В животе будто стяг трепетал на ветру. Ловя слухом малейшие признаки жизни, он сделал еще шаг — звон шипов на подошвах показался слишком громким. Густой острый запах обжег горло и стеснил грудь.

Священника — ни следа. В глубине пещеры холод уступил место сухому теплу. Он искал глазами кровь, дважды чуть не вывихнул лодыжку. За поворотом открылась новая тесная пещерка. С пола и потолка торчали блестящие базальтовые клыки, и Вулфу на миг почудилось, что он стоит на губе кошмарной пасти.

Поначалу он принял их за камни — только не бывает у камней таких схожих очертаний. Они жались друг к другу — темные, рябые от щербин. Он как во сне прошел к ним. Загривок взмок, пот стекал по щекам. Ближайшее доходило ему до грудины. Подчинившись какому-то внутреннему толчку, Вулф снял перчатку и коснулся поверхности голой рукой. Шершавый камень ободрал кожу и обжег, словно раскаленная печь. В дрожащие пальцы хлынули ощущения — могучий бурлящий поток: вожделение, страх и, сильнее всего, невообразимое отвращение. То, чего он коснулся, не должно было существовать на свете. Оно было не от мира сего.

А потом оно треснуло.

Вулф отпрянул. По камню прошли тонкие, как волос, линии, засветились красным, из них ударили струйки пара.

Он искал в пустой звенящей голове объяснений. Должно быть, эта пещера каким-то образом соединяется с горой Ужаса, сливается с ее огнем. Вглядываясь в тлеющие трещины, он чуял запах извести и чего-то другого — мерзкого, тошнотворного.

— Вулф!

Оклик вывел его из оцепенения. Он отступил от дымящегося камня, дрожа, вырвался на свет, под отрезвляющий холод ледяного потока.

Саума сидела в седле, рядом были Регни, Трит и исхудавшая женщина в мехах, с волосами и кожей цвета бледного тумана.

— Вулф, что ты там нашел? — спросил Трит.

Он попытался ответить. Надо было как-то объяснить, что он увидел, учуял, ощутил в той темноте.

— За мной, — приказала Регни. Иссин сзади обнимала ее за пояс. — Возвращаемся в Солнотт.

Откуда-то сверху, перепугав лошадей, долетел ужасный крик. Промокший насквозь Вулф пригнулся в седле, и все пятеро вихрем пронеслись по расщелине — прочь от Офандаута.

25

Юг

Горы окружали Нзену со всех сторон. Прохожий на ее мраморных улицах ощущал себя в ладонях великана: красные Господни Клинки поднимались, словно пальцы, отбрасывая на закате семь теней.

Тунува стояла на затененной крыше над усадьбой Абасо — одним из множества прогулочных садов города. Внизу текла река Лаза, питавшая колодцы и общие бани. Шла торговля фруктовым льдом, благовониями и цветами; люди спасались от жары под прославленным бронзовым фонтаном Абасо — верховного божества вод, врага и возлюбленного Вашту.

Она готова была увидеть на лицах тревогу: кому, если не лазийцам, сознавать, какую угрозу несет гора Ужаса, однако жители Нзены, казалось, беззаботно наслаждались летними деньками. Должно быть, из-за их правителя Кедико Онйеню. Настоятельница письмом известила его об опасности, но Кедико не счел нужным ничего предпринять.

Его защитницей уже двадцать лет была Гашан Янудин. С ней в первую очередь и собиралась переговорить Тунува.

Она заложила за ухо колечко волос. В прошлом кое-кто из южных правителей даровал обители прекрасные дома, которые Сагул прозвала «апельсиновыми». Из них этот больше всего полюбился Эсбар — она наслаждалась оглушительным гомоном лазийской столицы, кипением жизни, — между тем как Тунува мечтала об одиноком домике в Румелабаре с видом на пустыню, огромной библиотекой и несколькими тихими рощицами сладкого лимона.

Она, прищурясь, взглянула на солнце. Его затянула сухая дымка, пригасила лучи. Туман висел уже не первый месяц, редел ночами, но не исчезал. В Лазии каждый год наступали месяцы, когда восточные ветры приносили пыль пустыни Бурла, но никогда дымка не держалась так долго. И не бывала столь темной.

— Госпожа?

Тунува опустила взгляд на молодую женщину. Ее черная рубаха была, по летнему времени, без рукавов; кожаная накидка перехвачена в поясе и расшита селинийскими узорами. Все это в совокупности с золотом в прическе говорило, что девица явилась из дворца.

— Пусть тень цветущего дерева подарит тебе отдых, — выкрикнула она обычное полуденное приветствие. — Верховный правитель готов тебя принять.

Тунува кивнула и спустилась вниз, оставив Хидат точить топор на балкончике. Они давно поняли, что Кедико Онйеню предпочитает принимать гостей по одному.

