— А восходительница? — спросила Думаи. — Вы узнали, зачем она явилась под самую зиму?

— Да. — Унора сняла с крючка закипевший чайник. — Ты понимаешь, я не могу открывать ее секретов, но она приняла некое решение и боится, что оно вызовет скандал при дворе. Ей нужно очистить мысли.

— Может, я могла бы утешить ее беседой? По-моему, мы почти одного возраста.

— Ты добра, но она ищет моего совета. — Унора налила кипятка в чашку. — Не заботься о ней, мой воздушный змей. Гора — вся твоя жизнь, и ты нужна ей целиком.

— Да, матушка.

Думаи бросила взгляд на солеходца. По хребту проскребло холодом. Он не только пришел в себя, но уперся взглядом ей в лицо и смотрел так, будто узрел водяного духа.

Унора тоже заметила и напряглась:

— Почтенный незнакомец. — Она, с чашкой в ладонях, встала между ним и дочерью. — Добро пожаловать. Ты в Верхнем храме Квирики, я его дева-служительница.

Неизвестный молчал.

— Горная болезнь… может помутить зрение. Ты меня видишь?

Думаи стало не по себе.

— Я хочу пить, — заговорил наконец.

Голос был низкий и грубый. Унора поднесла чашку к его губам.

— Голова у тебя будет пока совсем легкой, — предупредила она, пока солеходец пил, — и живот теснее обычного.

— Спасибо тебе. — Он утер рот. — Мне снилось, что боги призывают меня с этой горы, но, как видно, я слишком слаб, чтобы ответить на призыв.

— Не твоя слабость, а воля горы не допустила тебя выше.

— Ты добра.

Унора отошла убрать чашку, и больной перевел взгляд на Думаи.

— Кто это? — спросил он.

— Одна из певиц богов.

Думаи ждала, что Унора добавит подробностей, но та молча заваривала свежий имбирь.

— Прошу прощения, — обратился к Думаи незнакомец. — Твое лицо показалось мне знакомым.

Он протер глаза:

— Ты права, дева-служительница, это, должно быть, от горной болезни.

В коридоре скрипнули половицы.

— А вот и Канифа, — обрадовалась Унора. — Он принес тебе одежду.

Она снова обратилась к Думаи:

— Ты поможешь Тироту нарубить еще льда?

Думаи медленно встала, столкнулась в дверях с Канифой и пролетела мимо так, что он невольно оглянулся ей вслед.

— Что тебе снилось?

Думаи не открывала глаз. Она стояла коленями на циновке, распластав ладони по бедрам.

— Опять снилось, что лечу, — сказала она. — Над облаками. Я ждала, что опустится ночь.

— Что сядет солнце и взойдет луна?

— Нет. Там уже была ночь, хоть и безлунная. — Думаи попробовала объяснить по-другому: — Я ждала, когда звезды сойдут с небес. Откуда-то знала, что они должны сойти ко мне.

— Сошли?

— Нет. Никогда они не сходят.

Великая императрица кивнула. Она сидела на подколенной скамеечке, как часто сиживала в холодные месяцы.

Когда-то она, императрица Манаи, была проницательной и любимой — пока неведомая лекарям болезнь не сделала ее хрупкой и не спутала мысли. Когда немочь ее стала явной, ей ничего не оставалось, как отречься в пользу сына, удалившись на гору Ипьеда, чтобы занять пустовавший пост верховной служительницы Сейки.

В горах ее болезнь таинственным образом прошла, но теперь уже обеты воспрещали ей вернуться ко двору. Она и приняла обездоленную, одинокую Унору, когда та с Думаи во чреве пришла в храм просить убежища.

Со времени ее отречения оставленный на троне мальчик стал мужчиной. Император Йороду никогда не посещал храм, хотя матери изредка писал.

Великая императрица смотрела, как дышат в жаровне обломки дерева. Белизна покрывала ее короткие волосы, словно она зачесала в них снег. Думаи мечтала о таких волосах.

— Ты чувствовала, что будет, если звезды не падут? — спросила великая императрица.

Думаи плотнее прижала ладони к бедрам, пытаясь вспомнить. В бесформенной пустоте между дремой и явью ей чудилось, будто пот ее стал серебряным.

— Что-то ужасное, — сказала она. — Далеко внизу лежала черная вода, и в ней — гибель.

Великая императрица пожевала губами, наморщила лоб.

— Я долго размышляла над этими видениями, — сказала она. — Тебя призывает Квирики, Думаи.

— Я стану девой-служительницей? — спросила Думаи. — Вы знаете, что я только того и желаю.

— Это я знаю. — Великая императрица опустила ладонь ей на голову. — Спасибо, что поделилась сновидением. Я буду и впредь размышлять над ними в надежде раскрыть, что они предвещают.

— Я думала, нельзя ли… я хотела бы попросить вашего совета и в другом деле. Это про мою мать.

— Что с ней?

