— Обо мне заботились всю мою жизнь, Фрэнсис, — сказала я ему, — а я могу позаботиться о себе сама.

И тогда он выложил козырную карту — и зачем он это только сделал!

— Твой отец хотел, чтобы ты вышла за меня замуж, Элли, — напомнил он мне. — Дорогая, он знал, что я могу сделать тебя счастливой. Мы с ним обсуждали наше будущее, и не раз.

Это тронуло меня, но и испугало. Я начала оттягивать время. Наконец мы решили, что я дам окончательный ответ в тот день, когда должна буду сдать ему «Сосны». И тогда я купила билет в Кембридж на утренний поезд. Если я не воспользуюсь им, то он уже никогда не пригодится мне.

Но прежде чем принять окончательное решение, мне надо было в последний раз побывать в Мэндерли.

Я завела будильник, но проснулась сама до его звонка. Ожидание разбудило меня еще до рассвета. Мы с Баркером неторопливо шли по лесным зарослям Мэндерли. Кусты ежевики клонились к земле под тяжестью спелых ягод. Солнце начало подниматься за темным силуэтом развалин дома. Мы спустились к берегу. Море оставалось спокойным, и в тени вода отливала металлическим блеском.

Присев прямо на траву, я подставила лицо свежему ветру и не стала, как прежде, наблюдать за призраками, обитавшими в этих местах. Прикоснувшись к броши, которую я приколола к блузке, я, вместо того чтобы обращаться к прошлому, как это делала до сих пор, попыталась представить будущее, взвесив две возможности. Одну — на левой ладони — любовь, и на правой — независимость, не подключая к этому свои чувства.

Готова ли я к тому, чтобы стать женой Фрэнсиса? В этом случае я сразу получала то, к чему стремились все женщины. В том числе и детей. Мне бы хотелось, чтобы у меня были дети. А на другой ладони — то неизвестное, что ждало меня впереди. Я могла поехать в Лондон, найти работу и жилье, разделив плату за квартиру с Селиной. После смерти отца я получила от нее письмо, в котором она убеждала меня приехать. На деньги, которые я выручила от продажи «Сосен», я могла бы вести какую мне захочется жизнь и там, где захочется. Передо мной открывались широкие возможности: уплыть в Америку или Африку и посмотреть, что из этого получится.

Положив руку на голову Баркера, я смотрела на море.

И поняла, что это преступление — не использовать возможности, которые дарит свобода.

И я знала, что бы мне посоветовал выбрать отец, я имела возможность проверить судьбу, несмотря на то что он ушел из жизни — вернее, именно поэтому. Мне все еще хотелось порадовать его.

Вкус темных ягод ежевики, прохладных из-за росы, был удивительно свежим, и на пальцах остались темные следы от сока.

Я все проделала очень аккуратно. Сложила свои последние вещи, включая и фотографии Ребекки и фотографию моей матери со смятыми уголками, которую нашла в бумажнике отца. И, наконец, детскую тетрадь Ребекки. Но прежде чем уложить ее, я посмотрела на пустые страницы, на которых была записана история, которую только она одна могла прочесть. И почувствовала, что там рассказывается и моя собственная история. Провела пальцем по росчерку пера под буквами, закрыла тетрадь и захлопнула чемоданчик.

Потом прошла по пустым комнатам, задержалась в отцовском кабинете, где стояли пустые шкафы. Здесь я дождалась прихода Фрэнсиса и здесь отказала ему.

Это было очень трудно сделать: он был хороший человек, привлекательный и честный мужчина. И меня тянуло к нему. Если бы не это, то решение далось бы мне значительно легче.

Он воспринял это хуже, чем я ожидала. Впервые Фрэнсис утратил свое спокойствие, и это меня огорчило.

— Слишком быстро, да? — спросил он. — Элли, пожалуйста, скажи мне это. Наверное, мне следовало бы еще выждать, прежде чем признаться тебе? Но бог мне судья, я больше не могу ждать. Я хочу спросить тебя про тот день, когда мы впервые заговорили с тобой в больнице. Уже тогда я готов был предложить тебе выйти за меня замуж. Неужели ты не почувствовала?

