Сандра Мэй

Флирт на грани фола

1

— Ваше дыхание выравнивается. Вы абсолютно спокойны. Вы прекрасно выглядите. У вас нет никаких проблем. Вы спокойны. Спокойны. Спокойны…

Ну вот, а теперь, когда все мы успокоились, давайте посмотрим на своего соседа и поздороваемся. Просто поздороваемся. ПРОСТО поздороваемся!

Несколько глубоких вдохов. Помните, что вы абсолютно спокойны. Мир вертится вокруг вас, и вам нет до этого никакого дела.

Вы задаете орбиты вращения и скорость движения, вы диктуете правила игры и условия сделок, вы доброжелательны и благосклонны — ибо сильный человек всегда благосклонен…

Мистер Джеймс, не нужно плакать. Не нужно, мой дорогой, все ведь в порядке, не так ли? Дайте ему воды кто-нибудь…

Так, прекрасненько. На чем мы остановились? Ах, да. Теперь давайте знакомиться поближе. Вот вы, мисс. Да, да, темные волосы, короткая стрижка. А что вы так удивляетесь? Разве здесь есть еще кто-нибудь с темными волосами?

Миссис Лью, не надо нервничать. Блондинка — не приговор, я всегда это говорил. Среди светловолосых полно умных людей. Кроме того, мы с вами попробуем рыбную диету, специально для блондинок…

— Но я не блондинка! Я — Весы! А в гороскопе написано…

— А… Понимаю. Да. Конечно. Чуть позже. Итак, темненькая мисс…

— Слай.

— Сталлоне.

— Что, простите?

— Ох, ничего, это я так, вырвалось… Просто есть такая игра — в ассоциации.

— Правда?

— Ну… да. Ассоциативные пары, понимаете? Пирог — черника, армия — Спасения, Слай — Сталлоне…

— Почему?

— Э-э… ну… потому что Сталлоне зовут Сильвестр.

— Ну и что?

— Собственно, ничего, но… сокращенно — Слай.

— Почему?

— Мама так назвала. Возможно. Итак, вы — мисс Слай. А имя?

— Я же сказала.

— Нет, это фамилия. Как вас называют окружающие?

— «Э-э, мисс!»

— Что, простите?

— Так меня называют окружающие.

— Понятно. Но ведь имя у вас есть?

— Да. Но меня им никто не называет.

— Как это может быть! Вы же написали, что работаете в большом дружном коллективе! Вы на хорошем счету, босс привык полагаться на вас — кстати, как вас зовет ваш босс?

— «Мой говорящий костыль».

— Кхм!!! Оригинально. Он что, хромой?

— Что вы! Он — полубог.

— Это с боссами бывает. А зачем ему костыль?

— Он… не очень хорошо умеет организовывать свой распорядок. Вечно забывает все. А я все знаю. Он без меня никуда.

— Так. Спокойно. Еще разочек. Мисс Слай, в ваших водительских правах написано: Слай, потом имя…

— У меня нет прав.

— Как это?

— У меня и машины нет.

— Понятно. Проблемы со здоровьем?

— Нет, что вы, все хорошо, спасибо.

— Пожалуйста. Кстати! В страховке — страховка-то у вас есть? — написано ваше имя. Назовите его нам. И не надо нервничать!

— Сюзи… ой, то есть… Моника!

— Отлично! Давайте все дружно поаплодируем Монике Слай за ее храбрость. Перерыв десять минут. Увидимся в зимнем саду.

Доктор Шеймас Пардью дождался, пока за последним из его пациентов закроется звуконепроницаемая дверь, и со стоном повалился на кушетку — непременный атрибут кабинета психотерапевта, каковым Шеймас Пардью и являлся.

Положительно, этот кошмарный город делает из нормальных людей дураков, а из дураков — дебилов. Неизвестно, в чем тут дело, возможно, в атмосфере и глобальном потеплении, но каждая новая его группа хуже предыдущей. Хотя, казалось бы, куда уж…

В прошлой группе была Камилла Шо. Она в каждом мужчине — от пятнадцати до девяноста пяти — видела потенциального насильника. Бурно обсуждавшийся в прессе законопроект о сексуальных домогательствах в общественных местах привел к тому, что Камилла вооружилась с головы до ног и даже во время сеансов сжимала в кулаке баллончик с газом. Вопрос о кушетке и индивидуальных занятиях доктор Пардью даже не поднимал.

