— Я знаю, что он имеет в виду, — тихо сказала Хелен. — Он говорит о власти. Которую ты имеешь, если ты не такой, как все. Когда окружающие не могут тебя вычислить, понять, что ты собой представляешь…

— Разве это дает власть? — Льюис с недоверием на нее посмотрел.

— Иногда. Так мне кажется.

Тэд с интересом за ними наблюдал. Потом придвинулся ближе.

— Так о чем бишь я. Тебе, Хелен, нужно поработать над голосом. Пока есть время до следующего фильма. Он должен звучать загадочней, быть дразнящим. Чуть меньше невинности. Произношение пусть остается безупречным, но сдобрим его легким, почти неуловимым акцентом. Французским или итальянским, в общем, желательно европейским. И чуточку американского не повредит.

— Не слишком аппетитный коктейль, — Льюис повернулся к Хелен и с изумлением обнаружил, что она на полном серьезе слушает весь этот бред. — Почему бы тебе не продемонстрировать Тэду свои способности, моя милая? Ему же нужны акценты. Он и не подозревает…

Льюис тут же пожалел о своих словах, потому что Хелен вспыхнула до корней волос. А Тэд, напевая что-то, начал слишком пристально разглядывать потолок, потом пол.

— Он знает, — напряженным от смущения голосом сказала Хелен.

— Знает? И давно узнал?

— Да в Риме еще. Хелен развлекала меня иногда. — Тэд помолчал. И устало продолжил: — Вернемся к нашим проблемам. Хелен понимает, о чем я говорю, и знает, что я прав. Есть и более важные детали. Одну нам надо обсудить обязательно.

— Как? Неужели только одну? — Льюис был вне себя от злости. Он опять, как тогда в Риме, почувствовал себя лишним. Он ревновал. — Действительно, почему только одну? — ехидно поинтересовался он, вскочив с места. — Я уверен, у Тэда в запасе еще мильон крайне полезных советов. Если мы готовы пожертвовать голосом Хелен, хотя, по мне, он вполне хорош и сейчас, почему бы не пойти дальше? Можно обкорнать ей волосы. Можно вытравить их пергидролем. А как насчет пластической операции? Или…

— Или насчет имени, — с неожиданной твердостью подхватил Тэд. — Надо что-то придумать. Имя никуда не годится.

— Это какое же, — наседал на него Льюис. — Хелен Крейг? Или Хелен Синклер? Которое вскоре, должен тебе напомнить, она будет носить.

— Ни то, ни другое, — проворчал Тэд. — Слишком английские. Обыкновенные. Нудные. Ну что хорошего — Хелен? Или Крейг. И Синклер тоже не лучше. Очень пресно.

— Вот спасибо.

— Да не психуй ты. Для банкира — блеск, а не фамилия. Правда, правда. Но для кинозвезды — вернейший провал. Итак, — он побарабанил пальцами по жирным ляжкам, — остановимся на этом поподробнее. Вот смотрите. Грета Гарбо — два Г. Мэрилин Монро. Дважды М. И эта новая французская милашка, Брижит Бардо — два Б, по-французски звучит как «bebe», малютка… потряс, а?

— Потряс-то потряс, — Льюис, остыв, снова уселся в кресло. — Но ведь имеются еще и Кэрол Ломбард, Бетт Дэвис, Кэтрин Хепберн, Джина Лоллобриджида, Марлен Дитрих, да их до хрена. И неплохо устроились без всяких двойных инициалов…

— Согласен. Я же просто рассуждаю. Пытаюсь что-нибудь придумать.

Тэд и Льюис глубокомысленно уставились друг на друга. И тут Хелен поднялась со своего места. Лицо ее горело. Просто стояла и молчала. Тэд и Льюис тоже не решались заговорить, вдруг почувствовав себя неловко, оттого что совсем забыли о ее присутствии.

— При крещении меня назвали Элен. У меня и в паспорте это имя, разве ты не помнишь, Льюис? — Она помолчала и добавила: — Мама всегда называла меня этим именем. Ей нравилось, как оно звучит. Она говорила, что оно похоже… похоже на вздох.

В комнате воцарилось молчание. Льюис заметил, что у Хелен чуть дрожат пальцы, видно, ей нелегко было заговорить о прошлом. Тэд с непроницаемым видом почему-то очень внимательно на нее посмотрел.

