И вот, напитавшись всем тем, что напубликовали сюрреалисты вкупе с Лотреамоном [Граф Лотреамон — псевдоним, под которым французский поэт Изидор Дюкас (1846–1870) выпустил книгу крайне иррациональных и эксцентричных для своего времени стихотворений в прозе «Песни Мальдорора» (1868–1869), которую сюрреалисты оценивали чрезвычайно высоко, видя в Лотреамоне своего предшественника.] и маркизом де Садом [Сад Донасьен Альфонс Франсуа де, маркиз (1740–1814) — французский писатель, автор скандальных для своего времени эротических книг, от фамилии которого произошло понятие «садизм». Сюрреалисты высоко оценивали его.], я, преисполненный самых лучших, но достаточно иезуитских намерений, вступил в группу, затаив весьма определенный замысел — как можно скорее стать ее главой. И правду сказать, чего это ради я должен испытывать христианские чувства к своему новому отцу Андре Бретону, если я не испытывал таковых и в отношении того, кто произвел меня на свет?

Итак, я принял сюрреализм всецело и полностью, не отвергая ни крови, ни фекалий, которыми его поборники наполняли свои диатрибы. Точно так же, как, читая книги из отцовской библиотеки, я стремился стать совершенным атеистом, теперь я старательно изучал сюрреализм и очень скоро стал единственным «интегральным сюрреалистом». Кончилось это тем, что меня вышвырнули из группы, так как я оказался слишком сюрреалистическим. Приведенные в обоснование этого решения причины, на мой взгляд, были точно того же свойства, что и те, какими объяснялось мое изгнание из семьи. В очередной раз Гала Градива, «Та, что провидит», «Непорочная интуиция», оказалась права. Сегодня я могу утверждать, что из всех моих убеждений только два не могут быть объяснены волей к могуществу: во-первых, вновь обретенная мною в 1949 году вера, а во-вторых, уверенность, что во всем, что касается моего будущего, Гала всегда будет права.

Бретон увидел мою живопись, изобразил возмущение пятнающими ее скатологическими элементами. Меня это удивило. Я делал еще только первые шаги по части г…, что впоследствии с точки зрения психоанализа могло бы быть интерпретировано как счастливое предзнаменование того, что однажды на меня — счастливо! — прольется золотой дождь. Я лукаво пытался убедить сюрреалистов, что эти скатологические элементы могут пойти лишь на пользу движению. Однако я тщетно пытался подкрепить свою правоту ссылками на пищеварительную иконографию всех времен и цивилизаций — на курочку, несущую золотые яйца, на кишечное неистовство Данаи [Даная — в греческой мифологии дочь аргосского царя Акрисия, родившая Персея от Зевса, который сошел на нее в виде золотого дождя. Непонятно, что имеет в виду Дали, говоря о ее «кишечном неистовстве».], на осла, который испражнялся золотом, — никто не желал меня слушать. И тогда я принял решение. Раз они не хотят г…, которое я им предлагаю с такой беззаветной щедростью, я оставлю и все эти сокровища, и все золото себе. Знаменитая анаграмма «Avida Dollars» [Букв. «Алчный до долларов» (исп., англ.). — Примеч. перев.], столь трудолюбиво спустя двадцать лет скомпонованная Бретоном, пророчески вполне могла бы быть придумана уже в ту пору.

Мне хватило недели, проведенной в лоне сюрреалистской группы, чтобы обнаружить, что Гала была права. Некоторая терпимость была проявлена к моим скатологическим элементам. Но зато множество других вещей были объявлены табу. Я столкнулся здесь с теми же самыми запретами, что и у себя в семье. Кровь мне была дозволена. Я мог даже добавить к ней немножко дерьмеца. Но на одно только дерьмо права уже не имел. Мне позволялось изображать половые органы, а вот всякие анальные образы — ни в коем случае. На задний проход тут смотрели крайне недоброжелательно. Достаточно спокойно они относились к лесбиянкам, но не к педерастам. В сновидениях можно было сколько угодно использовать садизм, зонтики и швейные машины […зонтики и швейные машины… — Имеется в виду цитата из Песни 5 «Песен Мальдорора» Лотреамона «встреча зонтика со швейной машиной на анатомическом столе», в которой сюрреалисты увидели один из своих принципов: сочетание несопрягаемых с точки зрения обыденной логики предметов и понятий.], однако любые религиозные элементы, даже чисто мистического характера, воспрещались всем, кроме богохульников. И если ты видел сон о рафаэлевской Мадонне без всяких признаков святотатства, то упоминать об этом просто-напросто запрещалось…