Мистер Вотчел был страшно озабочен проблемой собственного старения, которое начинается, как известно, с двенадцати лет. То есть, это мистеру Вотчелу стало известно, давно, еще во время учебы в колледже. Под влиянием этой неумолимой теории мистер Вотчел облысел в двадцать, потерял зубы в двадцать пять, а в двадцать семь стал полным импотентом. В день, когда ему исполнилось двадцать восемь, его, обливающегося слезами над собственным завещанием (шестым по счету), силой скрутили родственники и привезли к мистеру Пардью.

Еще была миссис Хэндсмоуки, она в истерики не впадала, а планомерно готовилась к смене магнитных полюсов Земли. Однажды она включила радио — и услышала окончание фразы диктора: «…скоро произойдет полная смена полюсов и с небес попадают самолеты, а часы пойдут в другую сторону». Полгода миссис Хэндсмоуки потратила на рассылку писем в ведущие научные организации Штатов, требуя открыть общественности горькую правду, а потом обратилась к мистеру Пардью.

Последний случай он, кстати, разрешил с блеском и оперативно. Просто предоставил пациентке полную запись программы, а в ней первую часть той фразы: «Только полные идиоты могут думать, что скоро произойдет полная смена полюсов и с небес попадают самолеты, а часы пойдут в другую сторону».

Все это были, так сказать, выдающиеся случаи, жемчужины в рутине дней, но эта группа побила все рекорды. Ни одного официального идиота в ней нет, но все пятеро как на подбор. Мистер Джеймс рыдает, едва почувствует, что на него косо посмотрели, миссис Лью комплексует, ибо родилась натуральной блондинкой, мисс Бейли превратилась в алкоголичку, снедаемая страшным подозрением, что у нее плохо пахнет изо рта (для устранения симптомов сначала применялись обычные освежители и пасты, а потом в дело пошел одеколон для спортсменов с особо стойким запахом), мистер Симпсон боится гремлинов под кроватью, а эта темненькая… Господи, как же ее… Арни? Нет, не Шварценеггер, а кто-то еще… или все-таки Шварценеггер?

Шеймас Пардью резко сел и потер переносицу в явной растерянности. Имя и фамилия серьезной темноволосой девицы в сером платье и теннисных туфлях вертелись на языке, но мозг их вспоминать отказывался. Как же ее звать… Сью! Сью, то есть Сьюзан! Сьюзан… пусть будет Шварц.

Шеймас Пардью наклеил на лицо дежурную улыбку и твердой поступью вышел в зимний сад к своим пациентам. Делай, что должен, и будь, что будет. Пошел в психотерапевты — не жалуйся на количество психов, записывающихся к тебе на прием. От них в конечном итоге зависит толщина твоей чековой книжки…

Моника Слай ехала домой на автобусе, привычно сгорбившись на самом последнем сиденье у окошка. Под ногами гремела пустая жестянка из-под пива, справа Монику намертво придавила необъятная толстуха в синтетическом пуловере алого цвета. Для середины июня несколько… чересчур, и потому толстуха обливалась потом, тяжко вздыхала и иногда тихонько икала, в результате Монику по очереди окатывали отвратительные волны запахов пота и чеснока, а также дешевых и сладких духов и слегка притомившейся в кошелке толстухи рыбы.

Моника не жаловалась. Она вообще никогда не жаловалась. Ни на что. Ну… почти.

Моника вспомнила психотерапевта и болезненно поморщилась. Как таких берут на работу? Психотерапевт должен быть чутким, все понимающим, тактичным — а доктор Пардью не в состоянии даже запомнить ее имя. И группа у него подобралась — испуганно косящий толстяк, плаксивая блондинка, неопрятная женщина, то и дело подозрительно долго копошащаяся в сумке и чем-то булькающая…

Ладно, сама виновата. В двадцать пять лет пора бы перестать верить рекламным объявлениям. «Вернем уверенность в себе. Ваши проблемы — наше решение. Небольшие группы, умиротворяющая обстановка. Опытный врач…».