Думаи боролась с собой: не дело дочери сомневаться в родительнице.

— Пустое, — сказала она наконец, — но не так давно она решила не говорить незнакомцу, что я ее дочь. Назвала меня просто певицей богов. Знаю, девы-служительницы обычно бездетны, но… в этом же нет позора.

— Ты говоришь о мужчине, появившемся ночью?

— Да.

Великая императрица, видно, задумалась.

— Унора принесла тебя в мир. Родительская любовь бывает очень разной, Думаи, — сказала она. — Видела ты, как печальники расклевывают себе грудь, чтобы накормить птенцов каплями собственной крови?

Думаи видела. Потому и полюбила печальников так сильно.

— Долг Уноры — от моего лица наставлять и утешать восходителей. Ты к этой роли еще не готова, — говорила великая императрица, — но, узнай они, что ты ее дочь, через тебя они бы искали подходы к ней. Унора не хочет обременять твой разум земным… пока ты не проживешь на горе достаточно долго, чтобы противостоять низменным соблазнам.

— Я живу на горе почти столько же, сколько моя мать. Я никогда с нее не сходила. Разве можно соблазниться тем, чего не видела?

— О том я и говорю.

Думаи задумалась. Мысли, как фигуры на доске, двигались в сознании, выстраиваясь в ровный ряд, не разбитый сомнением.

— Благодарю вас, великая императрица, — сказала она, вставая. — Ваша мудрость открыла мне глаза.

— Хм… доброго сна, Думаи.

Думаи тихо задвинула за собой дверь. В этих покоях у нее всегда делалось легче на душе.

Конечно, великая императрица была права. До рождения Думаи Унора обитала вдали от горы и знала обо всех соблазнах и жестокостях жизни внизу. Вполне понятно, что она хочет укрыть от них Думаи, защитить ее.

Думаи повернулась к выходу из коридора — и вздрогнула, увидев в полумраке женщину.

— Простите, — прозвучал тихий голос. — Я вас напугала?

Незнакомка не шевелилась, сливаясь со стенами в темной накидке, которую храм давал гостям. Будничная одежда только подчеркивала ее лицо — бледное, тонкокостное — под темными волосами, уложенными ракушкой в самую простую из придворных причесок.

— Госпожа моя, — опомнилась Думаи, — простите, но гости в эти покои не допускаются.

Ее большие глаза цветом напомнили Думаи медную монету.

— Извиняюсь. Я искала трапезную и, верно, не туда свернула. Как неосторожно с моей стороны.

— Ничуть. В храме легко заплутать.

Женщина разглядывала ее с откровенным любопытством. Думаи пригнула голову, чтобы хоть отчасти завесить лицо волосами. У всех гостей с земли такая привычка — вглядываться слишком пристально.

— Как я понимаю, вы певица богов, — сказала женщина. — Какая у вас, должно быть, наполненная жизнь.

— Я нахожу ее таковой, моя госпожа.

— Мне самой хотелось увидеть вершину, но, очевидно, я заперта здесь снегами.

— Надеюсь, вы не слишком разочарованы и найдете среди нас покой.

— Благодарю. Много дней я не знала покоя. — Женщина обратила к ней сияющую улыбку. — У вас есть имя?

Думаи никогда не видела таких лиц: одна сторона в точности как другая. Канифа говорил, по этому признаку можно отличить дух бабочки от простой женщины.

Она готова была сказать правду, но вдруг запнулась. Быть может, от взгляда того солеходца в загривке у нее угнездилось беспокойное чувство опасности.

— Унора, — ответила она, доверившись этому чувству. — А вы, моя госпожа?

— Никея.

— Прошу вас, следуйте за мной. Я как раз шла в трапезную.

— Спасибо вам, Унора. — Никея резко отвернулась к дверям. — Вы слишком добры к бедной гостье.

Они спустились по лестнице, прошли по коридору, где половицы поскрипывали под мягкими туфлями. Никея смотрела на все с нескрываемым любопытством. Думаи ждала, что гостья замкнется в мыслях о своих придворных заботах, но та была воплощением непринужденности.

— Я слышала, давшие обет служения в этом храме не едят даров моря, — заметила она. — Это правда?

— Да. Мы верим, что морем владеет род драконов, и не смеем есть принадлежащего им.

— Даже соли? — Женщина тихонько засмеялась. — Можно ли прожить без соли?

— Соль нам присылают лакустринские купцы из Гинуры. Там ее добывают в соляных колодцах на суше.

— А жемчуга, ракушки?

— Раковины можно найти и на берегу, — напомнила Думаи. — Восходители часто оставляют их на вершине в дар великому Квирики.

— Так вы считаете императора и его двор, в том числе меня, ворами? Мы ведь едим дары моря.

Думаи потупила взгляд. Она уже запуталась одной ногой в тенетах.

— Я не то имела в виду, моя госпожа. Каждый служит богам наилучшим, по собственному разумению, способом.