Сабина Хоссенфельдер
Уродливая Вселенная. Как поиски красоты заводят физиков в тупик
Маме
Небеса таят ощущение чуда.
И мне хотелось верить,
Что я буду подхвачена,
Когда обессилю.
САРА МАКЛАКЛЭН «ТИШИНА»
Предисловие
Они были так уверены — на все сто. Десятилетиями физики говорили нам, что знают, откуда ждать следующих открытий. Они строили ускорители, запускали спутники в космос и устанавливали детекторы в шахтах. Мир накалялся от зависти к физике [«Индекс запрещенных книг» — список изданий, которые были запрещены к чтению и изучению Римско-католической церковью под угрозой отлучения.]. Однако чаемых прорывов не происходило. Эксперименты не давали ничего нового.
Подвела физиков не математика, а их выбор математики. Они полагали, что мать-природа изящна, проста и щедра на подсказки. Думали, что могут слышать ее шепот, разговаривая с самими собой. И вот природа заговорила — и не сказала ни-че-го, четко и ясно.
Теоретическая физика — это стандартная математически мудреная, трудная для понимания научная дисциплина. Но для книги о математике здесь будет очень мало математики. Отбросьте уравнения и технические термины — и физика станет поиском смысла, исканиями, принявшими неожиданный оборот. Какие бы законы природы ни управляли нашей Вселенной, они не такие, как физики думали. Не такие, как думала я.
В книге рассказывается о том, как эстетическая оценка направляет современные исследования. Это моя собственная история, размышления о применении того, чему меня учили. Но также и история многих других физиков, мучающихся тем же противоречием: мы верим, что законы природы красивы, но разве верить во что-либо — это не то, чего ученый делать не должен?
Глава 1
Тайные законы физики
В которой я осознаю, что больше не понимаю физики. Я беседую с друзьями и коллегами, вижу, что не одна в замешательстве, и решаю вернуть на землю здравый смысл.
Серьезная проблема хорошего ученого
Я изобретаю новые законы природы, этим я зарабатываю на жизнь. Я одна из примерно десяти тысяч исследователей, чья задача — улучшить наши теории в физике элементарных частиц. В храме знаний мы те, кто копает в подвале, изучая фундамент. Мы обследуем трещины — подозрительные изъяны действующих теорий — и, когда что-то находим, зовем экспериментаторов разрыть более глубокие слои. В прошлом столетии такое разделение труда между теоретиками и экспериментаторами работало очень хорошо. Но моему поколению жестоко не везет.
Я уже двадцать лет в теоретической физике, и большинство людей из тех, кого я знаю, делают карьеру, исследуя вещи, которые никто никогда не видел. Они придумали немыслимые новые теории, вроде идеи, что наша Вселенная — лишь одна из бесконечно многих, составляющих вместе «мультивселенную». Они изобрели десятки новых частиц, заявили, будто мы проекции пространства большей размерности, а само пространство испещрено кротовыми норами, соединяющими отдаленные области.
Эти идеи крайне противоречивы — и все же чрезвычайно популярны, спекулятивны — но интригующи, красивы — но бесполезны. Большинство из них так трудно проверить, они практически непроверяемы. Остальные непроверяемы даже теоретически. Но роднит эти теории то, что они сформулированы теоретиками, убежденными, будто их математика содержит некий элемент истины о природе. Они верят, что их теории слишком хороши, чтобы не быть правдой.
Изобретению новых законов природы — разработке теорий — не учат на занятиях; как придумывать новые законы природы — не объясняют в книгах и пособиях. Частично физики научаются этому, осваивая историю науки, но преимущественно впитывают это умение от старших коллег, друзей и наставников, руководителей и рецензентов. В основном это передающийся из поколения в поколение опыт, нажитое тяжелым трудом чутье на то, что работает. Когда физиков просят оценить перспективы новоизобретенной, но еще не проверенной теории, они опираются на понятия естественности, простоты (или элегантности) и красоты. Эти тайные законы вездесущи в основаниях физики. Они неоценимы. И находятся в острейшем конфликте с требованием научной объективности.
Тайные законы сослужили нам плохую службу. Хотя мы и предложили множество новых законов природы, все они остались неподтвержденными. И пока я наблюдала, как моя профессия соскальзывает в кризис, я соскользнула в свой собственный, персональный кризис. Я больше не уверена, что то, чем мы занимаемся в основаниях физики, — наука. А если это не наука, зачем я даром теряю свое время?