Я молча смотрела на него. Нет, я не почувствовала. Мне даже в голову такое не приходило. И я сказала:

— Фрэнсис, пожалуйста, попытайся меня понять. Мне так трудно. Я не готова стать женой. Мне тридцать один год, и я только что перестала быть дочерью.

— Но я не прошу тебя стать просто женой, я прошу тебя стать моей женой, — сурово сказал он, и я увидела, как ему тяжело. — Дорогая, подойди ко мне. Посмотри на меня. Не уезжай. Я люблю тебя. Послушай, милая…

Я слушала. Я слушала Фрэнсиса, мужчину, которого отец выбрал для меня, и прислушивалась к другим голосам, которые так много наговорили мне за последние месяцы: ко второй миссис де Уинтер, которая мечтала только о том, чтобы сделать своего мужа счастливым; и к Ребекке, которая предупреждала: берегись мужчин, дары приносящих, потому что они потребуют за них плату. И чем больше я их слушала, тем более запутывалась в своих мыслях. Это была настоящая какофония.

Но я уже сделала выбор, и поэтому было бы слабостью отступать. И когда Фрэнсис немного успокоился, а я еще больше утвердилась в своем решении, я отказала ему во второй раз.

Наступило продолжительное молчание. Он отошел от меня, и все у меня в глазах расплылось. Я подумала: сейчас 1951 год. Что случится со мной, куда и к чему я приду во второй половине этого столетия? Тикали часы. Фрэнсис медленно повернулся и посмотрел меня.

— Хорошо, — сказал он наконец. Наверное, он был удивлен. Наверное, он был рассержен. — В таком случае я подожду, а потом снова сделаю тебе предложение, Элли.

— Нет, нет! Не надо. Я могу проявить слабость…

— В этом суть, — сухо продолжил он и вывел меня за руку наружу к детям, которые ждали его в машине. Фрэнсис знал, как я привязалась к ним, так что отчасти решил воспользоваться и этим.

Мальчики поздоровались со мной и побежали в дом. Я слышала детские голоса в доме, которые не раздавались в этих комнатах почти двадцать лет. Слышала их гулкие шаги по полу, не смягченные коврами, я слышала, как они громко засмеялись в спальне. Они распахнули окно и выглянули наружу.

Я тоже посмотрела на море прощальным взглядом, потом застегнула ошейник на шее Баркера и повернулась спиной к своему дому и к этим детям.

Я отправилась на станцию — навстречу моей новой жизни, работать и жить в своей комнатке в Кембридже. Баркер сидел у меня в ногах на заднем сиденье такси. Мы спустились с холма в Керрит, проехали по родным улочкам, но из-за слез я не могла их разглядеть. Коттеджи, гавань и станция моего детства, я могла бы пройти по ней с закрытыми глазами.

Открыв окно, я впустила свежий ветер с моря и почувствовала себя сильнее. А когда мы миновали подъем, откуда открывался вид на Мэндерли, слезы мои уже высохли. Кровь зашумела, радостный восторг охватил меня. И это была очень мощная, пьянящая, как вино, энергия.

Когда мы миновали подъезд к воротам, я наклонилась к водителю.

— Остановитесь здесь, пожалуйста, — попросила я. — На одну секунду.

Я вышла и подбежала к воротам. Солнце играло на листьях, как бриллиант, рассылая блики, и я почувствовала дуновение будущего. Сердце забилось чаще, руки дрожали. Отсюда я не могла видеть море, но сегодня я могла слышать его.

Правильный ли я сделала выбор? Или совершила ошибку? «Ведь это только начало, — подумала я, — и оно принесло мне радость». Первый раз в жизни я не должна была ни перед кем отчитываться. Я не была ни дочерью, ни женой. С этого момента, к худу это или к добру, я полностью определяла свое будущее.

Баркер, стоявший рядом со мной, заскулил, и у него поднялась шерсть на загривке. Я потрепала его, успокаивая, а когда выпрямилась, то увидела, я совершенно в этом уверена, как кто-то двигался ко мне между деревьев. Фигурка была легкой и стремительной, видение длилось лишь одну секунду, всего лишь яркая вспышка света, но она придала мне уверенности.

Последний привет мне — я не сомневалась, что это было именно приветствие, — хотя это могла быть и просто игра воображения.

Я выждала какое-то время и, когда окружающее обрело прежние очертания, вернулась в машину и попросила водителя ехать на станцию.