Как я уже говорил, я стал стопроцентным сюрреалистом. Исполненный доброй воли, я решил довести эксперимент до конца со всеми его крайними и противоречивыми последствиями. Я чувствовал, что готов действовать с тем средиземноморским параноидальным лицемерием, на которое, как мне казалось, способен в своей извращенности один я. Важнейшим тогда для меня было совершить как можно больше грехов, хотя я уже восхищался стихами Сан-Хуана де ла Круса [Сан-Хуан де ла Крус (1542–1591) — испанский монах, реформатор ордена кармелитов, богослов, поэт-мистик, канонизирован Католической церковью. Поэзия Сан Хуана де ла Крус, как, впрочем, и вся поэзия испанского золотого века высоко почиталась «поколением 1927 года», к которому принадлежал Лорка и которое так было названо в 1927 году, когда Испания отмечала трехсотлетие со дня смерти выдающегося поэта эпохи барокко Луиса де Гонгоры-и-Арготе (1561–1627).], которые, правда, пока что слышал только из уст Федерико Гарсии Лорки, восторженно декламировавшего их. У меня уже было предчувствие, что когда-нибудь позже проблема религии возникнет в моей жизни. По примеру Блаженного Августина [Блаженный Августин (354–430) — богослов, один из Отцов Западной церкви. До обращения в христианство вел порочную, разгульную жизнь, о чем поведал в своей книге «Исповедь».], распутника, погрязшего в разврате, в оргиях, который молил Бога ниспослать ему веру, я обращался к Небесам, но при этом добавлял: «Только не сразу, не сейчас. Немного позже… потом…» До того как моя жизнь станет тем, чем она является теперь, то есть образцом аскетизма и добродетели, я хотел хотя бы еще минутки три удержать свой иллюзорный сюрреализм полиморфного извращения, точно так же, как спящий жадно цепляется за последние обрывки дионисийского сновидения. Ницшеанский Дионис [Дионис (Вакх) — в греческой мифологии бог плодоносящих сил земли, растительности, вина. Уже в древности как божество хтоническое противопоставлялся Аполлону — богу света, покровителю искусств. В ницшеанской философии и эстетике модерна существовала стойкая оппозиция «дионисийское (темное, стихийное, оргиастическое) — аполлоническое (светлое, духовное)».] сопровождал меня повсюду, словно заботливая кормилица, и вскоре я обнаружил, что он обзавелся женской накладной прической, а на рукаве у него повязка, которую украшает крест-гамада, сиречь свастика. Так что история эта начинала освасти… прошу прощения — освинячиваться, как и многое другое, становящееся уже вполне свинским.

Я никогда не препятствовал своему плодотворному и гибкому воображению использовать самые строгие методы исследования. Они лишь придавали точности моей природной причудливой особости. Так, внутри группы сюрреалистов я каждый день ухитрялся заставить их воспринять хотя бы по одной идее или образу, которые коренным образом противоречили «сюрреалистской направленности». По сути, все, что я им преподносил, шло поперек их устремлений. Они терпеть не могли анусы! Я же хитроумно преподносил им массы старательно замаскированных анусов, по преимуществу анусов коварно макиавеллиевских. Но даже если я создавал какой-нибудь сюрреалистический объект, в котором не был представлен ни один образ подобного рода, все равно символический характер функционирования данного объекта в точности совпадал с функцией заднего прохода. Точно так же чистому и пассивному автоматизму я противопоставлял действенную мысль своего знаменитого параноидально-критического метода анализа. Противостоя восторгам по поводу Матисса [Матисс Анри (1869–1954) — французский живописец, график, один из лидеров фовизма.] и абстракционистских тенденций, я выставлял сверхретроградную и подрывную технику Мейсонье [Мейсонье Эрнст (1815–1891) — французский художник; его картины отличаются великолепным рисунком и тщательной живописной проработкой деталей.]. А чтобы нанести поражение предметам дикарского искусства, я бросал против них сверхцивилизованные объекты стиля модерн, которые мы с Диором [Диор Кристиан (1905–1957) — знаменитый французский модельер, в 1947 году основал собственный дом моды.] коллекционировали и которым суждено было вновь войти в моду под названием «new look» [Новый взгляд (англ.). — Примеч. перев.].

