Он снова вонзил зубы в кусок сот. Тунува замечала каждое движение его челюстей, каждый глоток.

— Возможно, Клеолинда в Пуще принесла ребенка. Возможно, вы вскармливаете в своей среде узурпатора, — сказал он. — Допускаю даже, что ваша настоятельница готовит заговор с целью меня свергнуть. По всем своим целям и намерениями обитель — армия бунтовщиков у моего порога. Я вижу в том причину для озабоченности.

— Мы за столетия не сделали ни единого шага против вас. — Тунува наконец сумела пробудить свой язык. — Для нас кровь Матери так же драгоценна, как ее память. Мы хотим одного — безопасности. Твоей — и Лазии.

— Верю. — Он смыл с рук мед. — Можешь обыскать горы. Затем возвращайся в Лазийскую пущу и скажи Сагул Йеданье, что моей дочери не требуется вооруженная прислуга.

Удар был силен, и Тунува оправилась не сразу.

— Верховный правитель, — хрипло заговорила она, — Сию ак-Нара — верная посвященная. Она годами готовилась к этой службе. В обители она считается почетной, и принцесса должна…

— Я сказал. Мое почтение вашей настоятельнице, — отрезал Кедико. — Прощай, Тунува.

Он вонзил зубы в новый кусок сот.

Тунува покорно спустилась за провожатой по лестнице. Все ее чувства притупились, не желая принимать действительность. Она намеревалась закрепить связи, а они порвались у нее в руках. Надо было все же ехать Эсбар.

Ее остановил знакомый голос: в саду Гашан говорила с садовником. Тунува, еще чувствуя на языке горечь поражения, бросилась к ней вопреки протестам стражи:

— Ты плохо ему служила!

Гашан обернулась. Она знаком остановила охрану и отпустила садовника.

— Не забывай, что ты при дворе, сестра, — еле слышно сказала Гашан, оттеснив ее в тень дерева. — Постарайся не подражать Эсбар, если хочешь радушного приема.

— Кажется, радушного приема не дождемся ни я, ни она. Он хочет разорвать договор, Гашан. Допустив, чтобы он потерял веру в Безымянного, позволив ему думать, будто мы умышляем против него…

— Я ничего не делала.

— Да, ты не делала! — в озлоблении бросила Тунува. Гашан поджала губы. — Ты можешь теперь верить во что угодно, но я видела крылья над горой Ужаса. Кедико в опасности. Добейся, чтобы он в это поверил, Гашан, не то беда ждет всю Лазию.

— Это угроза?

— Как ты можешь спрашивать? — Тунува зажгла свой огонь. — Такой есть и в тебе. Или апельсиновое дерево для тебя уже ничего не значит?

Гашан взглянула на огонек, и ее взгляд на миг смягчился.

— Значило. Когда-то, — на мягком наречии селини ответила она. — Но я больше не буду его пленницей, Тува. Как и Сию, если слухи не врут.

— Это ты настроила его против Сию? — Видя, что Гашан молчит, Тунува тихо сказала: — Возвратившись в Лазийскую пущу, я сообщу настоятельнице, что ты сочла за лучшее забыть свой долг. Прощай, сестра.

26

Восток

Воображая враждебные свойства низин, Думаи никогда не числила среди них лета. Лето в горах означало ветра и туманы, но не разгоняло холода. Холод был уютным. Холод был родным.

А здесь лето было зноем. Плотным нескончаемым зноем. Вечером она отлепляла от себя шелка, будто сдирала кожуру с плода. Стоило до чего-нибудь дотронуться — прилипала, точно мошка к паутине.

Придворным, чтобы встать утром, обычно требовался солнечный вестник — особенно в последнее время, когда небо затянулось дымкой, — но Думаи по-прежнему оставалась сама себе петухом. В день Золотого Лова она проснулась на отсыревших простынях и с влажной головой. Волосы, на ее вкус, уже слишком отросли, но Осипа не велела их подстригать, чтобы служанки могли сооружать более впечатляющие прически.

Она, нагая, лежала на боку и дрожала. В сновидениях ее преследовали тени, невидимые, как дракон в озере.

Постаравшись не тревожить Осипу, Думаи оделась и выбралась из прихожей в Плавучие сады. Она отодвинула дверную створку и, вспугнув водяную землеройку, легко перелезла через перила, чтобы пройти вброд к ближайшему островку. Думаи старалась не думать, что сказали бы ее наставники, увидев начинающую принцессу босиком в тине.

Луна плавала в серой, как вытертая ткань, темноте. Думаи по мостам дошла до семнадцатого острова, где в окружении мальв склонялась к воде старая ива.

Под ее ветвями ждал Канифа. За проведенные во дворце месяцы он раздался в плечах. На горе они оба были сильны, закалены горными тропами, но внизу он, занимаясь копейным и мечевым боем, нарастил мускулы, а Думаи теряла мышцы день ото дня.

— Готова к обряду? — спросил он.

— Боюсь, не свалиться бы в обморок от жары. Не ты ли уверял, что я слеплена из снега?

