Над храмом прозвучал странный крик печальника. Как первый всхлип собравшегося плакать младенца — ик-ик-ик…
— Манаи, он знает? — шептала Унора.
Ик-ик-ик…
Унору трясло так сильно, что дрожь передавалась Думаи через постель.
— Тот солеходец, — догадалась Унора; она села. — Еще есть время. Канифа уведет ее с горы. По соляному тракту они доберутся до побережья…
— Унора, там стража, — сказала великая императрица. — На лестнице и вдоль прохода. Йороду знал, что ты подумаешь о побеге.
Думаи упрямо притворялась спящей, но все тело ее напряглось до мурашек в плечах.
— Пойду к нему, — слабо выговорила Унора. — Ноги у меня…
— Я тебе помогу, сколько выдержат мои.
Шорох, скрип половиц. Думаи выждала и двинулась следом за матерью и великой императрицей.
Была, верно, глубокая ночь. Каждый раз, как лампадка скрывалась за поворотом, она дожидалась, пока не погаснет отблеск, и только потом продолжала путь. Когда Унора останавливалась передохнуть, Думаи тоже замирала, и сердце у нее звенело колоколом.
Наконец великая императрица вывела Унору по снегу к главному входу во внутренние покои. Его охраняли два стражника. Думаи, скрываясь от их глаз, прижалась у дверного проема.
«Канифа уведет ее с горы. По соляному тракту до побережья…»
Мать замыслила ее побег. Ни о чем другом Думаи думать не могла, во рту пересохло, голову туманил ужас. Пожалуй, они с Канифой сумели бы спуститься по восточному склону и уйти…
При обычных обстоятельствах мать ни за что не одобрила бы такого риска. И куда они пойдут дальше — двое детей священной горы?
Был способ увидеть и подслушать, что происходит в покоях. Канифа случайно открыл его совсем юнцом. Стукнул по полке, и с потолка спустилась лесенка, явив тесный ход. Должно быть, в прежние времена в храме подглядывали из него за гостями, чтобы узнавать о событиях при дворе.
Думаи опустила лесенку и влезла под потолок. Бесшумно сдвинула стенную панель — окошко во внутренние покои. Света там почти не было, она едва различила две тени.
— …делились всем. Я впервые узнал, как бывает, когда тебя понимают. Замечают.
Голос у императора Сейки был тихий, мерный. Думаи придвинулась к самому окошку.
— Я так долго гадал, откуда ты. Сипво всегда считала тебя духом, — говорил он. — Но, видя тебя теперь, в преклонных годах, я, кажется, понимаю. Ты — его пропавшая дочь, дочь Сагурези, моего первого речного хозяина. Ты пришла ко двору, чтобы найти его?
— Я хотел научиться у него орошать поля. Знай я, кто ты, спросила бы, куда его сослали. — Унора помолчала. — Он еще жив?
— Нет. Умер в изгнании.
Молчание было живым, живым и полным страдания.
— Тогда я попрошу тебя о другой услуге, Йороду, — сказала Унора. — Покинь этот храм. Пусть наша зима останется счастливым воспоминанием. Сном.
Думаи нахмурилась. Ее мать дерзнула назвать императора по имени?
— Да, сном, — едва ли не холодно ответил он. — Мне сказали, ты назвала ее Думаи.
Имя крючком вонзилось ей в горло.
— Думаи, — повторил он. — Поэты зовут так мимолетное видение, слишком скоро оборвавшийся сон. Подобающее имя для дочери императорского дома. Ты решила уделить ей каплю ее наследства — и все же двадцать семь лет скрывала ее от меня.
— Как же не скрывать?
— Ты могла остаться. Вы обе могли остаться.
— Чем была моя жизнь при дворе? — с горечью спросила Унора.
«Ты никогда не бывала при дворе! — в отчаянии мысленно возразила ей Думаи. — Ты пришла на гору с моря, ты сама говорила. И принесла меня в себе!»
— Какое место заняла бы там дочь изгнанника и ее дитя?
— Наивысшее. — В его голосе билась боль. — Я бы сделал тебя первой императрицей.
— Тебе бы ни за что не позволили. И все же я ушла, спасая Думаи. Нам обеим было опасно оставаться.
— Тебе угрожали?
У Думаи кружилась голова. Слова уже нарисовали перед ней картину, но она не могла оказаться правдивой.
«Подобающее имя для дочери императорского дома».
— Того, кто побывал здесь под видом солеходца, зовут Эпабо, — сказал император Йороду. — Он — один из немногих, кому я доверяю. Он не искал здесь тебя, хотя искал тебя много лет по моему повелению. Сюда же он пришел за подсылом от речного хозяина.
— За той молодой женщиной, Никеей?
— Да. Мы полагали, что клан Купоза шпионит за моей матерью. Никея вернулась ко двору вскоре после Эпабо. Она тебя видела, Унора?
— Лицо — нет. Я была под вуалью.
— А Думаи она могла видеть?
Унора молчала.
