— Знаю, — вздохнула Унора. — Осипа сказала, что это ты меня нашла. Спасибо тебе.

Она осторожно надавила пальцем синяк, пробуя, глубоко ли уходит кровоподтек.

— Я, должно быть, споткнулась.

— Но зачем ушли в темноту даже без теплой одежды?

— По глупости, — устало ответила она. — Я перепугалась, Думаи. Вспомнила ту бурю, когда ты отморозила пальцы, и сколько погибло в горах той ночью. Не хотела больше никого терять.

— Чтобы выжить, надо соблюдать правила, — звенящим голосом напомнила Думаи. — Вы сами меня учили.

— Знаю. — Унора вздохнула. — Думаи, как ты смотришь на то, чтобы сменить храм?

— Что? — нахмурилась она.

— В южных горах прекрасные храмы. Или можно уйти на запад, на побережье, — лихорадочно уговаривала Унора. — Разве тебе не хотелось бы поплавать в море, мой воздушный змей? И увидеть мир?

— Мне довольно нашего дома, — беспокойно отозвалась Думаи. — Мама, ты устала, больна. Ты не знаешь, о чем говоришь.

Она замолчала, потому что Канифа сдвинул дверную створку. Лоб у него был потным.

— Дама Купоза отбыла.

Унора — без кровинки в лице — уставилась на него:

— Она тоже… — Унора села, протянула дрожащую руку. — Когда?

— С восходом Тироту пошел их будить и обнаружил следы. Я прибежал, как только…

— Остановите ее! — рявкнула Унора так, что Думаи вся сжалась от неожиданности. — Идите по следам.

Заметив, как ошеломленно переглядываются Думаи с Канифой, она сквозь зубы проговорила:

— Канифа, ты ее догонишь. Ты у нас самый быстрый и сильный. Что бы она ни говорила, верни эту женщину. Не дай ей добраться до Антумы.

Канифе ничего не оставалось, как выйти. Думаи хотела пойти за ним, но Унора стальными пальцами ухватила ее за локоть.

— Канифа справится сам, — уже спокойнее сказала она. — Ты побудь со мной, Думаи.

К вечеру Канифа не вернулся, но Думаи понимала, что он мог заночевать в горном селении. Не так он глуп, чтоб в темноте карабкаться по ступеням.

Дожидаясь его, она заботилась о матери: приносила поесть, обкладывала льдом лодыжку. Унора почти не шевелилась и еще меньше говорила. При каждом ударе ветра в ставни, при каждом мирном поскрипывании досок храма она распахивала глаза, вглядываясь в дверь из коридора.

Наконец она задремала, но морщины на лбу не разгладились и во сне. Когда вошел Тироту с подогретым вином, Думаи шепнула ему:

— Ты не пошлешь завтра в селение узнать, там ли Канифа?

— Конечно, — ответил Тироту. — Ничего с ним не случится, Думаи. Не волнуйся.

— Постараюсь.

Тироту задвинул за собой дверь, а Думаи прилегла к матери, гадая, зачем ей понадобилось силой возвращать гостью в храм — и как она думает ее здесь удержать.

Заря следующего дня была как лед — холодной и ясной. Поднимаясь на открытый помост, Думаи заметила, что снег оседает и с обмерзших карнизов каплет вода. Странное дело для темной половины года.

Она долго разглядывала склоны. Наконец высмотрела в снегу крошечную фигурку и вздохнула свободнее. Канифа возвращался.

И возвращался один.

Когда Думаи вошла в верхние палаты, Унора уже не спала.

— Думаи, я бы хотела сегодня помыться. — Она попробовала перенести вес на поврежденную лодыжку, поморщилась. — Вернулись они?

Если сказать, она разволнуется.

— Пока нет. — Думаи обняла мать за пояс. — Обопрись на меня, мама.

Они выбрались наружу. У горячего источника Унора остановилась, морщины на лбу стали глубже. Думаи помогла ей раздеться и шагнуть в прудик.

— Спасибо, — забормотала Унора. — Прости, я… не в себе. Голова распухла от мыслей.

— Облака, бывает, тоже распухают. А потом проливаются дождем. — Думаи поцеловала ее в макушку. — Крикни, когда захочешь выйти.

Пока Унора грелась, Думаи вернулась на помост, съежилась под ветром. Фигурка внизу скрылась из виду — Канифа поднимался по лестнице к первой вершине.

Тишину разорвал пронзительный крик — Думаи развернулась на голос. От ключа поднимался пар — слишком сильный, как от выкипающего горшка.

Вода бурлила и плевалась. Пока Думаи добежала, Унора уже выползла из пруда — мокрая, ошпаренная, она мучительно стонала. Думаи оттащила ее подальше от горячего ключа и обжигающего лицо пара.

— Матушка, — ахнула она, сорвала с себя плащ, завернула Унору. — Тише, тише, я с тобой.

Унора дрожала от боли. Думаи рассмотрела, как обожжена ее кожа — ниже пояса совсем багровая.

— Он… однажды кипел, — тяжело дыша, проговорила Унора. — Сотни лет назад. С тех пор никогда.