И даже когда Бретон и слышать не хотел про религию, я, само собой разумеется, готовился к изобретению новой, которая была бы одновременно садистской, мазохистской, сновиденческой и параноидальной. Мысль об изобретении своей собственной религии мне подало чтение произведений Огюста Конта [Конт Огюст (1798–1857) — французский философ, один из основоположников философии позитивизма и современной социологии. Предложил создание «новой религии», предполагающей замену «личного бога» культом абстрактного «высшего существа», под которым он подразумевал мистически трактуемое человечество.]. Быть может, группе сюрреалистов удастся то, что не успел завершить философ. Но прежде мне надо было заинтересовать будущего великого жреца нашей религии Андре Бретона мистикой. Я собирался втолковать ему, что, ежели то, что мы защищаем, истинно, нам необходимо добавить к этому некое религиозное, мистическое содержание. Признаюсь, что уже в ту пору я предчувствовал, что мы попросту возвратимся к истине Римской апостольской католической церкви, которая постепенно покоряла меня своим величием. Но на все мои речи Бретон отвечал снисходительной улыбкой и тут же обращался к Фейербаху [Фейербах Людвиг (1804–1872) — немецкий философ-материалист и атеист, объявленный Лениным одним из «трех источников» марксизма.], в философии которого, как мы теперь знаем, были кое-какие выходы к идеализму, но тогда мы об этом и не подозревали.

А пока я читал Огюста Конта, чтобы подвести под свою новую религию солидную базу, Гала из нас двоих проявляла себя как более основательная последовательница позитивизма. Целые дни она проводила у торговцев красками, антикваров и реставраторов картин, покупая для меня кисти, лак и прочие материалы, которые позволят мне в тот день, когда я наконец решусь прекратить наклеивать на свои холсты олеографии и клочки бумаги, писать по-настоящему. Я же, полностью занятый творением собственной далианской космогонии с оплывающими часами, предрекающими дезинтеграцию материи, яичницей-глазуньей на блюде без блюда и ангелически галлюцинативными фосфенами [Фосфены — зрительные ощущения цветовых пятен, возникающие у человека, закрывшего глаза, при механическом воздействии (надавливании) на глазное яблоко.], воспоминаниями об утраченном в момент рождения внутриутробном рае, естественно, и слышать не хотел ни о какой технике живописи. У меня даже времени не было, чтобы все это как следует написать. Мне вполне было достаточно, чтобы зрители поняли, что я имею в виду. Пусть следующее поколение займется завершением и отделкой того, что я сотворил. Гала со мной не соглашалась. Точь-в-точь как мать, уговаривающая ребенка, который отказывается есть, она твердила мне:

— Ну, Дали, ну попробуй эту редкостную вещь. Это жидкая амбра, причем не жженая амбра. Говорят, Вермеер [Вермеер (Вермер) Ян Делфтский (ван Делфт) (1632–1675) — голландский живописец, автор небольших жанровых картин, отличающихся классичностью композиции, тонкостью колорита и живой вибрацией света.], когда писал, пользовался точно такой же.

Я же с недовольным и тоскливым видом пытался отбиться:

— Ну да… Наверно, эта амбра — стоящая штуковина. Но ты же прекрасно знаешь, что у меня просто нет времени вдаваться в подобные мелочи. Я занят совсем другим. У меня грандиозный замысел! Это будет бомба, от которой ошалеют все, а особенно сюрреалисты. И они ничего не смогут мне возразить, потому что я уже два раза видел во сне этого нового Вильгельма Телля! [Телль Вильгельм — герой швейцарской легенды (XIV в.), меткий стрелок из лука. Он отказался поклониться шляпе жестокого императорского наместника Геслера, в наказание за что тот приказал Теллю сбить стрелой яблоко, лежащее на голове его сына. Телль сбил яблоко и следующей стрелой убил Геслера, что послужило сигналом к восстанию швейцарских кантонов против власти Габсбургов, в результате которого четыре кантона обрели независимость. Вильгельм Телль — частый мотив в творчестве Дали, которого он, похоже, смутно воспринимает как некое фрейдистское отождествление отца-детоубийцы.] Само собой, речь идет о Ленине. Я собираюсь написать его с ягодицей в три метра длиной, подпертой костылем. Для этого мне понадобится холст в пять с половиной метров… Я напишу своего Ленина с его лирическим отростком, даже если меня вышвырнут из группы сюрреалистов. В руках он будет держать маленького мальчика, которым буду я. И он будет взирать на меня взором каннибала, а я буду вопить: «Он хочет меня съесть!..»