Несмотря на потускневшее под пыльной маской солнце, земля дышала жаром, как только что вынутый из печи хлеб. Радуясь толстым подошвам сандалий, Тунува проходила знакомыми улицами под фигурными решетками, в которых, отбрасывая желанную тень, свивались виноградные лозы и розовые цветы. Минуя прилавки купцов и составителей карт, она напрягала слух, но ни разу не услышала разговоров о горе Ужаса.

Вскоре они с провожатой шагнули на широкие белые ступени дворца Великих Онйеню. Окруженное садами и кедровыми рощами здание выстроили на крутом красном отроге горы и увенчали парой «ловушек для ветра». Склон до вершины был прорезан террасами, и на каждой разбит священный сад одного из высших лазийских божеств с их высокими статуями над алтарями. Со стен, дыша ароматом персиков, падали блестящие капли «солнечного дыхания».

Тунуву проводили на вершину отрога, где стоял величественный Верхний дворец. Посланница провела ее в открытый внутренний двор с двумя склонившимися над фонтанчиком пальмами.

— Тунува.

Та радостно обернулась на знакомый голос. Улыбка увяла при виде Гашан Янудин — с обритой головой, в облегающей накидке, оставлявшей одно плечо открытым.

Двенадцать прошедших лет изменили ее. Мускулистые руки обмякли и блестели золотом браслетов в лад ожерелью. Веки тоже были подведены золотом, ярко блестевшим на ее гладкой черной коже в пробившемся сверху солнечном луче.

— Как я рада, — сказала Гашан. — Сколько лет не виделись.

— Сестра, — опомнившись, приветствовала ее Тунува.

В тридцать Гашан была лучшей воительницей обители. Если бы Сагул не поручила ей охрану главы дома Онйеню — что было высочайшей честью, — она могла бы стать мунгуной, однако на этот пост избрали Эсбар, и Гашан примирилась с таким решением.

Четырьмя годами позднее Эсбар навестила сестру и вернулась в отвратительном настроении. Она рассказала, что Гашан, которой полагалось сторониться политики, погрязла в роскоши и интригах двора, взобравшись так высоко, что Кедико ввел ее в Королевский совет. Сагул, узнав об этом, разгневалась, как никогда прежде.

«Столько лет учения на ветер! Мы не слуги и не платные льстецы. Кедико нас оскорбил, и не без ее участия».

Тунува про себя гадала, не слишком ли они поспешны в суждении. Гашан строила для себя жизнь вдали от дома, силилась удержать голову над водой… и все же сейчас, увидев, как одета ее сестра, Тунува решила, что та излишне увлеклась солнечным вином.

Быть может, здесь красный в моде, но в их семье красное одеяние подобало лишь настоятельнице.

— Я ждала Сию ак-Нару, — заговорила Гашан на резковатом либирском наречии лазийского языка.

Тунува рассматривала ее.

«Она меня сестрой не назвала…»

— Сию решила лучше изучить будущие обязанности, чтобы не подвести принцессу Онйеню, — ответила она, оставшись верна языку Матери, селини. — Настоятельница надеется, что она будет у вас к середине зимы.

— Мы не станем торопить ее раньше, чем она будет готова. — Гашан указала на арку. — Его величество тебя ждет. У него множество дел, Тунува. Надеюсь, ты его не задержишь.

Гашан явилась сюда оберегать верховного правителя, а теперь, как видно, больше берегла его время.

— Постараюсь быть краткой, — кивнула Тунува; уже на ходу она сделала еще одну попытку и перешла на лазийский: — Надеюсь, ты благополучна, сестра. Ты так давно не являлась для доклада.

— Я четырежды в год пишу настоятельнице, а отлучаться от двора так надолго мне не позволяют мои обязанности.

Тунува твердо держала себя в руках. Она никогда не любила спорить.

— Я не поняла, почему ты приняла назначение в Королевский совет, — осторожно заметила она. — Твой первый долг — служить Матери.

— Я служу ей, защищая ее семью, а значит, и защищая их состояние, — отрывисто возразила Гашан. — Нам повезло, что пыль налетела после последней жатвы, однако новый урожай наверняка будет скудным. Большую часть времени я занята пропитанием горожан.

Тунува, сдавшись, отвернулась и пожалела, что не взяла с собой Хидат.

Сию пыталась сбежать из обители. Теперь и Гашан обратилась спиной к ее обычаям. Извержение должно было сплотить сестер, а вместо того семья расползалась по швам, и Тунува не представляла, как связать ее воедино.

Гашан вела ее по выложенным черно-белыми изразцами переходам. Двери стояли настежь, впуская ароматы священных садов: лимона, абрикоса, сладкого красного тростника. Тунува все ждала, когда же сестра станет расспрашивать о делах обители.

— Скажи, — заговорила она, так и не дождавшись, — Кедико готов к обороне Нзены?

— От чего именно?