— Да-да, желаю послушать про легендарную Регни Аскрдальскую, — подхватил Роланд. — Правда, что она прострелила глаз усомнившемуся в ее меткости?

— Неправда. — Вольф пригубил вина. — Однако она основательно пнула его в пестик, тем доказав, что попадет и в самую крошечную мишень.

Позже, среди ночи, он лежал без сна и вслушивался.

Мальчишкой ему иногда чудилось в лангартской темноте постукивание. Оно звучало каждое лето. Роланд сказал, что тоже слышал этот звук и знает, кто его издает.

«Это Лесная хозяйка постукивает в окна, подбираясь к детям».

Кто она такая, никто не ведал, говорили только, что она ходила некогда по острову под названием Иниска. Она видела глазами зверей и птиц, поджидала забывающих помолиться и оттого утративших защиту Халгалланта. Таким она заклеивала рот и утаскивала в темный лес.

Тик-тик. Тик-тик.

Когда Вулф намочил постель, благородный Эдрик усадил его к себе на колени и объяснил, что в стропилах водятся жуки-смертники, которых так зовут за то, что они все лето стучат твердыми лбами по дереву, разгоняя тишину в час бдения. И сейчас, осенью, они тоже стучали.

Вулф перевернулся, закрыл ухо ладонью. Ему семь лет, и ведьма подбирается, чтобы утащить его на погибель. Он слышал стук ее когтей, под которыми засохли кровь и древесный сок.

Тик-тик. Тик-тик.

Вулф разлепил глаза. Волоски на руках встали дыбом. Он уже не ребенок, он не станет ждать, обливаясь холодным потом. Он посмотрит в лицо старому страху.

Свеча у кровати стекла в восковую лужицу. Накинув на плечи одеяло, он засветил другую, вышел с ней в коридор и прошел к окну, смотрящему на Дебри.

При свете полной луны он увидел их — кривые, безъязыкие, древние, как сам остров, полчища деревьев. Дуплистые от времени стволы, орешник и граб, ольха и мушмула, корзинный вяз, и рябина, и тис, березы, буки, ломкая ветла, терновник, и бересклет, и крепкий дуб — нет только боярышника. Боярышник извели столетия назад. Святой приказал вырубать его, чтобы покончить со старыми обычаями инисцев, поклонявшихся его деревьям и приносивших им, точно богам, жестокие кровавые жертвы.

Вулф поднял свечу. Ее огонек осветил ему лицо, отражение наложилось на деревья за стеклом, подарив им глаза. Он смотрел на дебри, и дебри смотрели на него. Слепые, всевидящие. Бездушные, вечные, живые.

Он слышал — он поклялся бы, что слышал зов ведьмы: «Вернись ко мне, дитя лесов. Вернись домой».

16

Восток

Гора Ипьеда была молчалива, как луна. Думаи смотрела на звезды с крыши храма.

Сотни раз в такие ясные ночи рядом с ней сидел Канифа. Она нередко задремывала, потом просыпалась, укрытая его мехами, и чувствовала рядом его надежное тепло.

Он пришел на гору, когда ей было десять лет. Семнадцать лет дружбы, семнадцать лет они виделись каждый день. Ей было страшно думать о расставании.

Одиночество стало невыносимым. Она нырнула в окно, и ноги сами привели ее к знакомой двери. Когда Думаи отодвинула створку, Унора подняла простреленные красными жилками глаза.

— Думаи. — Мать утерла лицо. — Тебе надо поспать.

— Хочется, чтобы эта последняя ночь тянулась подольше.

Унора смотрела на преклонившую колени дочь:

— Ты когда-нибудь сможешь меня простить?

— Нечего прощать. Мне больно от твоей лжи, но ты лгала, чтобы меня защитить. Даже своим воздушным змеем назвала, чтобы научить никогда не заглядываться вниз.

— Этот самый совет и сделал тебя беззащитной, — покачала головой Унора. — Надо было рассказать тебе о дворе. Он отправит тебя жить с волками, а своих когтей ты не отрастила.

— Когтей и у тебя не было. Ты женщина, а не волк.

Унора выдавила слабую улыбку:

— Знаешь, на первом году твоей жизни я почти не спала. В те дни все время боялась, что ты тут простынешь, что тебе не хватит молока. Я ставила твою колыбель поближе к себе, чтобы слышать, как ты дышишь. Мой мир держался на тебе, и все в этом мире грозило отнять тебя.

Думаи тронула ее ладони. Они всегда были холодными, будто мать стала частью этой горы.

— Однажды ночью великая императрица взялась присмотреть за тобой, чтобы я могла отдохнуть. Я всю ночь прорыдала от ужаса, — негромко рассказывала Унора. — Наутро твоя бабушка положила тебя мне на руки, и ты мне улыбнулась. С тех пор я спала спокойнее. Я научилась отпускать тебя побегать и поиграть. Но в конечном счете я все же допустила, чтобы мир пришел за тобой.

Она закрыла глаза.

— Мне так жаль, Думаи.