— Элен, — изрек он наконец. — Это уже интересно. — Его черные глазки-бусинки снова на миг впились в нее. — Значит, так тебя называла мать?

— Да, именно так.

— Ну-ну, — он загадочно усмехнулся. Почувствовав в его тоне что-то необычное, Хелен пристально на него взглянула, но он больше ничего не сказал. Только принялся опять что-то напевать, это означало, что он погрузился в размышления. Льюис не сразу понял, что Тэд мурлычет себе под нос «Марсельезу».

— И еще… — нерешительно продолжила Хелен. — Деревня, где я росла, называлась Хартлэнд. Мне нравится это название, всегда нравилось… Что, если…

Льюис был поражен. Почему она безропотно все это принимает, и даже с интересом? Похоже, ей хочется обзавестись новым именем и новым обликом. Он уже готов был взорваться, но в этот момент Тэд поднял голову. В стеклах его очков вспыхнули огненные блики.

— Харт, — коротко бросил он. — Хартлэнд слишком длинно. Харт. Не просто Харт, а на французский лад, с «е» на конце. Helene Harte. Быть по сему. Великолепно. Как раз то, что нужно. А тебе как, Льюис?

Льюис не отвечал, он смотрел на Хелен. Она еле скрывала волнение. На щеках полыхал румянец, глаза блестели. Льюис вдруг рассердился, нутром почуяв, что Тэд грубо играет на каких-то неведомых ему, Льюису, но очень важных для Хелен обстоятельствах. Как потемнели ее глаза, какими огромными стали на этом точеном личике… он представил себе перепуганного, загнанного звереныша: олененка, и колотится сердечко, и смотрит оленьими очами; Harte… [Фамилия Харт созвучна английским словам «олень» и «сердце».]

Как только Тэд отвел от нее глаза, Хелен посмотрела на Льюиса, легким кивком отвечая на его вопросительный взгляд. Тайный знак только ему, Льюису, Тэд тут ни при чем. Льюис сразу воспрянул духом.

— Я полагаю, это удачный вариант, — с достоинством произнес он. — Очень даже.

— Ну тогда можно отправляться баиньки. — Тэд встал. — Увидимся утром в аэропорту, Льюис.

С этим он и удалился, немало их удивив — без всяких оттяжек и красноречивых взглядов на диван. Ушел — и все. Был — и нет его. Свобода была дарована столь неожиданно, что они, не веря своему счастью, еще долго с недоумением смотрели друг на друга.

…Элен, впервые произнес Льюис, это было позже, в минуты близости. Элен. Действительно, точно вздох. Это имя так ей шло. Певучее, нежное, оно ласкало слух.

…Элен, в последний раз произнес он после долгих прощаний и поцелуев и поехал в аэропорт.

Элен Харт, произнесла Элен, подойдя, как только Льюис ушел, к зеркалу. Приподняв волосы, она стала внимательно изучать свое лицо. Helene Harte, знаменитая и богатая, будущая звезда, не просто звезда — легенда. Элен Харт, женщина ее грез, которая возвратится в Алабаму на «Кадиллаке». Элен Харт, которая покажет всему Оранджбергу, и Неду Калверту тоже, что она не забыла… Так, значит, это сбудется, обязательно, раз она так мечтала об этом, так мечтала.

Она отпустила поднятые пряди волос — из зеркала на нее опять смотрела Хелен Крейг, обычная девушка. Скоро она станет совсем иной. Отвернувшись от зеркала, она с улыбкой подумала, что подарит жизнь сразу двум существам — ребенку и своему новому «я».

Она еще не очень представляла, чем новая Элен будет отличаться от прежней, но ничего, как-нибудь образуется. Во всяком случае, новая будет сильной, ужасно сильной, и недоступной, как и положено звезде, она будет ангелом мести: осенив крылами, поразит мечом.

Этой ночью ей снился Эдуард.

Летели месяцы. Льюис жил в двух измерениях, словно у него было двое часов, показывающих совершенно разное время. Одни нещадно его торопили: мало сделал, мало сделал… — это часы для Тэда; другие торжественно отсчитывали этапы его любви.