Я пришла в физику, потому что не понимаю человеческого поведения. Я пришла в физику, потому что математика прямолинейна, говорит все так, как есть. Мне нравились точность, недвусмысленность математики, ее главенство над природой. Два десятилетия спустя понять физику мне мешает то, что я все еще не понимаю человеческого поведения.
«Мы не можем сформулировать точные математические правила, которые определяли бы, привлекательна некая теория или нет, — говорит Джан Франческо Джудиче. — Но удивительно, как красота и элегантность теории повсеместно признаются людьми разных культур. Когда я говорю вам: “Смотрите, у меня вышла новая статья, и моя теория красива”, мне не нужно объяснять вам тонкости теории — вы и так поймете, почему я взволнован. Правильно?»
Я не понимаю. Потому-то и завела этот разговор. С чего бы законам природы тревожиться о том, что я нахожу красивым? Подобная связь между мной и Вселенной кажется абсолютно мистической, абсолютно нереальной, слишком чуждой мне.
Но ведь Джан не думает, будто природе не все равно, что я нахожу красивым, — ей важно, что он считает красивым.
«Чаще всего это интуитивное чувство, — говорит он, — ничего такого, что можно было бы выразить в математических терминах. Как говорится, физическая интуиция. Существует важное различие в том, как физики и математики видят красоту. Правильная комбинация из объяснения эмпирических фактов и использования фундаментальных принципов — вот что делает физическую теорию успешной и красивой».
Джан работает [Локация — здесь место проведения съемочного процесса.] на теоретическом отделении ЦЕРН (CERN, Conseil Européen pour la Recherche Nucléaire, Европейская организация по ядерным исследованиям). В ЦЕРН функционирует самый крупный на сегодня ускоритель частиц на встречных пучках — Большой адронный коллайдер. Стоившее 6 миллиардов долларов 16-мильное подземное кольцо для ускорения протонов и сталкивания их друг с другом почти на скорости света обеспечивает нам максимальное приближение к элементарным строительным блокам материи.
Большой адронный коллайдер — это объединение экстремальностей: сверхохлажденные магниты, сверхвысокий вакуум, компьютерные кластеры, которые во время экспериментов записывают около трех гигабайт данных — что сравнимо с несколькими тысячами электронных книг — в секунду. Большой адронный коллайдер объединил тысячи ученых, десятилетия исследований и миллиарды высокотехнологичных компонентов ради одной цели — выяснить, из чего мы сделаны.
«Физика — игра хитроумная, — продолжает Джан. — И для того чтобы выяснить ее правила, требуется не только рациональность, но и субъективная оценка. По мне, так именно эта иррациональная составляющая и делает физику интересной и волнующей».
Я звоню из своей арендованной квартиры, вокруг громоздятся картонные коробки. Моя работа в Стокгольме подошла к концу — пора двигаться дальше и искать следующий исследовательский грант.
Когда я окончила университет, то думала, что научное сообщество станет для меня домом, семьей единомышленников, стремящихся понять природу. Однако я начала все больше и больше отдаляться от коллег, которые, с одной стороны, проповедуют важность беспристрастных эмпирических суждений, а с другой — применяют эстетические критерии для защиты своих любимых теорий.
«Когда вы отыскиваете решение проблемы, над которой работали, вы чувствуете некое возбуждение, — говорит Джан. — Это тот момент, когда вы неожиданно начинаете видеть структуру, вырисовывающуюся за вашими рассуждениями».
Исследования Джана сосредоточены на разработке новых теорий, сулящих решение проблем в уже существующих теориях физики элементарных частиц. Он придумал метод, позволяющий в количественной форме определить, насколько естественна теория, — математический показатель, по которому можно выяснить, насколько теория опирается на невероятные случайности 1. Чем естественнее теория, тем меньше она требует случайностей и тем она привлекательнее.
«Ощущение красоты физической теории словно “встроено” в наш мозг, это не социальный конструкт. Оно задевает некую внутреннюю струну, — говорит Джан. — Когда вы наталкиваетесь на красивую теорию, у вас возникает та же эмоциональная реакция, что и перед произведением искусства».
Не то чтобы я не знала, о чем он говорит, я просто не понимаю, почему это имеет значение. Сомневаюсь, что мое чувство прекрасного — надежный проводник в мире фундаментальных законов природы, законов, что определяют поведение объектов, непосредственным чувственным восприятием которых я не обладаю, никогда не обладала и никогда обладать не буду. Для того чтобы быть «встроенным» в мой мозг, оно должно было приносить пользу в ходе естественного отбора. Но какое эволюционное преимущество может давать понимание квантовой гравитации?