— Гора Ипьеда научила меня выживать. Я любила здешнюю жизнь. И эту жизнь дала мне ты, мама, — твердо сказала Думаи. — Но если мне надо уйти, почему тебе не спуститься со мной?

Унора обняла ладонями ее щеки:

— Они найдут способ использовать меня против тебя и твоего отца. Мне придется остаться с твоей бабушкой и молить великого Квирики о спасении моего дитяти. — Она коснулась лбом ее лба. — Прошу тебя, мой воздушный змей, береги себя. Пожалуйста, долети снова ко мне — когда-нибудь.

До рассвета ее разбудила гладящая волосы рука. Мать стояла рядом, уже в дневной одежде:

— Пора.

Унора говорила тихо и хрипло, под ее глазами лежали глубокие тени. Думаи, прежде чем встать, долго смотрела в потолок.

Она оделась тепло и просто, как всегда. С тусклой лампадкой спустилась вслед за матерью по ступеням к поджидавшему снежному паланкину, запряженному тягловым волом. Носилки сопровождали шестеро крестьян, готовых, если понадобится, подхватить их на руки. Второй паланкин, стоявший впереди, был уже заперт, готов.

— Внучка, — строго проговорила великая императрица, — тебя доставят в дом племянницы моего покойного супруга, госпожи Тапоро. Ей я доверяю. Когда ты будешь готова, по городу распустят слухи о королевском шествии, и тебя перенесут во дворец.

В тот дворец, что всю жизнь представлялся ей далеким светочем. Думаи задумалась, так ли он велик на самом деле.

— Речной хозяин Купоза па Фотая сейчас отсутствует. Он был регентом при твоем отце, — рассказывала великая императрица. — Он, как глава клана Купоза, будет самым грозным твоим противником — его обаяние не уступает его проницательности и честолюбию. Берегись его.

Думаи, чувствуя себя выслушивающим приказ солдатом, только и сумела кивнуть.

— У тебя найдутся союзники. Не так много, как у них, но и ты не одинока. — Великая императрица кивнула на второй паланкин. — Осипа будет среди твоих личных прислужниц.

— Для нее это опасно!

— Моя старинная подруга всегда недолюбливала гору. Опасность велика, но она заверила меня, что предпочтет умереть, стоя на твердой земле. И еще один человек предложил тебе свою службу, — добавила она. — Его величество согласился принять Канифу в дворцовую гвардию. Он прибудет ко двору весной, так что Купоза не заподозрят его принадлежности к храму.

Думаи забегала глазами от лица к лицу.

— Нет, — сказала она. — Ему нельзя. Лазутчица Купоза его видела.

— И ты думаешь, запомнила? — подняла брови великая императрица. — Может, да, а может, и нет. В любом случае он хочет защищать тебя от теней.

— Канифа, — позвала Думаи. — Можно мне поговорить с тобой наедине?

Великая императрица далеко не сразу наклонила голову. Думаи отошла немного, и Канифа последовал за ней.

Он всего раз покидал гору, чтобы побывать на Костяной тропе Исунки — в святилище, выстроенном внутри рогатого драконьего черепа. Каменную мостовую, уложенную вдоль его ребер, вечно затягивал туман. То было чудо Сейки, память богов.

Думаи ждала, что он вернется счастливым. А он сбил ноги и долго был не в себе от увиденного на земле. Он так же врос корнями в гору, как гора — в землю.

Отойдя так, чтобы их не могли услышать, Думаи повернулась к нему:

— Кан, ты не создан для жизни при дворе.

— А ты создана? — Он скрестил руки. — Осипу там знают. Меня — нет. Я, гвардеец, смогу бывать повсюду. И меня обучат держать копье, так что я сумею тебя защитить.

— Певцы богов не сражаются.

— И править им не положено. — Он запустил руку под стеганый плащ. — Помнишь наше обещание, Маи?

Он вложил что-то ей в руку. Прядь веревки — той, что всегда связывала их друг с другом.

— Значит, вместе. — Думаи вздохнула, покорившись. — Будем надеяться на мягкое приземление.

Канифа привлек ее к себе:

— Скоро увидимся, принцесса Думаи.

— Надеюсь, ты не станешь кланяться мне при встрече?

— Придется. Но я не против.

Унора ждала ее у снежного паланкина. Она крепко обняла дочь.

— Я, когда жила во дворце, — шепнула она ей на ухо, — танцевала каждое утро, даже на снегу. Тогда твой отец меня и увидел.

Думаи прижалась щекой к ее плечу:

— Каждое утро, встречая рассвет, я стану обращать взгляд на дворец Антумы.

— А я буду смотреть на гору Ипьеда. Каждый день, пока мы снова не увидимся.

Они цеплялись друг за друга. Почувствовав, что мать дрожит, Думаи крепче прижала ее к себе. У нее болело в груди.

Когда Унора отступила назад, Канифа оказался рядом, поддержал ее. И великая императрица тоже. Думаи позволила себе еще один взгляд на третью вершину — на далекий отблеск пика, золотой памятник ее мечтам, — и нырнула в темноту паланкина.