Льюис рьяно начал вникать в киношные хитросплетения. Он рвался назад, к Элен, но ведь только ради нее торчит он в Париже. Он хотел показать, чего он стоит, явиться к ней в Лондон победителем и сложить у ее ног отвоеванные на поле брани трофеи — договоры, контракты, подписанные сметы. Он работал как одержимый, на ходу постигая премудрости кинобизнеса, он знал, что многое может, просто раньше не было случая в этом убедиться.

Поселился он в обожаемом его матушкой отеле «Плаза Атене», в номере с видом на дворик. Ступив на парижскую землю, он перво-наперво купил авторучку, пузырек черных чернил. Второй его заботой было умаслить портье огромными чаевыми, чтобы тот отдал распоряжение в любое время соединять его с Лондоном по телефону.

Потом он так круто взялся за дело, без продыху назначая одну встречу за другой, что даже Тэд разинул рот от удивления. Хваленая «Сфера», по поводу которой Тэд разливался соловьем, была неуловима, Льюис ринулся налаживать контакты с другими прокатчиками. Телефон разрывался от звонков. Льюис ловил людей на слове, не позволяя им исчезнуть из виду или отделаться от него обещаниями. Он торговался, доказывая, убеждал, льстил, запугивал, клянчил. Сгодилось все: давние связи, аристократические манеры, неотразимое его обаяние. Он облетал всю Европу, салоны самолета стали ему так же привычны, как такси, день частенько начинался у него не с завтрака, а с очередной встречи и заканчивался встречей полночной. Его подвижничество постепенно стало приносить плоды: он научился отличать полные колосья от пустых, и, когда он вплотную занялся добыванием денег для съемок, пустых оказывалось гораздо больше, чем он рассчитывал.

Пустышкой оказался милейший Анри Лебек, болтун, каких мало, воспылавший к Льюису интересом; он пригласил Льюиса отужинать в «Тур д'Аржан» и в тот момент, когда им принесли блинчики, недвусмысленно нащупал под столом Льюисову мошонку. Льюис сразу раскусил, что шалун Лебек обыкновеннейший дилетант. Он невольно заставил Льюиса вспомнить, что он и сам далеко не профессионал, ему еще учиться да учиться. После этой встречи он перестал отвечать на звонки Лебека, и тот занялся другими прожектами, обиженный не столько его невниманием, сколько тем, что Льюис не педераст.

А потом еще был стальной магнат из Германии, жаждущий укрыться от налогов. И кинофабрика в Риме, опекаемая неким макаронным бароном, он готов был им помочь, но снимать они должны только на «Чинечита» и взять на главную роль баронову подружку. Потом Тэд охмурил каких-то югославов, у тех размах был просто эпический: они обещали правительственную поддержку и три тысячи дешевеньких югославов в придачу — но съемки, само собой, в Югославии. Возникли было эмиссары некоего голливудского деятеля, который все закидывал удочку и даже вел переговоры с юристами, телефонная линия Париж — Голливуд просто дымилась: тридцать семь звонков за три дня. И вдруг тишина. Льюис позвонил сам и обнаружил, что деятеля вышибли с работы.

Льюис вошел во вкус, ему нравилась вся эту кутерьма. С азартом новичка он кидался в драку и не собирался сразу сдаваться. Тэд, обожающий подраматизировать, время от времени мрачно изрекал: «Это же джунгли, Льюис. Эти мудаки готовы друг дружку разорвать в клочья».

Льюис и сам видел, что готовы, но ему все это скорее напоминало базар, где шныряет жулье.

А коли так, самому нужно уметь вешать на уши лапшу и обводить вокруг пальца любого жулика. И с ходу чуять, как удобней схватить жертву, где ее слабое место — это ой как потом пригодится.

Бог с ними, с неудачами, вечером он непременно возвращался в гостиницу. Он звонил Элен: вот она, его настоящая жизнь. Повесив трубку, Льюис, который терпеть не мог писать письма, вытаскивал свой «Монблан» и принимался исписывать полудетским почерком кипы листков с гостиничной маркой. Письма к Элен: любовные письма. «Дорогая моя, милая, единственная… моя жизнь, моя любовь…» Элен получила все до одного, и ответила на каждое. Ее письма были незамысловаты. Льюис перечитывал их по нескольку раз. Таскал их с собой в кармане и снова перечитывал в такси, в ресторане, в самолете, укладываясь спать и проснувшись утром. Они стирались на сгибах и мялись, талисманы его любви.