Обе уставились на пузырящуюся воду.

— Надо остудить ожоги. — Теперь Думаи обращалась не столько к задыхающейся матери, сколько к самой себе. — В ледяной пруд. Скорей.

Унора повиновалась, задвигала ошпаренными ногами, понимая, что медлить нельзя. Пока они ковыляли по снегу, у Думаи из мельтешения мыслей в голове выделилась одна: с тех пор как госпожа Никея взошла на гору, все идет не так.

Она помогла матери сесть на берегу ледяного пруда.

— Слишком холодный, — выдавила Унора. — Надо немножко подогреть.

Думаи бросилась за горшком и огнивом. Выкопав у воды ямку для костра, она подожгла растопку. Руки даже в страхе твердо помнили свое дело. Когда костерок затрещал, она наполнила горшок водой из пруда и, подогрев так, чтобы можно было терпеть, отнесла к Уноре.

— Не шевелись, — попросила она.

Когда она плеснула водой на воспаленную кожу, Унора сжалась, на шее вздулись жилы.

— Думаи?

Она резко повернула голову. В снегу стоял Канифа, таращил глаза на обеих: на обомлевшую, потрясенную Унору и поливающую ее из горшка Думаи. Щеки у него разрумянились на подъеме, к ним прилипли растрепавшиеся волосинки. Думаи не помнила, чтобы кто другой так быстро одолевал ступени.

Должно быть, бегом бежал.

— Что случилось? — Он опустился на колени. — Унора…

— Ключ, он… — Думаи увидела его лицо и осеклась. — Что?

Канифа сглотнул.

— Надо готовиться, — сказал он, глядя в пустоту между женщинами. Унора смотрела не мигая, но губы у нее дрожали. — Сюда идет император Йороду. Вот-вот будет здесь.

10

Запад

Глориан старалась как можно чаще бывать с отцом, купалась в его внимании. Он находил для нее время по утрам, когда они вместе завтракали у него на балконе, и за ужином, когда ей доставалось почетное место с ним рядом. Она опасалась, что лопнет от счастья.

Шли дни. Гости, собравшиеся на Вверение, разъезжались по своим странам и провинциям. Карментцы уехали последними. Накануне Сабран пригласила их еще раз отобедать с королевским семейством и Советом Добродетелей.

В Старом зале в полдень было сумрачно — от солнца закрыли ставни. Глориан управлялась с говяжьим пирогом, а отец рассказывал ей о недавних приключениях. Он, как почти все хротцы, был изумительным рассказчиком. Как бы ей хотелось провести с ним всю жизнь: купаться среди снегов, испытывать силу, охотиться в свете северного сияния.

Он до сих пор набрасывался на еду, точно голодный медведь. За разговором отрывал свиные и гусиные ножки, капал на все салом и медом, не забывал и ей на тарелку подкладывать. Глориан с малолетства знала, что воин должен хорошо питаться.

— Расскажи про своих ухажеров, — попросил он на неуклюжем инисском. — Магнауста Ваттена приметила?

— Это который? — покосилась на него Глориан.

Отец раскатисто захохотал:

— Стало быть, не по душе пришелся. — Он шумно отхлебнул из кубка. — Старший сынок Гериона Ваттенварга. Мне говорили, он начитан и благочестив и глаза красивые, серые.

Когда Глориан фыркнула, он склонился к ней поближе:

— Ага, я вижу, пора мне вострить топор.

Она ухмыльнулась.

— Расскажи, чем он тебя обидел.

— По-моему, посади на мое место нарядную куклу, он бы не заметил разницы. — При этих словах отец нахмурился, а Глориан добавила: — И Ментендон не любит, а ведь ему править этой страной.

Бардольт крякнул.

— Обычное дело у Ваттенов. Они созданы грабить города, а не править ими. — Он осушил чашу. — Гордецы они в своем Бригстаде. Он должен был выказать тебе больше почтения.

Магнауст уже вернулся к отцу. Глориан сомневалась, вспомнит ли он ее. И надеялась, что не вспомнит.

— Ну-ну. — Бардольт подтолкнул ее локтем, Глориан вымученно улыбнулась. — Выпьем за тебя, дочка.

Он дал знак своему кравчему, и юноша подошел наполнить кубок.

— Глориан, это Вулферт Гленн. Я решил, пора ему навестить родные места.

— Принцесса, — изящно склонился перед ней кравчий. — Какая честь!

Глориан узнала его по голосу: парень, с которым столкнулась на галерее. Он, как вся дружина ее отца, носил под кожаной накидкой кольчужную рубаху, обувался в сапоги до колен и не снимал с пояса боевой нож с костяной рукоятью.

Теперь, при свете, она его лучше разглядела. Густые кудри темные, почти черные. Для дружинника он был слишком коротко острижен, локоны не доставали даже до плеч. Глаза большие, тоже темные, и кожа смуглая, теплого золотистого оттенка.

Ростом он не равнялся с ее отцом — с ним никто не равнялся, — но превосходил Глориан, а это было немало. Они с матерью возвышались почти над всеми придворными.