— Не замечал пока, чтобы ты таяла. Хотя здешнее тепло переносить и правда труднее, чем мне думалось.

— Мои ученые наставники сходятся — редкостное дело! — в мысли, что жара говорит об извержении огненной горы.

Любопытство придало остроты его взгляду.

— Где именно?

— А вот тут они расходятся. Одни считают, будто далеко на севере, а другие — что эта гора где-то за Бездной. По-моему, им лишь бы поспорить.

После ее встречи с Фуртией Буревестницей случилось землетрясение. На западном побережье Сейки оно отозвалось волной, с силой ударившей по Закатной бухте.

— Я сегодня глаз не спущу с речного хозяина, — пообещал Канифа. — Говорят, у меня дар лучника.

— Еще бы, с твоими глазами. Но присматривай лучше за его слугами. Сам он никогда не нанесет мне удара в открытую.

Да, Купоза па Фотая походил на клинок, обернутый во множество слоев шелка. Думаи никогда не видела столь любезного и обаятельного человека. Он посылал ей предложения прогуляться с ним в садах, приглашал на праздники и на скачки, на состязания лучников и выступления музыкантов. Осипа без устали выдумывала предлоги для отказа. После чего он неизменно присылал Думаи прекрасные подарки и изливал в стихах свое огорчение по поводу ее отсутствия.

Ей нельзя было склониться под этим ветром, каким бы благоуханным он ни был. Для исполнения задуманного надо было лишить его возможности подорвать ее положение.

— Меня его дочь беспокоит, — признался Канифа. — Она вернулась ко двору.

— Не знаешь, куда пропадала на сей раз?

— Не знаю. Слышал, она иногда объезжает свои владения. Думаю, заодно старается побольше выведать.

— Обо мне она ничего не узнает. — Думаи коснулась ладонью его груди. — Гораздо легче жить, когда ты рядом.

— Я нигде в целом свете не хотел бы быть, кроме как с тобой рядом, — ответил он.

В камышах свиристели кулики. Думаи и Канифа повернулись к горе Ипьеда. На позолоченном зарей горизонте она нашла взглядом третий пик и не сомневалась, что с него сейчас смотрит на нее мать.

К приходу солнечного вестника с колокольчиком она снова была в постели и не думала дремать. Вестник поднял ее служанок, и те вскоре явились подготовить ее к торжественному дню. Они смазали ей волосы маслом и смочили веки росой, стрекоча при этом без умолку.

— Я видела, она утром проходила сосновой рощей, — рассказывала всем Юри, младшая из служанок, неизменно веселая и легко краснеющая. — Она полна изящества!

— Она навещала госпожу Имво.

Девушки недоверчиво зафыркали.

— Имво для нее слишком сурова!

— Ах, Парьеда, во вдовстве всякий посуровеет. А помнишь ее прежнюю?

Думаи делала вид, что не слушает. Осипа уверяла ее, что при дворе любой слушок может стать ключом к успеху.

Купоза па Япара, самая высокая и горделивая из приставленных к ней служительниц, хранила молчание. И не раз дергала волосы гребнем так, что Думаи скрипела зубами.

Осипа это заметила.

— Госпожа Япара, — сказала она, — принеси принцессе плащ. Я закончу с ее прической.

Госпожа Япара молча повиновалась. Она наконец выучилась не спорить с Осипой, и та взялась за дело, твердыми узловатыми пальцами укладывая последние пряди.

Император Йороду ждал Думаи в гостиной своих личных покоев в Водяном павильоне. Павильон стоял над стеной отгороженного, залитого водами сада, отражавшего голубизну и румянец небес. При появлении дочери его усталых глаз коснулась улыбка.

— Думаи… Прошу, посиди со мной. Оставьте нас, — добавил он, обращаясь к страже.

Стражники вышли, забрав с собой тяжелые копья.

Думаи опустилась на колени перед столиком, сбросила плащ. Она до сих пор старалась питаться как на горе, хотя во дворце это было непросто: здесь даже птицу и зелень сдабривали морской солью.

— Рад тебя видеть, — сказал император; он почесал за ухом прижавшегося к коленям черного котенка, и зверек замяукал. — Надеюсь, у тебя есть все, что нужно, и с тобой все добры.

— Да, отец, благодарю вас.

— Правда?

Думаи взяла с подставки палочки для еды. В храме она такими никогда не пользовалась.

— Императрица Сипво меня не замечает, — призналась она, — и не все мои дамы склонны к дружбе.

Она выбрала ломтик поджаренной на углях куропатки.

— Сузу всегда мила и добра, — добавила Думаи.

— И тем только сильнее затрудняет тебе движение к цели.

— Да.

Он налил ей в чашку ячменной воды.

— Этот сад — не просто приятный уголок. Здесь в старину вылуплялись драконы. Первые явились с неба, но, пробыв долгий срок в море, стали, подобно рыбам, откладывать яйца. Редкие, удивительные яйца. Драконы оставляли их здесь, доверяя заботе людей, и мы растили проклюнувшихся молодых драконов.