И виной всему дурацкая сцена, о которой даже вспоминать стыдно. Ну подумаешь, очередная гламурная дамочка в очередной раз посмотрела на Монику Слай, как на насекомое. И то, что при этом дамочка обнималась с ее боссом Хьюго Бэгшо, здесь совершенно ни при чем! Уж к чему к чему, а к тому, что никто не воспринимает ее как женщину, Моника привыкла. Практически, она с этим убеждением выросла.

Моника Слай родилась в самой обычной, самой среднестатистической американской семье, состоявшей из отца-преподавателя, матери-домохозяйки и троих, включая ее саму, детей. Моника была самой старшей, потом следовал братец Энди, а за ним — Дрю, в данный момент превратившаяся в ослепительную красавицу с длинными ногами, роскошными формами и нулевым коэффициентом интеллекта. Впрочем, двадцатилетней Дрю последнее вовсе не мешало, даже наоборот. Дрю и Энди работали на телевидении, где сестра каждый вечер сообщала о природных катаклизмах и прогнозе на завтра, а брат любовно направлял на нее осветительные софиты. Жили они давным-давно отдельно, а Моника… Моника жила с мамой.

Единственное, что в их семье произошло несколько нетипично — это уход отца. Всеми уважаемый преподаватель информатики престижного колледжа, сорокапятилетний отец семейства Маркус Слай в один прекрасный день воспылал преступной страстью к собственной аспирантке, а та неожиданно ответила ему вполне искренней взаимностью. Будучи человеком порядочным, жене мистер Слай не изменил, просто дождался, когда возлюбленная получит степень бакалавра, после чего подал на развод, благородно оставил все нажитое бывшей теперь уже супруге и детям, наскоро расписался в мэрии и укатил на другой край страны, в Лос-Анджелес.

Случилось это пять лет назад, и Моника с тех пор ни разу с отцом не разговаривала. Не потому, что не хотела, а чтобы не расстраивать маму. Хотя… учитывая характер и темперамент миссис Слай… расстроить, скорее, могла она. Кого угодно.

Юлалия Слай принадлежала к тому типу энергичных американок средних лет, которые с одинаковым успехом становятся и домохозяйками, и госсекретарями. Если такие женщины богаты, вокруг них буквально расцветают сады из благотворительных обществ и фондов в поддержку самых разных людей и явлений действительности. Если же такие женщины принадлежат к среднему классу… тогда они всецело отдаются общественной работе в тех самых фондах.

Мама возглавляла общественный совет Фонда помощи зоопаркам Австралии, и Моника про себя полагала, что уж теперь несчастным коала, кенгуру и динго ничего не грозит, это точно. Во всяком случае, ничего страшнее самой миссис Слай. По сравнению с ней, браконьеры — просто кучка непутевых скаутов с рогатками.

Ухода мужа миссис Слай попросту не заметила, а узнала обо всем только из письма собственных детей, отчаявшихся донести эту важную информацию устным способом. Единственной ее реакцией было гневное фырканье и громогласная эпитафия экс-супругу: «Ежели пожилому человеку охота выставляться дураком, тут уж ничего не поделаешь!».

С тех пор имя Маркуса Слая в семье не упоминалось, а Юлалия с некоторым даже облегчением окунулась в работу. Теперь ей уж точно никто не мешал. Таким образом, когда Дрю и Энди выпорхнули из родительского гнезда, Моника оказалась предоставлена самой себе, потому что маму, с позволения сказать, так и носило по всему миру — по заседаниям, форумам, конференциям и ассамблеям.

Тихая Моника была единственной из детей Маркуса Слая, перенявшей от него и спокойную миловидность, и мягкий характер. Младшенькие удались в маму, и Моника с шести лет усвоила намертво: не хочешь каждый день наблюдать гибель Помпеи — научись уступать. Она и научилась, благо, что характер к этому только располагал.

Дрю мечтала о карьере звезды, Энди грезил о лимузинах и открытом счете в «Хилтоне», а Моника тихонечко окончила школу, аккуратненько поступила на курсы стенографии и машинописи, после чего прилежно обивала пороги агентств по трудоустройству в течение полугода. Итогом этого смиренного трудового подвига стало совершенно неожиданное и ошеломляющее предложение от корпорации «Бэгшо Индепендент». Моника, разумеется, его приняла.