— Теперь ей слишком опасно здесь оставаться, — сказал император. — Есть только одно место, где она…
— Думаи, — тихо позвали сзади.
Думаи вздрогнула от неожиданности, сердце глухо стукнуло.
— Великая императрица, — шепнула она, глядя сквозь тень в осунувшееся лицо, — как вы…
— Дитя, я жила в этом храме, когда ты еще не родилась, — мягко ответила та, — и не так еще стара, чтобы не подняться по лестнице.
Ладонью она прикрывала лампу, чтобы свет их не выдал.
— Его величество собирался призвать тебя завтра… но, думаю, почему бы тебе не явиться сейчас. Ты согласна?
Думаи сглотнула.
Великая императрица вела ее к двери, как на заклание. Вслед за ней Думаи шагнула в величественный полумрак внутренних покоев, окружавший колоссальное изваяние великого Квирики. На спине у него безмятежно стояла босыми ногами Снежная дева. Позолота и вделанные в кожу зеркала отражали мягкое сияние масляных лампад.
Унора встала. Встретив ее взгляд, Думаи подумала, что впервые видит мать в таком страхе. Так она не боялась даже в ночь снежной бури, когда обе они чуть не лишились жизни.
— Ваше величество, — устало заговорила великая императрица, — я привела кое-кого с вами познакомиться.
Унора закрыла глаза, но слезы протекли из-под век. За ее спиной перед золоченой ширмой стоял мужчина.
— Подойди. — На сей раз в его голосе слышалась робость. — Прошу тебя, выйди на свет.
Думаи долго не могла вспомнить, как переставлять ноги. Она заставила себя сделать шаг, упала на колени и коснулась лбом пола, как склонялась в молитве.
— Встань.
Она, не поднимая глаз, повиновалась. Он пальцем взял ее за подбородок, поднял к себе лицо. Думаи взглянула — и, увидев его перед собой, похолодела до самых костей.
Думаи смотрела в свои глаза. И видела свои черты, словно отраженные в тусклом зеркале.
— Дочь моя, — тяжело произнес император Сейки, — как долго я ждал нашей встречи.
13
— Сию пропала.
Эсбар не успела раскрыть объятия, как Тунува бросилась ей на грудь.
— Тише, Тува. Ничего. — Эсбар взяла в сильные ладони ее лицо. — Кто знает?
— Только я и Нин.
— Хорошо. Я извещу Сагул — теперь уж выбирать не приходится, — и, если она даст согласие, мы с тобой вернем Сию. Нам нельзя ее потерять. — Она говорила спокойно и твердо. — Ты мне веришь?
Тунува отдалась ее поддержке, постаралась сдержать дрожь.
— Да, — выдохнула она. — Да, я тебе верю.
Эсбар поцеловала ее и удалилась.
Тунува опустилась на кровать. Ихневмоны, каждый со своей стороны, тыкались в нее мордами, делились теплом, будто утешали своих щенят.
«Тува, они не вернулись».
Настоящее выскальзывало из рук. Ее обступили воспоминания о самом тяжелом дне жизни — том дне, когда она потеряла их, — слишком сильные, чтобы отпустить: мед и кровь, тело, лес. Нинуру лежала под дождем рядом с ней, не хотела уходить, пока она не встанет. Эсбар пыталась утешить ее, бросающую в ночь рыдания. Живот подруги раздувался от семени, готового расцвести в Сию.
«Ты не виновата. Ты ничего не могла сделать».
— Тува…
Она вскинулась, увидела копающуюся в сундуке Эсбар.
— Я все объяснила Сагул. Выезжаем сейчас же, — сказала она Тунуве. — Через Эрсир. Если они ушли дальше, нам понадобятся лошади.
— Лошади медленные, — вставила Нинуру. — И глупые.
— Глупые, — поддержала Йеда.
— Я знаю, мои сладкие, но тугоумные западники стали бы пялить на вас глаза. К северу от Хармарского прохода ихневмонов не видели — как, кстати сказать, и магов. — Эсбар стянула с себя одежду, отбросила ее в угол. — Сию не говорила, из какого порта они собирались отплыть?
— Из Садирра, — ответила Тунува, споткнувшись на северянском названии. — Ты дорогу знаешь?
— Нет, конечно. — Эсбар накинула на себя длинную рубаху. — Но знаю, кто знает.
Тунува прошла в свою солнечную комнату, перебрала одежду, выбирая такую, чтобы сойти за торговку солью. Некогда было проваливаться в прошлое. Сию с каждой минутой уходила все дальше.
Она надела подштанники и штаны, перепоясала белую тунику и нашла плащ, подбитый овчиной, — ночи в пустыне холодные, зимой проймут даже магичек. Она заправила штанины в сапоги для верховой езды и добавила к дорожному наряду эрсирскую капару, чтобы защитить лицо от песка. Уложила в мешок полотно и мох, свежие жевательные палочки и постель, седельные фляги. Оружие выбрала любимое — раскладное копье собственного изобретения.
Они с Нинуру прошли под корнями смоковницы. Эсбар уже ждала у входа, с ней — заседланная Йеда.