. Джуд Моррис, мама Миллиной одноклассницы. Я с ней не особенно близка, но она мне нравится. Мы познакомились пару месяцев назад. Джуд раньше была корпоративным юристом.

— А теперь, — говорит она, — всю свою энергию и знания трачу на порошковую краску, детские праздники и работу в родительском комитете. Я такая — скучная.

Я давно привыкла к издержкам славы, но с Джуд оказалось легко. Она не кинулась тут же расписывать, каким трогательным было мое последнее интервью (надеюсь, у нее хватает ума его вообще не читать). И не окатила напускной холодностью — мол, зазналась ты, Габи, пора бы спуститься с небес на землю.

Джуд усаживается рядом и возбужденно шепчет:

— Ну и дела! И где? Здесь! Вы наверняка уже слышали. Видели полицейское ограждение? Жуть. Я потрясена.

Мысль, что кто-нибудь еще может быть потрясен, мою голову не посещала.

— Да, знаю, — улыбаюсь я. — Прямо из ряда вон…

К нам нерешительно подходят две женщины. Обеих я помню — у Марго сынишка увлечен спортом, учится вместе с Милли; дочь Сьюзен — прирожденная актриса, я видела ее в драмкружке. Думаю, они тоже меня знают, но демонстративно обращаются только к Джуд. Просто с ней они лучше знакомы, уговариваю себя я, но при этом лезу из кожи вон, чтобы меня «пустили» в разговор. Приятные дамы, и мне хочется с ними подружиться.

Марго, опрятная немка с великолепными скулами, рассказывает Джуд, что слышала, будто бы тело в пятницу днем обнаружил какой-то мужчина, выгуливавший собаку:

— Кажется, собака вывалялась в крови, — кривится женщина.

— Нет! — восклицаю я.

— Точно, — наклоняется к Джуд Сьюзен. На шее у нее целая связка разноцветных тибетских шарфиков, она их поправляет, освобождая запутавшиеся волосы. — Мой пес вечно норовит вываляться в чем-нибудь мерзком. Дохлые крысы, лисья моча… Ему подойдет любая гадость!

— Ф-у-у-у! — вторю я.

Какое-то время их беседа вертится вокруг собачьих повадок. Затем Джуд упоминает самоудушение, кто-то еще предполагает проституцию. Марго, поджимая губки, сообщает — она слышала, что труп был голым.

— Ого! — вырывается у меня.

Я ни разу мысленно не употребила слово «труп». Такое категоричное, такое оторванное от жизни и человеческой природы… Мертвая плоть. Засуха. Конец. Голый труп, не имеющий никакого отношения к моим переживаниям, к проведенным рядом с девушкой минутам…

— Вот именно! — хором подтверждают они, наконец-то обратив на меня внимание.

— Неужели она была голой? — переспрашиваю я. — А что же случилось? Господи, с ума можно сойти, правда? Да еще прямо тут…

Марго смотрит на меня:

— Да, неожиданно… Мне всегда казалось, что такое случается только где-то далеко от нас.

— Может, хорошая встряска нам и не помешает. — Это уже Сьюзен. — Мы иногда такие самовлюбленные воображалы. Живем в своем придуманном мире…

— Точно, — соглашаюсь я. — Это как звонок будильника.

А Джуд добавляет:

— Потом второй…

— И третий, — вставляет Марго.

Мы хохочем.

Интересно, то, что я не рассказала им о своей роли в этой истории, — большой грех? Чем дольше они об этом болтают, чем сильнее выражают омерзение, чем острее становится их любопытство — тем сложнее мне признаться. Откровенничать надо было в самом начале, а теперь уже поздно. Я не сказала… почему?

В моей профессии достаточно даже легкого запашка дурной славы, чтобы вся карьера пошла под откос. Взять, например, моего коллегу Джона Лесли. Хотя доказательств изнасилования так и не нашли, вернуться на телевидение он больше не смог. У Стэна-супермена есть собственный агент, его личная медиамашина. Я легко обходилась без подобных излишеств и звездных замашек. Юридической стороной моих контрактов занимается Филипп, а у продюсерской компании отличный отдел рекламы. Этого всегда хватало, но теперь… Теперь мне не помешал бы умный совет. В голове мелькает паническая мысль — надо было связаться с Элисон Бретт, которая в «Добром утре» ведает связями с общественностью. И попросить инспектора Периваля молчать о том, что я замешана в деле, пусть бы обеспечил конфиденциальность…

Но сейчас мне, похоже, важнее не спасать репутацию, а быть здесь, слушать и не признаваться. О собственной карьере — доходит до меня — я беспокоюсь куда меньше, чем о мнении этих милых дам.

Я смотрю на Филиппа, он остановился у калитки, сиротливо застыл в неловкой позе. Наверное, гадает: «И как меня сюда занесло? Что я здесь делаю? Может, назад — к мониторам, к обвалу „Самсунга“?» Я украдкой за ним наблюдаю. Вот он замечает взобравшуюся высоко на дерево Милли, лицо его проясняется — и меня затопляет надежда. Я подымаюсь со скамейки, цепляю дочь за ноги и помогаю ей спуститься, придерживая маленькие резиновые сапожки, пока она карабкается вниз.

Джуд напоминает мне о школьном благотворительном аукционе, который состоится в апреле и где я обещала быть ведущей. Я прощаюсь с ними, как с настоящими подругами — могу я хоть на минутку выдать желаемое за действительное? — и наша троица как ни в чем не бывало продолжает свою семейную прогулку.

Опускаются сумерки, а я обнаруживаю за окном чужака. Он на противоположной стороне дороги, за машиной, так что разглядеть его целиком невозможно — лишь часть головы да рука, игра света и тени на стекле, когда он двигается, помутнение серебра, пятнистые блики на стали… Это не плод моего воображения. Я смотрю в окно гостиной, жду — шевельнется или нет? В последнее время я постоянно настороже, нервы взвинчены и чуть что трубят тревогу.

Моего сталкера так и не поймали. «Мой сталкер»… Звучит напыщенно… но я просто не знаю, как его по-другому назвать. Призрак? Разыгравшаяся фантазия? Ощущение чьего-то присутствия? Этим делом занимался констебль Эванс. Похоже, принять всерьез мой рассказ ему было трудновато. Однажды мне показалось, что у нас дома побывал кто-то чужой, я унюхала запах тошнотворного лосьона после бритья. Еще несколько раз чудилось, что за мной кто-то следит, идет чуть ли не по пятам. Но — да, это правда — реального человека я не видела ни разу. Лишь видения… Вопрос в «Твиттере» про Миллину простуду: «Как там малышка, поправилась?» Подарки: домашние тапочки; музыкальный диск (Бен Фолдс «Ты меня совсем не знаешь», Джо Джексон «Другой мир»); книга («Заветная точка „джи“: откровенный разговор о сексе и любви»).

— Может, кто-то просто за вами ухаживает, — предположил тогда полицейский, — хочет порадовать.

В ответ я поинтересовалась, случалось ли ему до дрожи бояться собственной почты или вздрагивать, если лязгнет ящик для писем.

«Твиттер» я забросила, и подарки стали редкими, нерегулярными.