«Бэгшо Индепендент» была корпорацией не то чтобы супермощной, но, в некотором роде, легендарной. Основателем и бессменным ее главой в течение многих лет был Старый Змей Бэгшо — эксцентричный миллионер-хулиган, покинувший земную юдоль около четырех лет назад в возрасте девяноста трех лет. Что характерно, за гробом шла, обливаясь слезами, молодая вдова модельной внешности, и всему Чикаго было известно, что это отнюдь не крокодиловы слезы. Старый Бэгшо принадлежал к тому типу мужчин, который в наши дни вполне можно считать вымирающим — таких любят всегда и до самого конца их дней. До одури, до потери рассудка, без оглядки и совершенно искренне.

Потом — ОЧЕНЬ ненадолго — главой «Бэгшо Индепендент» стал правнук старого Бэгшо, Хьюго, однако он продержался на своем посту лишь до оглашения завещания. После оглашения он переместился в отдел по связям с общественностью, а «Бэгшо Индепендент» перешла в руки некоего Мэтьюса Карлайла. Не прошло и года, как мистер Карлайл, по всей видимости, еще более эксцентричный человек, нежели старый Бэгшо, сложил с себя все полномочия, продал Хьюго свой пакет акций и отбыл в леса Монтаны, сжимая в объятиях молодую жену Белинду. Молодая была не очень молода, но отзывались о ней все хорошо, Карлайлу она уже родила двоих детей, и, судя по всему, возвращаться они не собирались.

Таким образом, три с небольшим года назад Хьюго Бэгшо вновь занял место Большого Босса, а еще через пару месяцев Моника Слай стала его личным секретарем, на тот момент временным, так как предыдущая секретарша, Холли Уиллис, отправилась в декретный отпуск.

Через полгода Хьюго Бэгшо осознал две важные вещи: на всем белом свете только Моника Слай способна разобраться в бардаке на его рабочем столе, а Холли Уиллис слишком много знает о некоторых… хм… не вполне украшающих его биографию фактах. К тому же и сама Холли, родив близнецов, вовсе не горела желанием возвращаться на рабочее место, так что Хью перевел Монику в основной штат, удвоил ей оклад — и зажил припеваючи.

Моника обладала незаменимым и неоценимым для личного секретаря даром: она помнила все, про все и про всех. Хью очень быстро выбросил свой ежедневник и перестал делать вид, что сам планирует свой рабочий день. Какой смысл, если Моника все равно все переделает, причем гораздо лучше?

Постепенно она стала для Хьюго Бэгшо незаменимой… вещью. Он понятия не имел, где она живет и когда у нее день рождения, его это и не интересовало. Моника Слай должна была всегда быть рядом. Хью прозвал ее «Мой говорящий костыль» и страшно гордился своим остроумием…

Автобус уже подъезжал к дому Моники, вернее, к той улице, в конце которой этот дом стоял, но толстуху рядом сморил сон, и Моника оказалась замурованной намертво. О том, чтобы будить незнакомого человека, пугать его спросонья, отчаянно при этом смущаясь и краснея, не могло быть и речи. Моника высунула от усердия кончик языка и принялась совершать сложный обходной маневр, заключающийся в как можно более элегантном перелезании через спинку кресла с последующим протискиванием на свободу… Увы! На светофоре автобус дернуло, и Моника Слай самым позорным образом свалилась на толстуху, а та, как и положено, спросонья заорала на весь автобус и уронила сумку.

Из сумки с тяжелым шлепком вывалился воняющий рыбой сверток и поскакал по проходу автобуса, довольно бодро шлепая рыбьим же хвостом, прорвавшим мокрую бумагу. Подростки, сидевшие впереди, разразились радостными воплями и сочувственными замечаниями, типа: «Тетенька, у вас запчасть отвалилась!» Тетка перестала орать, зато в цветовом отношении полностью слилась со своим пуловером, Моника барахталась у нее на коленях, умирая от стыда и ужаса. Наконец кошмар закончился, автобус лихо затормозил, и несчастный «говорящий костыль» Хьюго Бэгшо благополучно свалился с несчастной тетки.