Элен и Льюис поженились в январе. Брачная церемония состоялась в челсийской ратуше. На Элен было белое шерстяное платье и шерстяное белое пальто; снова шел снег. Церемониймейстер очень торжественно напутствовал их; Льюис почти не слышал его слов. Зал был украшен белыми искусственными хризантемами. Льюис старался не смотреть на Элен, и только когда он дрожащими пальцами стал надевать ей кольцо, он почувствовал, как холодны ее тоже дрожащие пальчики.

Когда все кончилось, они постояли на крыльце, глядя на заснеженную улицу. Элен перевела взгляд на свой букет. Прелестные белые розы, белые фиалки и белые фрезии. Она осторожно коснулась листьев; чтобы букет не терял формы, чашечки цветов были насажены на проволоку.

Они провели вместе четыре дня, а потом Тэд снова настиг их своими звонками и нытьем. Льюис вернулся к нему в Париж, и началась прежняя круговерть: встречи, встречи и письма к Элен. «Моя милая славная женушка»; он был страшно горд, что имеет право так ее называть, он старался повторять это как можно чаще.

С Саймоном Шером, представителем пресловутой «Сферы», Льюис встретился через неделю после свадьбы. До этого Шер был загадочно неуловим, Льюис уже подумывал, что все Тэдовы планы их сотрудничества со «Сферой» — чистый блеф.

Первое, что услышал Льюис от Шера, было поздравление с недавней женитьбой, наверное, успел натрепать Тэд; второй была фраза о том, что он тоже учился в Гарварде, правда, в Школе бизнеса. После сего краткого вступления Саймон Шер соизволил открыть свой портфель. Он достал оттуда несколько аккуратных папок и разложил их на столе. Льюис тайком изучал его: невысокий, подтянутый, в чуть старомодном костюме — на жулика явно не похож.

На протяжении февраля они встречались еще несколько раз. Осторожный Льюис продолжал искать другие денежные источники, ему не хотелось становиться заложником недавно неуловимой «Сферы».

«Сфера» закупила права на прокат «Ночной игры», и сразу забрезжила надежда на какую-то прибыль, по крайней мере от показа фильма в Европе. Тогда он буквально силой заставил Тэда накропать сценарий очередного фильма и даже вытянул из него съемочный его вариант, хотя Тэд ворчал, что сценарий ему не указ. Они прикинули бюджет. Расписали все до последней детали. Выбрали натуру, получили разрешение на съемки, распределили роли — пока предварительно, за исключением Элен и Ллойда Бей-кера, который рвался снова поработать у Тэда. Они подобрали слаженную и оснащенную хорошей техникой съемочную группу. Льюис все держал в своих руках, собирал информацию, давал команду, что кому делать, и был страшно доволен собой.

Уже в начале февраля Льюис мог вручить Шеру увесистую папку с материалами по задуманному фильму — тот взял папку, пояснив, что ему необходимо проконсультироваться. А Льюис тем временем выкроил пару деньков для Лондона. Элен очень просила его встретиться с ее врачом.

Мистер Фоксворт вежливо поздравил Льюиса с грядущим отцовством; Элен в разговоре не участвовала, демонстративно вперившись в знакомые пейзажики над докторским столом. Мгновенно оценив его элегантное, сшитое на Савил-роуд пальто, не менее дорогие часы и ботинки, доктор стал вдруг очень любезен. Потом он оценил его университетский выговор и привитое ему с детства тонкое высокомерие — и сделался еще более любезным. Надо полагать, мистер Синклер поместит супругу в частную клинику, с милой заботливостью сказал он Льюису, у нас замечательная муниципальная медицина, и все же он рекомендовал бы свою клинику в Сент-Джонс-Вуд… При этих словах голос доктора зазвучал тихо и вкрадчиво.

Льюис, лечившийся всю жизнь исключительно у частных врачей, почувствовал облегчение. Конечно, они воспользуются предложением доктора. Элен украдкой метнула на мистера Фоксворта торжествующий взгляд.