Только на остановке, глядя вслед автобусу, увозящему беззвучно вопящую тетку в алом, Моника осознала, что несчастную рыбу она чисто машинально прихватила с собой и теперь прижимает бьющийся сверток, остро пахнущий болотом, к своей чахлой груди, целомудренно обтянутой серым платьем. Размеры катастрофы еще только предстояло осознать, пока же Моника устало побрела по аккуратной дорожке к аккуратному крыльцу аккуратного домика, в котором последние двадцать пять лет прожила семья Слаев.

2

Первым делом следовало позаботиться об украденном — это вам каждый гангстер скажет. Моника на ходу стряхнула теннисные туфли, прошла в ванную и включила холодную воду. Не дожидаясь, пока вода поднимется достаточно высоко, поспешно освободила свою невольную добычу и осторожно опустила ее в воду.

Добыча оказалась громадным и на вид немного сердитым карпом необыкновенной красоты. Серебряные чешуйки, правда, понесли значительный урон, но в целом на дохлую и даже на снулую рыбу карп никак не походил. Такое ощущение, что он косился на Монику с глубоким неодобрением, хотя на самом деле в ванне просто было еще не очень много воды. Когда же ее набралось достаточно, чтобы карп смог плавать, он немедленно и резко вильнул всем телом и пошел наворачивать круги. Определенно, он чувствовал себя лучше. Моника решила дать ему передохнуть и вышла из ванной, погасив за собой свет.

В измученной недавними событиями голове испуганными рыбками плавали разрозненные мысли. Не карпы, конечно, так, шпроты…

Вероятно, сдохнет. Наверняка — в автобусе не менее получаса, да еще неизвестно, когда тетка его купила, не на остановке же? Столько времени без воды…

Есть его невозможно, прежде всего потому, что чистить… ой, господи, да даже думать она об этом не может!

Остается ждать, когда он сам… Зачем люди покупают живую рыбу? Да, конечно, это мелко и непорядочно — рыбные стейки в кляре ты любишь, а как живую рыбу покупать, так сразу вспоминаешь о том, что она живая, бедненькая! Помнится, какой-то русский писатель, из великих, хотя у русских все, кажется, великие, развлекался следующим образом: сам будучи вегетарианцем, брал живую курицу, привязывал к стулу, клал рядом здоровенный тесак, и когда пришедшие гости изъявляли желание съесть еще что-нибудь, кроме пареной репы и вареного горошка, предлагал им самим заняться приготовлением куриного бульончика, так сказать, с самого начала.

Чем кормят карпов? Червяков надо накопать в саду. И купить книгу по рыбоводству… то есть об аквариумах. В аквариумах рыбки мелкие, правда, но ведь принцип должен быть один?

У Хьюго в кабинете стоит здоровенный аквариум. Надо влезть туда перед работой и посмотреть, как устроены эти штучки, из которых идет воздух…

Хьюго сегодня ей подмигнул. Два раза. Первый раз на совещании, когда говорил мистер Донован, бухгалтер. Говорил он долго и нудно, Моника не выдержала и зевнула, а босс заметил. А она заметила, что он заметил. И смутилась, как всегда. До оцепенения, до ступора, до холодного пота. И тогда Хьюго подмигнул ей. И от этого стало легче. Подмигивание — гениальный мимический прием.

А вот второй раз — о нем лучше и не вспоминать. Именно после него Моника ощутила настоятельную потребность пойти к этому проклятому психоаналитику.

Она с отвращением стянула через голову трикотажное платье, пропахшее рыбой, пылью и бензином. Пугливо оглянулась на окно, но оно было надежно закрыто плотным тюлем. Подошла к зеркалу — о нет, вовсе не для того, чтобы полюбоваться собой, этого она сроду не делала. Просто зеркало висело на дверце платяного шкафа, а Монике требовалось достать домашнюю одежду. Однако полностью проигнорировать собственное отражение она не могла и потому окинула его быстрым взглядом.

Не высокая и не низкая, не худая и не толстая, не красавица и не урод. Волосы темные, коротко стриженые. Ненавистный с детства «сессон»: «Как будем стричь старшую девочку? — О, здесь все просто, полагаю, добрый старый сессончик». Мама всегда точно знала, что и кому из ее детей нужно в данный период жизни…