От доктора они направились в магазины. Белый дом на Бонд-стрит. Там они купили приданое, самое дорогое, отделанное брюссельскими кружевами и вышитое прилежными монахинями, купили невесомую, тонкую, как паутинка, шаль, связанную шотландской мастерицей. Еще нужно было подумать о няне, им без няни не обойтись, ведь в июне предстоит многонедельное турне по Европе — с «Ночной игрой», надо завоевывать публику. Как удачно, что у сестры Энн Нил оказалась на примете приличная молодая женщина: Льюис уже успел обстоятельно с ней побеседовать, и рекомендации у нее отличные; с каждым днем он все больше входил в роль взрослого мужчины, защитника; сам Льюис предпочитал называть себя «зрелым мужчиной».

Однажды, вернувшись ненароком домой, он застал Элен за чтением — кто бы мог представить! — «Файнэншл таймс». Льюис не верил своим глазам, но она смущенно объяснила, что ее очень интересуют такие вещи, но… но ей трудно в них разобраться… Льюис был растроган. Вот где он может перед ней блеснуть, ведь он же, черт подери, Синклер, сын известного банкира.

Ему вдруг страшно захотелось продемонстрировать Элен свои разнообразные способности: живет с ним и ведь не знает, что он, к примеру, замечательно играет в футбол. Он принялся с жаром объяснять ей простейшие понятия, растолковывать значение специфических терминов; Элен слушала очень внимательно, задавая ему изредка вполне осмысленные вопросы. Еще полдня они обсуждали положение дел на фондовой бирже, Льюис был просто на седьмом небе. Сколько он себя помнил, ему вечно что-то вдалбливали, вечно надоедали ему всякими финансовыми глупостями, и вдруг он сам в роли учителя! Да еще учителя собственной жены: ощущение почти эротическое.

— А это очень трудно, заложить портфель ценных бумаг? — спросила Элен на следующий день.

Льюис расхохотался.

— Конечно, нет! Хочешь попробовать? А что!

Я помогу тебе — попозже. Когда мы запустим фильм. Когда ты родишь. Пока тебе и так забот хватит.

— Да, я знаю, — сказала она с улыбкой послушной девочки.

Ну а в Париже дела со «Сферой» что-то забуксовали. Саймон Шер стал перекраивать бюджет нового фильма, прицепился к некоторым моментам в сценарии. Тэд не ерепенился, быстренько все исправив.

— Скажи только, чего их душенька желает, сварганим в лучшем виде, влепим все, что им угодно. Это же слова, только слова, пусть шуруют как хотят, я вывернуться всегда сумею. Пусть только дадут деньги.

Такая покладистость несколько тревожила Льюиса, но вида он не показывал. Он посмотрел первый вариант «Ночной игры» — Тэд почему-то с маниакальным упрямством не желал показывать ему смонтированный вариант, хотя именно эту ленту видело уже пол-Парижа.

Честно говоря, после просмотра их «Игры» тревожные опасения перестали мучить Льюиса. Как только эти опасения снова подкрадывались, он тут же напоминал себе, какой замечательный они сотворили фильм. Фильм что надо. Вроде проще простого, а невозможно оторваться. То грустный до слез, то смешной, ужасно смешной. Старик Тэд знал, что делал. Льюис был горд, глядя на экран, он забыл обо всех неурядицах. Он знал, что Тэд не подведет, верил в него на все сто, не зря, не зря он в него верил.

А Элен… он даже не ожидал. Да, он читал, что есть лица, созданные для камеры, и только теперь понял, что это означает. Увидев на экране ее лицо, Льюис забыл о том, что это его Элен; будто встретил ее впервые и снова влюбился без памяти. Льюис так разволновался, что решил выпить, и, потягивая из бокала очередную порцию успокоительного, настойчиво пытался объяснить свое состояние помощнику режиссера Фабиану — отличный малый.

— Mais, evidemment [Само собой (фр.)], — Фабиан подмигнул ему с лукавой улыбкой и выразительно пожал плечами. — А что ты хочешь, если весь фильм по сути своей — признание ей в любви.

Льюис был неприятно удивлен. И постарался скорей забыть слова Фабиана. На Шера фильм тоже произвел впечатление, он смотрел окончательный его вариант. Потом он посмотрел «Игру» снова в начале апреля, на сей раз в окружении своих советников и помощников. Промелькнули еще две недели, судьба фильма никак не решалась, и Льюис начал терять терпение. В конце апреля Шеру опять приспичило смотреть «Ночную игру», уже вместе с главой «Партекса», техасцем по имени Дрю Джонсон.